За горами, за долами,
За глубокими оврагами...
- Да ведь это песня, боярин...
- И хоть близко отсюда, - продолжал Вышата, не слушая Торопа, - а как
будто бы живет за тридесять земель.
- За тридевять не за тридевять, боярин, а если он в самом деле бежал к
печенегам...
- До печенегов далеко, Торопушка, можно и поближе спрятаться. Послушай,
Голован, не губи сам себя! Ты парень умный - неужли-то в самом деле ты
думаешь, что отделаешься от меня одними балясами? Добро бы еще ты был, как
прежде, в услужении у верховного жреца Богомила, а теперь какая за тебя
заступа? Ты, не сказав доброго слова дал от него тягу: так он же мне спасибо
скажет, если я тебя хоть живого в гроб заколочу. Эх, Торопушка, не дури! Сам
дал маху, так и пеняй на себя; а сказки-то мне не рассказывай. Ну, говори
же, где Всеслав?
- Знать не знаю, ведать не ведаю.
- Не знаешь, так я тебе скажу: он теперь в лесу за Почайною, да только
один; а леший-то в овчинной шапке теперь с нами. Ну, не так ли?
- Не знаю, боярин! Я и в толк не возьму, что изволишь говорить.
- Эге, брат! Так ты, видно, упрямого десятка? Да я и сам человек не
больно сговорчивый. Эй, ребята, накиньте-ка ему петлю на шею!
- Постойте, братцы! - сказал Садко. - Не гневайся, боярин, а позволь
мне слово вымолвить?
- Ну, говори!
- Вот изволишь видеть: или этот скоморох обманывает твою милость, или
говорит правду. Если он точно знает, где Всеслав, да запирается, так
повесить его мало; если же он доподлинно этого не ведает, так за что же мы
его повесим? Хоть он и гудошник проклятый, а все ведь не собака.
- Так что ж, по-твоему, с ним делать?
- А вот что, боярин. Прикажи прежде сделать ему пристрастный допрос:
батогами, плетьми, другим прочим, холодной водицы на темя полить, так,
глядишь, он что-нибудь и сболтнет; а коли не скажет ничего, так за что ж нам
губить его душу? Вели его свести на зады да зарыть живого в землю - пускай
себе умирает своею смертью.
- А что ты думаешь, и впрямь! - сказал Вышата. - Да нет, мне некогда с
ним долго-то возиться!.. Слушай, Голован, в последний раз - признавайся!..
Ну, что молчишь?.. Ведь я и без тебя знаю, где найти Всеслава, а хочу только
чтоб ты мне всю правду сказал... Что ж, любезный, иль у тебя язык отнялся?
Не говоришь?.. Ну, брат, пеняй сам на себя!.. Ребята, втяните-ка его
кверху!.. Ну, что стали, проворней!
- Сейчас, боярин! - сказал Садко, накидывая петлю шею бедного Торопа. -
Сейчас!.. А право, лучше бы по-моему...
- Постоите! - закричал Тороп в то время, как двое слуг начали уже
тянуть за другой конец веревки.
- Ага, братец, заговорил! - сказал Вышата. - Ну что?
- Да что, боярин! Если вы не шутя хотите меня повесить, так делать
нечего, пришлось говорить правду.
- То-то же, Торопушка, к чему упрямился?
- И то сказать, боярин, что, в самом деле, ведь не господин же он мой:
за что мне за него умирать?
- Вестимо, Торопушка! Снимите с него петлю-то... Иль нет, постойте на
часок. Коли ты знаешь, где спрятался Всеслав, так сделай милость, любезный,
не откажись, доведи уж до него.
- Как, боярин, довести до него?
- Ну да! Говорят, что без проводника никак не дойдешь до Чертова
Городища: так уж сослужи мне и эту службу, Торопушка.
- Да я, боярин, и сам дороги туда не знаю.
- Полно, голубчик, не упрямься! Коли тебя из чести просят...
- Право, не знаю.
- Экий ты какой! Ну, если не знаешь, так делать нечего. Эй, ребята,
принимайтесь-ка за веревку!
- Знаю, знаю! - закричал Тороп.
- Вот так-то лучше! Ну, добро, снимите с него петлю. Послушай, Голован,
завтра чем свет ты пойдешь с воинами на Почайну. Мне сказывали, что около
Чертова Городища такая трясина, что как раз по уши втюришься. Смотри, Тороп:
если кто-нибудь из них завязнет, так тебя пошлют его вытаскивать. Садко,
запри покамест нашего гостя в пустой подвал, а чтоб ему не было скучно,
дайте ему гудок: пусть он себе на просторе потешается. Э, чуть было не
забыл! Ведь ты, Торопушка, любишь выпить, так поставьте ему добрую кружку
воды, да смотрите - не колодезной: для милого дружка можно и речной не
пожалеть.
- Ну-ка, господин скоморох, - сказал Садко, - милости просим за мною. Я
отведу тебе знатный ночлег: и свежо, и прохладно; сядешь хорошо, ляжешь
ладно: и солома есть и кирпичик под голову. Пойдем, добро!
Тороп, не отвечая ни слова, вышел вслед за служителем. Миновав
княжеские палаты и поравнявшись с Рогнединым теремом, они вышли сквозными
сенями на небольшой дворик, застроенный с двух сторон конюшнями, в глубине
которого длинный одноэтажный корпус с жилыми покоями оканчивался холостым
строением: в нем устроены были кладовые для конской сбруи, мучные амбары и
подвалы для съестных припасов и напитков. Садко подошел к одной окованной
железом двери, отпер огромный замок, отодвинул тяжелые засовы и, сойдя
ступеней десять вниз, вошел вместе с Торопом в обширный подвал, в котором
стояло несколько пустых бочек и в одном углу лежала вязанка соломы.
- Ну, господин Тороп, - сказал Садко, - изволишь видеть, обманул ли я
тебя; и свежо и прохладно; хочешь лечь - вот тебе солома; вздумаешь
присесть, садись на любую бочку. Счастливо оставаться, господин балясник!..
Да что, гудок-то тебе надобно или нет?
- Убирайся к черту! - прошептал Тороп, ложась на солому. - Чтоб тебе
век никого лучше себя не видать, пугало проклятое!
Садко засмеялся, поклонился низехонько Торопу, вышел вон; двери
захлопнулись, загремели засовы, и все затихло кругом, как в глубокую
полночь.
IV
В тот же самый день, часу в четвертом пополудни, один молодой человек
приятной наружности и видный собою, но бледный и худой, как недужный, едва
покинувший свой болезненный одр, пробирался украдкою по роще, которая
начиналась позади огорода села Предиславина. Дойдя до стены или, лучше
сказать, бревенчатого тына, отделявшего огород от дубравы, он остановился
подле густого рябинового куста, достал спрятанный в нем железный заступ и
начал копать землю подле самого амбара. Проработав часа два сряду, он обрыл
кругом три бревна, вытащил их с неимоверным трудом из земли и, откатив
подалее в рощу, закидал валежником; потом, подойдя опять к тыну, остановился
и устремил свой взор на остроконечную кровлю одного из теремов села
Предиславина.
- Если она поняла меня, - прошептал он наконец тихим голосом, - то,
может быть, сегодня ночью... Ах, когда бы я мог хоть один раз еще взглянуть
на тебя, моя горлинка сизокрылая!.. Взглянуть! - продолжал он, покачав
печально головою. - Взглянуть! А на что, а зачем? Любаша, Любаша!.. Ты была
честь и слава отца, матери, сухота сердцу молодецкому... а теперь... Но
разве она виновата? - промолвил он, помолчав несколько времени. - Нет, нет,
Любаша, я хочу и должен тебя видеть!.. Хочу еще раз приждать тебя к груди
моей и умереть с тобой вместе!
Он замолчал, спрятал опять в рябиновый куст свой заступ и пошел скорыми
шагами вдоль рощи, придерживаясь левой стороны. Дойдя до речки Лыбеди,
молодой человек пустился по правому ее берегу, в самую глубину леса, посреди
которого она некогда протекала. Он шел задумавшись и, казалось, не слышал,
что не в дальнем от него расстоянии раздавались человеческие голоса и лай
псов сливался с звуком охотничьих рогов. Вдруг близкий шорох заставил его
содрогнуться. Он остановился; направо от него, между деревьев, замелькали
красные кафтаны княжеских псарей, и через несколько минут послышался громкий
конский топот. Молодой человек бросился торопливо в сторону и, перебежав
через дорогу, на которую выехала густая толпа всадников, скрылся за
деревьями.
Впереди этой толпы ехал на вороном коне, в летнем терлике*, с
развевающимися за плечами корзном**, рослый и дебелый муж, в самом цвете и
силе лет своих. Густой локон волос, вырываясь из-под высокой меховой шапки,
упадал на левое плечо его; длинные, зачесанные книзу усы придавали какой-то
грозный и даже угрюмый вид его благообразному лицу, исполненному жизни и
величия. С первого взгляда можно было догадаться, что на этом выразительном
лице приветливая улыбка должна была обворожить каждого, и одно движение
бровей, от которого высокое чело его покрывалось морщинами, приводит в
трепет целые народы. Шагах в двадцати позади его ехала многочисленная свита,
а подле самого стремени - старый наш знакомец Стемид, держа на своре двух
белых псов. Один из них, как будто бы предчувствуя близкую опасность,
жалобно выл и прижимался робко к другому, который также посматривал
беспокойно вокруг себя.
______________
* Древнее охотничье платье князей русских.
** Род плаща.
- Что с ними сделалось? - спросил великий князь обращаясь к своему
стремянному. - Уж не чуют ли они красного зверя?
- И мне тоже сдается, государь! - отвечал Стемид. - Налет что-то больно
ощетинился, а Лихана так жмется и робеет, как поганый печенег, когда он
заслышит топот русских коней.
Вдруг оба пса завыли громче прежнего. Налет рванулся, перервал свою
свору и кинулся с громким лаем в сторону. В то же самое время, шагах в
пятидесяти от дороги, затрещал сухой валежник и раздался глухой рев. Быстрее
молнии Владимир поворотил коня и, ломая направо и налево кусты и мелкие
деревья, помчался как вихрь вслед за своим верным псом. Вся свита поскакала
за ним, рассыпалась по лесу, но в несколько минут потеряла его совсем из
виду.
Один Стемид хотя издалека, но следовал за великим князем. Он видел, что
Владимир, почти не отставая от Налета, выскакал на большую поляну, повернул
в сторону и вдруг ринулся оземь вместе с конем своим; вслед за этим раздался
ужасный рев; потом все замолкло. В это самое мгновение Стемид наскакал на
толстый сук и, оглушенный сильным ударом, невзвидел ничего. Через полминуты,
когда стремянный очнулся и лихой конь вынес его на поляну, он вскрикнул от
ужаса: Владимир лежал под опрокинутым конем, который, переломив себе ногу,
не мог тронуться с места. В пяти шагах от него издыхал растерзанный Налет, и
необычайной величины медведь, поднявшись на дыбы, стоял над великим князем;
придавленный всею тяжестью коня своего, он не мог отвести рук для своей
защиты. В то самое мгновение, когда медведь заносил уже свою окровавленную
лапу над головою Владимира, один молодой человек, весьма просто одетый,
выбежал из-за кустов, бросился на зверя и вонзил ему в грудь длинный нож по
самую рукоятку; медведь застонал, обхватил лапами неустрашимого юношу,
подмял под себя и вместе с ним повалился на землю. Все это произошло в
течение нескольких мгновений и прежде чем Стемид успел подскакать к
Владимиру.
- К нему, к нему! - закричал великий князь, когда он соскочил с коня. -
Спасай его!
Стемид бросился со своим охотничьим ножом на медведя. Дикий зверь,
пораженный в самое сердце, захрипел и, стиснув еще раз в своих ужасных
объятиях молодого человека, протянулся мертвый. Меж тем великий князь
высвободился из-под коня; в первом пылу своей досады вонзил в него свой меч
и кинулся на помощь к своему избавителю, растерзанный, изломанный, покрытый
кровью и смертельными язвами, молодой человек лежал неподвижно подле
издохшего зверя.
- Он умер! - вскричал Владимир.
- Нет, я жив еще, - проговорил слабым голосом избавитель Владимира, -
но не заботьтесь обо мне, - продолжал он, заметив, что Стемид старается
унять кровь, которая била ключом из его головы, покрытой глубокими язвами. -
Господь умилосердился надо мною. Он призывает меня к себе.
- Кто ты, благородный юноша? - спросил Владимир, наклоняясь над
умирающим.
- Меня зовут Дулебом.
- Знаешь ли, кого ты спас от смерти?
- Знаю.
- Стемид, - продолжал Владимир, - поспеши навстречу к моей дружине: ему
нужна помощь скорая. Ступай, а я останусь с ним.
Стемид вскочил на коня и помчался в ту сторону, где раздавались конский
топот и крики охотников.
- Я надеюсь, - сказал Владимир, обращаясь к Дулебу, - ты будешь жить, и
если великий князь Киевский может сделать тебя счастливым...
- Но счастлив ли он сам? - прервал Дулеб, устремив на Владимира
болезненный взор, исполненный сострадания.
Великий князь посмотрел с удивлением на юношу.
- О ком ты говоришь? - спросил он после минутного молчания.
- О тебе, Владимир, сын Святослава; о тебе, Владимир, владыка всего
царства Русского.
- Но кто же может назваться счастливым, если не я, великий князь
Киевский...
- Кто? - повторил тихим голосом Дулеб. - Простой, бедный рыбак,
который, исполнив тяжкую, но святую заповедь своего господина, заплатя
добром за зло, умирает примиренный с своею совестью... Но я чувствую... язык
немеет... Государь, не отринь последней просьбы умирающего!
- О, говори, говори! Клянусь исполнить все твои желания!
- В селе Предиславино живет девушка... Ее зовут Любашею... Отпусти ее к
родителям.
- Она завтра же будет свободна и осыпанная моими дарами...
- Нет, государь, нет! - прервал Дулеб. - Пусть она возвратится в дом
отца своего в той же самой убогой одежде, в которой его покинула... Ах эти
богатые убранства... это золото!.. Она не знала их, когда была моею
невестою...
- Твоею невестою?
- Да, Владимир Святославич! - сказал Дулеб почти твердым голосом. - Да,
великий князь Киевский! - повторил он, и полумертвые глаза его вспыхнули
жизнью. - Она была моею невестою, я любил ее... о, как никогда ты не любил
ни одной из твоих бесчисленных жен и наложниц. Ты разлучил меня с нею, ты,
великий князь Киевский, позавидовал счастью бедного рыбака, ты похитил его
невесту и царственною рукою своею - рукою, под сенью которой должны
блаженствовать народы, сорвал с беззащитной главы ее девственное покрывало.
Ты не умертвил меня, но заставил проклинать день моего рождения и
сомневаться в благости и милосердии божьем. Государь, я спас жизнь твою, ты
великодушен, ты желал бы наградить меня; но всемощный Владимир не может
возвратить прошедшего, не может сказать: Дулеб, живи и будь счастлив! А я,
неимущий, безвестный киевлянин, могу и говорю тебе: Владимир, ты сгубил все
земное мое счастье; я положил за тебя мою голову и прощаю тебя!
Дулеб остановился. Казалось, он сбирал последние силы, чтобы сказать
еще несколько слов:
- Теперь видишь ли, - продолжал он приметно слабеющим голосом, - кто из
нас счастливее: я ли, бедный, простой рыбак, или ты - великий князь Киевский
и владыка всего царства Русского?
Владимир молчал. Высокое чело его покрылось морщинами, и с каждым
словом умирающего взоры становились угрюмее и мрачнее. Ему известны были
доселе одни укоризны собственной его совести, и в первый раз еще неподкупный
голос истины достиг до ушей его. Оскорбленная гордость самодержавного
владыки и благородные чувства души, омраченной злодеяниями, но способной ко
всему великому, волновали грудь его.
- Государь, - сказал Дулеб, помолчав несколько времени, - мои простые
речи оскорбляют тебя?.. О, не оскорбляйся словами бедного рыбака, который
охотно бы умер еще раз, чтоб спасти своего государя от временной и вечной
его гибели!
- Вечной! - повторил почти с ужасом великий князь. - О какой вечной
гибели говоришь ты?
- Ты поймешь меня, Владимир, - продолжал Дулеб, - тогда, когда
всевышний просветит твою душу; когда бог, которому я поклоняюсь, будет твоим
богом; когда, озаренный истинною верою, ты смиришься перед господом и на сем
державном челе возляжет его святая благодать; когда узнаешь, что только тот,
кто прощает здесь, будет прощен и там! Тогда, о, тогда ты поймешь слова мои!
Но теперь... ты жесток, Владимир, - ты не умеешь прощать врагов своих.
Возвеличенный перед всеми, сильный и мощный духом, ты владыка бесчисленных
народов и раб буйных страстей своих... кровь Ярополка... кровь родного
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг