вместе с воинами, которые несли на руках лишенную всех чувств Надежду. Два
воина, подняв тело убитого десятника, пошли вслед за ними, а двое остались
со Всеславом.
Как бесчувственный неодушевленный истукан, молчал несчастный юноша,
когда воины, связав его, подняли на ноги. Его неподвижные взоры были
устремлены в ту сторону, где скрылся Вышата; сквозь сжатые уста его с трудом
вырывалось стесненное дыхание. Чувство настоящего бедствия, память
прошедшего, столь близкого блаженства, гнев великого князя, неминуемая
смерть под позорною секирою палача - все это казалось ему каким-то
непонятным, темным сновидением. Рассудок его безмолвствовал; он не
чувствовал ничего, кроме какого-то могильного холода, который вместе с
кровью струился по его жилам. Всеслав слушал и не мог понять, чего требовали
от него воины, которые повторяли ему несколько раз, чтоб он шел вместе с
ними, и только тогда передвигал машинально ноги, когда они его тащили за
собою.
Они не сошли еще с поляны, как вдруг что-то свистнуло мимо ушей
Всеслава - и один из воинов повалился мертвый на землю, другой выхватил до
половины свой меч, но рука его замерла на рукоятке: пробитый навылет
стрелою, он с глухим стоном упал подле своего товарища. На опушке леса
показался незнакомый; он подбежал к Всеславу и перерезал ножом ременный
пояс, коим были связаны его руки.
- Ты свободен, - сказал он, - но враги твои близко - пойдем со мною!
Подобно лишенному рассудка, который безотчетно повинуется своему
вожатому, Всеслав, не отвечая ни слова, не изъявив ни радости, ни удивления,
пошел влед за незнакомым. Пройдя через всю поляну, они вошли в густой лес,
растущий по крутому скату песчаного оврага. Незнакомый, заметив, что Всеслав
начинает отставать, взял его за руку.
- Ты нездоров, - сказал он, посмотрев пристально на юношу, - твои руки
холодны как лед.
Всеслав молчал.
- Я вижу, ты еще не можешь опомниться. Да, если б я не успел тебя
выручить сегодня, то спать бы тебе завтра в сырой земле... Куда, куда,
молодец? - продолжал незнакомый, увидев, что Всеслав повернул по тропинке,
ведущей к жилищу Алексея. - Постой, - вскричал он, устремив с приметным
беспокойством свои взоры на густой ореховый куст, мимо которого проходил
Всеслав, - ты не туда идешь: наша дорога направо.
- Направо? - повторил юноша, остановись и глядя с удивлением вокруг
себя. - Да куда же мы идем?.. Что со мною было?.. Это ты, Веремид?
- Да, это я: твой друг, твой верный слуга... Ты должен теперь жить со
мною.
- С тобою?.. А Надежда?.. А Алексей?.. А государь, которому я служу?
- Приди в себя, Всеслав! Иль ты позабыл, что Владимир похитил твою
невесту, что ты убийца, что в Киеве ждет тебя позорная казнь, что теперь во
всем царстве Русском нет уголка, который ты бы мог назвать своим, и что ты
можешь преклонить твою голову только на плаху, изготовленную для тебя твоим
вторым отцом и благодетелем.
- Праведный боже! - вскричал Всеслав, закрыв руками лицо свое. - Так
это был не сон? Надежда, Надежда!
- Скажи одно слово, и Надежда будет опять твоею.
- Одно слово?
- Да! Слушай, Всеслав: или твоя невеста иссохнет в слезах, а ты умрешь
на лобном месте и над твоею презренною могилою возляжет вечное проклятие
державных предков; или ты, как достойный правнук Аскольда, отомстишь за
смерть его, будешь владыкою великого Киева и супругом Надежды!.. И то и
другое в твоей воле - избирай!
- Чего ты хочешь от меня, соблазнитель? - вскричал Всеслав отчаянным
голосом. - О, если б я мог заглушить голос моей совести, забыть слова
Алексея!.. Владимир, Владимир, какой злой дух подвигнул тебя разлучить меня
с Надеждою! О, кто вразумит меня?.. Кто удержит теперь мою руку?.. Где ты,
чьи слова, как роса небесная, прохладили бы пламень, пожирающий мою душу?
Где ты, наставник, отец мой?.. О, Алексей, где ты?
- Вот он! - сказал незнакомый, раздвигая ветви орехового куста.
- Творец небесный! - воскликнул юноша, оцепенев от ужаса. - Алексей!..
Он мертв! Какой изверг поднял руку на этого праведника?..
- Твой государь и благодетель, - сказал хладнокровно незнакомый.
- Как? Алексей...
- Умерщвлен по приказу Владимира.
О, это уже было слишком! Глаза юноши помутились, смертная бледность
покрыла лицо, и он упал без чувств подле окровавленного трупа отца Надежды.
Незнакомый наклонился, приложил руку к груди Всеслава: сердце его
билось.
- Теперь ты мой! - прошептал он тихим голосом и дикий восторг,
напоминающий веселье сатаны, когда погибший предает ему навеки свою душу,
заблистал в сверкающих взорах цареубийцы.
КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ
Часть третья
I
- Где я?.. Какая темнота!.. О, какой холод!.. - прошептал Всеслав,
приподымаясь с широкой скамьи, устланной свежею травою. Он поглядел вокруг
себя; несколько времени глаза его не могли привыкнуть к слабому свету,
который, падая сверху сквозь узкую трещину, не вполне освещал окружавшие его
предметы. Мало-помалу они стали отделяться один от другого, принимать
определенный образ, и Всеслав мог наконец удовлетворить своему любопытству.
Земляные стены, которые сходились низким сводом над его главою, образовали
довольно обширный четвероугольный покой; вдали, в конце длинного и узкого
ущелья, сквозь обросшее кустарником отверстие, виднелись синие небеса.
Скамья, на которой он лежал, стояла в небольшом углублении, сделанном в
одной из боковых стен; в противоположной стене Всеслав хотя с трудом, но
рассмотрел подобную же впадину, в глубине которой белелась низкая дверь,
вероятно ведущая в другое подземелье.
- Где я? - повторил он, садясь на скамью.
В одном темном углу кто-то зашевелился и сказал с приметным участием:
- Ну что, боярин, проснулся?
- Кто говорит со мною? - спросил Всеслав.
- Я, верный слуга твоего друга, - отвечал небольшой детина в смуром
кафтане, подходя к Всеславу.
Яркий луч солнца, проникнув сквозь расщелину, осветил лицо его, и
Всеслав, помолчав несколько времени, сказал:
- Я где-то тебя видел... Так точно... ты тот самый прохожий...
- Который однажды в этом лесу надоел тебе расспросами, а в Усладов
день, у Простена, порассказал для тебя сказочку... Ну да, насилу ты меня
узнал!..
- Тебя зовут Тороп, и ты, кажется, слуга верховного жреца Богомила?
- Да, был его слугою, а теперь служу опять прежнему моему господину.
- Скажи же мне, Тороп, где я?
- Как где? Да разве ты не знаешь?
- Нет!
- Сердечный, эк ему память-то отшибло! Да неужели забыл, как третьего
дня?..
- Третьего дня... я ничего не помню.
- Как? Таки вовсе ничего?
- Постой!.. Мне кажется... да нет!.. Скажи мне прежде, где я?
- Пожалуй, боярин. Только как бы тебе сказать? Этим вертепом владеет
теперь мой господин, а настоящий-то его хозяин - барин большой, да только
век бы его не видать и никогда бы с ним не встречаться.
- Я не понимаю тебя.
- А вот изволишь видеть: говорят, что это подземелье вырыто под древним
капищем Чернобога, которое построили кудесники и киевские ведьмы еще во
время Щека, Хорива и сестры их Лыбеди [46]; все это место слывет в народе
Чертовым Городищем, и его так боятся, что вряд ли во всем Киеве найдется
такой молодец, который подошел бы к нему за версту, да и дорогу-то к нему,
чай, никто не знает. Я и сам дрожкой дрожал, когда мне в первый раз пришлось
здесь ночевать. Что делать - воля господская: прикажет и лешего за рога
схватить, так схватишь. А уж натерпелся же я страху! Бывало, в самую полночь
сберутся, проклятые, вот тут, над нами, да как подымут возню; так, веришь
ли, боярин, - волосы дыбом станут: то начнут выть, словно голодные волки, то
захохочут и застонут, как сычи; а я забьюсь куда-нибудь в уголок да дохнуть
не смею. Однажды только, да и то под хмельком, нелегкая дернула меня
подмоститься и поглядеть в эту трещину; да лишь только просунул голову, как
вдруг один пребольшущий нетопырь, видно оборотень какой, как хватит меня
крылом по лбу!.. Ух, батюшки, и теперь мороз по коже подирает, а тогда!..
Как еще жив остался?.. Грохнулся затылком оземь да вплоть до утра пролежал
без памяти. Но ты, никак, меня не слушаешь, боярин? - прибавил Тороп,
поглядев на Всеслава, продолжавшего смотреть вокруг себя с рассеянным видом
человека, который старается что-то припомнить. Всеслав не отвечал ни слова
и, помолчав несколько минут, сказал:
- Подземелье... капище Чернобога... Но для чего я здесь?
- Вот уж этого и я путем не знаю. Третьего дня поутру мой господин
принес тебя сюда; ты был вовсе без памяти, и когда подумаю, как он тебя
дотащил, так надивоваться не могу! Сюда вкарабкаться и без этакой ноши не
всякому под силу; то уж нечего: подлинно, боярин мой чудо-богатырь! Ты долго
не приходил в себя, а как пришел, так занес такую околесную, что мы тотчас
догадались, что у тебя огневка*. Мой господин на все горазд: он напоил тебя
каким-то зельем. Вот на другой день стало тебе полегче, и ты как будто бы
дело заговорил. Всего-то я слышать не мог: вы беседовали меж собой
вполголоса, я знаю только, что под конец поладили. Ты сказал: "Ну так и
быть, пусть будет по-твоему" Вот барин обрадовался так, как будто бы ты его
озолотил, и пошли у вас меж собой толки; а там он простился с тобою и
сказал, что дня три или четыре будет в отлучке, для каких-то переговоров с
греками, которые дожидаются его за днепровским порогом Неясытем. Он наказал
мне быть при тебе неотлучно и поить каждый день снадобьем, которое нарочно
для тебя изготовил. На другой день, когда мы остались одни, ты все что-то
шептал с самим собою; раза три принимался говорить: "Нет, нет, не я буду
виною пролитой крови... Он сам расторг узы, которыми я был связан... он
убийца Алексея... похититель Надежды... он враг мой!" Я пытался было
спрашивать, о ком ты говоришь, но ты не хотел меня и слушать. Это бы еще
ничего, да вдруг вчера попалась тебе на глаза какая-то серебряная вещица,
которая висит у тебя на шее... Батюшки мои!.. Как пошло тебя коверкать! То
начнешь бить себя в грудь, то примешься плакать, то закричишь: "Отец мой,
отец мой! Нет, я не забуду слов твоих!" Уж ты метался, метался из стороны в
сторону! То говорил: "Что делать мне?" - то кричал: "Я знаю, что должен
делать!" А коли знаешь, думал я сам про себя, так что ж ты этак развозился?
Уж не опять ли огневка? - Гляжу, так и есть: разгорелся, глаза помутились -
ну, беда, да и только! Ты ж опять занес такую дичь, что и сказать нельзя:
начал целовать эту заветную вещь, которая висит у тебя на шее; заговорил о
каком-то Искупителе, о страдании, о покорности... Ну вот хоть убей, до сих
пор ничего не понимаю! Как ты немного поуходился, я подал тебе напиться
зелья; ты выпил, прилег на скамью, забылся и проспал до сегодняшнего утра.
Ну, вспомнил ли теперь? Всеслав не отвечал ни слова; закрыв руками лицо, он
плакал, как малое дитя, но слезы не облегчали его горести: она возрастала с
каждою минутою, и бедный юноша, задыхаясь от вздохов и стенаний, в
совершенном изнеможении упал снова на болезненное свое ложе.
______________
* Горячка.
- Да полно надрываться-то, боярин, - сказал Тороп, глядя с состраданием
на Всеслава. - Вестимо дело, грустно схоронить отца и мать, а и того тошнее
расстаться навсегда с своею невестою; да что толку-то плакать: слезами горю
не пособишь. Вот кабы я знал, куда умчали эту бедняжку, так постарался бы
как-нибудь...
- Что ты говоришь?.. - прервал Всеслав, приподымаясь с живостью.
- Да, боярин, если б я знал, где она теперь, так авось бы что-нибудь о
ней проведал, а может статься, и весточку от нее к тебе бы принес.
- Она теперь... так точно! Я помню, злодей Вышата говорил о селе
Предиславине.
- Что на Лыбеди? Знаю: я не раз там бывал.
- Ты?
- Да, я боярин! Ведь нашего брата весельчака куда ни пустят? Где
песенку споешь, где сказочку расскажешь. Вот если бы я такой же был молодец
и красавец, как ты, так меня бы и близко не подпустили ни к Берестову, ни к
Вышегороду, ни к селу Предиславину; а то позабавить-то я позабавлю, а глаза
ни у кого на меня не разгорятся.
- И ты надеешься?..
- И очень надеюсь... Трудненько только будет узнать, в котором терему
живет твоя суженая: ведь их настроено, настроено!.. Да авось не тот, так
другой проболтается.
Теперь же и не так строго, как, бывало, прежде: ведь Владимир давно уже
не заезжал повеселиться в село Предиславино. Говорят даже, что он и в
Берестово заглянуть не хочет, и давно бы распустил всех этих затворниц, если
б ему не натолковал Богомил и другие сановники, что непригоже для его чести
великокняжеской оставить при себе одну только сожительницу и жить с нею в
брачном союзе как простому гражданину киевскому; что стыдно и зазорно
знаменитому владыке всей земли Русской держать на своем хлебе менее жен, чем
какому-нибудь кагану печенежскому или косожскому князику. А пуще-то всех
мудрит ключник Вышата; да только несдобровать же ему, попадется он
когда-нибудь в передел к мужьям и женихам, которые по ночам около Берестова,
Предиславина и Вышегорода, как голодные волки, рыщут. Вот этак с неделю
назад я был на Лыбеди и забавлял песнями прислужниц княгини Рогнеды; они
продержали меня до самой полуночи. Вот как я пошел домой, так повстречался с
одним парнем, который всякую ночь бродит кругом села Предиславина. Его зовут
Дулебом. У него так же, как и у тебя, боярин, Вышата подтибрил невесту. Ну,
нечего сказать: сродясь не видывал такого страшного лица! Ни дать ни взять
мертвец: видно, горько жить; да не сладно же будет и Вышате, если он
наткнется на него под вечер где-нибудь в укромном местечке...
- Скажи мне, Тороп, - прервал Всеслав, - когда же ты пойдешь на Лыбедь?
- За мной бы дело не стало, да мне не велено от тебя отлучаться.
- Так пойдем вместе.
- Что ты, что ты, боярин: да разве ты наш брат? Тебя знают все ратные
люди, - долго ли до беды? Ты убил десятника дружины великокняжеской, обнажил
меч против его сановника, тебя везде ищут, и первый воин, который с тобою
повстречается, схватит тебя за ворот.
- Но если мы пойдем ночью?..
- Так что же будет прибыли? Ночью и меня в село Предиславино не
впустят. Нет, боярин, подождем лучше, как воротится мой господин.
- Послушай, Тороп, если ты сегодня же не отправишься на Лыбедь, так я
пойду туда один. Ты видишь, - продолжал Всеслав, вставая, - что я почти
здоров.
- Какой здоров! Смотри-ка, насилу на ногах стоишь.
- Неправда! Я чувствую в себе довольно силы, чтоб дойти до села
Предиславина, и если б это стоило мне жизни...
- Вот то-то и беда, боярин: умереть-то умрешь, а невесты своей все-таки
не увидишь.
- Все равно: если я не увижу своей суженой, то, по крайней мере, умру
подле того места, где она живет! - сказал Всеслав, выходя вон из пещеры.
- Куда ты? - закричал Тороп. - Постой, постой, боярин!
Но, видя, что упрямый юноша не слушает его слов, он побежал вслед за
ним, успел остановить его в ту самую минуту, когда он, дойдя до конца
ущелья, занес уже ногу, чтоб сделать шаг вперед.
- Что это ты?.. - продолжал кричать Тороп, не выпуская из рук
Всеслава. - Да ведь здесь вовсе ходу нет!
В самом деле, Всеслав стоял на краю почти бездонной пропасти.
Кустарник, коим поросло узкое отверстие, помешал ему рассмотреть с первого
взгляда всю опасность его положения. У самого входа в пещеру начинался
утесистый обрыв горы, он опускался прямою стеною до дна глубокого оврага, в
котором небольшой проток, пробираясь между камышей и высокой осоки, исчезал
посреди топкого болота.
- Что ты это, боярин?.. - повторил Тороп прерывающимся от ужаса
голосом. - Да кабы ты еще раз шагнул, так и поминай тебя как звали. Да не
гляди вниз, а не то у тебя в глазах помутится!
- Но, верно же, есть какая-нибудь тропинка? - сказал Всеслав, поглядев
внимательно вокруг себя.
- Какая тропинка! Да здесь не только человек, и векша не спустится.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг