Он вошел, и его взгляд остановился на старике,
погруженном в огромное, обложенное подушками, кресло. У
старика было изнеможденное, желтое, как старый воск, лицо,
с почти потухшими глазами, с чертами, уже, очевидно
сильно измененными жизнью и страданиями, но все же не
лишенными былой привлекательности. Почти вся правая
сторона тела старика была парализована. Нога совсем не
действовала, рука с трудом поднималась. Несмотря на то что
в комнате было жарко, почти душно, старик кутался в
меховой халат.
- Здравствуй, сын, - произнес он слабым голосом, кладя
на стол книгу, читанную им перед тем.
Сын подошел, наклонился и приложил свои губы к холодной,
старческой руке отца.
- Я полагал, что ты уже давно вернулся, - заговорил
старик, - и посылал за тобою... Ведь ты сказал мне, что
съездишь только к Потемкину... Где же ты был все время?
- Я и был только у Потемкина и теперь прямо от него...
- И то правда... я чаю, у него народу видимо-невидимо...
не доберешься до его новозданной светлости...
- Сегодня у него ни души...
Так ты, что же, - все время с ним беседовал? - как-то
недоверчиво спросил старый князь.
- Да, все время.
Отец поднял на сына свои потухающие глаза и долго глядел
на него с неопределенным выражением. Несколько минут
продолжалось молчание. Наконец старик прервал его:
- Если тебе тяжело со мною, уйди, оставь меня, - сказал
он. и голос его задрожал, и в этом голосе послышался
вздох.
Сын придвинул себе кресло и сел рядом с отцом. Его
спокойное и холодное лицо осталось неизменным, хотя он
понял и взгляд отца, и вздох его.
- Батюшка, - произнес он, - мне нисколько не тяжело с
вами; тяжело не мне, а вам, и я очень бы желал снять с вас
эту тягость.
- Так сними же ее с меня! - и глубокое страдание
изобразилось на старом лице князя. - С тех пор как ты со
мною, мы еще ни разу не оставались долго наедине... не
было времени. Знаю я это... но сегодня я приказал никого
не принимать... я хотел бы говорить с тобою и объяснить
тебе многое... Да, сними с меня тягость... дай мне
почувствовать, что меж нами нет никаких средостении... что
ты прощаешь мне свое прошлое.
- Батюшка, мне нечего прощать вам... я благодарен вам за
все...
- Нет, не то это, не то! - внезапно оживляясь, забывая
свою слабость, свои страдания, воскликнул старый князь, -
это слова, я слышу их, но не чувствую...
Сын пристально, своим, как сталь, блестящим и холодным
взглядом глядел на отца.
Старик продолжал все с тем же возбуждением:
Конечно, ты можешь, не зная многого, обвинять
меня... Я никогда и ни о чем не говорил с тобою... мы не
видались пятнадцать лет, да и последнее свидание наше было
кратко. Ты мало знаешь меня, и я мало тебя знаю.
"Кто же виновен в этом?" - пронеслось в мыслях сына и
замерло. Он слушал:
- Что было, того не вернуть и не изменить. Оправдываться
перед тобой я не могу и не стану. Но я скажу тебе, как все
было. Давно, далеко это! Я был молод и жил одними лишь
удовольствиями. Проказам моим и счет терялся... Был близок
ко двору. Покойница государыня Елизавета Петровна ко мне
благоволила, и был я в ее близком кругу еще в трудное ее
время, при Анне Иоанновне... Повздорил я как-то с Алешей,
ну, знаешь, Разумовским... он, певчий, хохленок, зазнался
больно предо мною. Я и отчестил его как подобало... Он бы
и ничего, да нашлись другие... Доложили. И получил я такое
повеление: "Коли не Желаю впредь лишиться милостей,
отъехать мне в мою новгородскую вотчину Заселье, сидеть
там смирно в одиночку, ни с кем не сноситься, одуматься,
остынуть и ждать милостивого разрешения вернуться..." Вот
я и отъехал, и сидел смирно, ни с кем не сносясь. Как
ехал, думал помру с тоски да скуки. А не прошло и десяти
дней - началась моя радость. В доме у нас, в Заселье, еще
при матушке вырастала Аленушка, дочка покойного отца
Никиты, нашего сельского священника. Помнил я ее
малым ребенком, а как приехал тогда, вижу: девица
красоты несказанной. И как взглянул я на нее, так с той
самой минуты ничего другого кругом и не видел. Она и
она, везде и во всем она! Полюбили мы - я ее, а она меня -
без оглядки, не разлучались ни на час один. И так шли
недели, месяц, другой, третий, прошло полгода...
Старый князь остановился весь преображенный. Он даже
выпрямился в своем кресле, даже в тусклых глазах его
загорелся огонь жизни. Лицо сына оставалось спокойным,
только оно как бы слегка потемнело, как бы постарело даже.
Отец продолжал:
- Через полгода пришло ко мне писание за подписью:
"Елисавет". Приказано прибыть. Я отписал, что болею...
Через месяц новый приказ. Я опять пишу: "Болен-де зело, а
как поправлюсь -буду". Еще через месяц третий приказ,
строжайший. Нельзя было не ехать. А разлучаться нам с
Аленушкой тяжело. Везти ее хотел с собою да надумал, что
обождать надо... не таково было тогда ее здоровье.
Тосковал я без нее в Петербурге и дни считал... Вот уже
недолго!.. А тут гонец из Заселья: Аленушка родила мне
сына, а сама при смерти... Света я не взвидел. Добрая
матушка наша Елисавета Петровна как узнала о моем горе, да
его увидела, так сама меня послала в Заселье, а тебе
крестной матерью быть вызвалась... Не застал я в живых мою
Аленушку...
Голос старого князя оборвался. Далекое прошлое встало
как живое. Глаза померкли, и из них по желтым высохшим
щекам катились одна за другою слезы.
Сын взял руку отца и держал ее в своей, и тепло
разливалось по старому, больному телу. Это пожатие
сыновней руки возбуждало жизнь, смягчало тоску.
- Вот и спадает тяжесть! Ведь так, батюшка?
- Спадает, друг мой! - прошептали бледные губы.
Сын продолжал:
- Да будет же навсегда кончена между нами беседа о
прошлом. Все, что вы можете сказать мне, я знаю... Вы
любили мать мою... ей не суждено было жить - не ваша в том
вина. Вам суждено было жить. Вы утешились, женились,
воспитывали детей... Перенесли тяжкие испытания. Теперь
исполнили свой долг относительно меня...
- Исполнил ли? Исполнял ли его как следует? - заговорил,
снова одушевляясь, князь. - Не смею, не могу таиться пред
тобою: до этих тяжелых утрат, до этой моей болезни я очень
мало о тебе думал. Судьба лишила тебя матери, но у тебя
мог быть отец, а у тебя никого не было. Только теперь я
понял это. Ты вырос на чужих руках, ты жил вдали от
меня... на чужбине... я забывал даже иной раз посылать
тебе деньги... быть может, ты и нуждался...
Сын улыбнулся и покачал головою.
- Я никогда не нуждался. Мне не в чем винить вас,
батюшка. Знайте, что если бы я с рождения был князем
Захарьевым-Овиновым и жил с вами, в этом доме,
окруженный нежными заботами моих кровных, моя судьба
была бы не в пример хуже. Знайте, что я доволен своею
судьбою и то, что для другого было бы зло и горе, для
меня обращалось в благо...
- Твоя речь темна для меня и непонятна! -печально
произнес старик. - Да и сам ты мне непонятен. Я знаю, что
ты имеешь большую книжную мудрость, большие познания, но я
слишком мало знаю о твоей жизни... А хотелось бы знать,
хотелось бы знать, отчего ты такой?
- Какой?
- Не такой, как все... не такой...
Но старый князь не мог уже окончить своей мысли. Сын
встал и медленно поднял руку. Глаза отца закрылись в то же
мгновение, он откинул голову на подушки и заснул крепким,
спокойным сном.
XVIII
Еще несколько минут Захарьев-Овинов держал свою руку над
головой отца, и черты старого князя принимали все более и
более спокойное, какое-то даже блаженное выражение. Вот
слабая улыбка мелькнула на старческих губах, вот желтые,
иссохшие щеки покрылись легким румянцем. Старик сделал во
сне движение и положил руку себе на сердце. Он прошептал
что-то, но что - того нельзя было расслышать.
А в это время перед мысленным взором сына ясно и
отчетливо рисовались картины... Ясные летние дни...
вековые клены и липы... воды широкой. быстрой реки...
таинственная душистая глубина темного соснового бора...
бледные вечера, полные неизъяснимой тишины, завораживающей
душу... Свет и сиянье юной, доверчивой красоты... молодая
любовь - земная, горячая, безумная и могучая, как вся эта
природа...
"Переживай былое свое опьянение - оно все же было самым
сладким из всех твоих опьянений, переживай его снова и
отдыхай от страданий бедной, износившейся плоти... вот
тебе дар мой! - и он для тебя во сто крат драгоценнее, чем
для меня все то, что ты теперь дашь мне!"
Так подумал Захарьев-Овинов и, еще раз устремив свой
холодный, властный взгляд на спящего отца, вышел из
комнаты. Он снова прошел пустыми парадными покоями и
спустился с лестницы в нижний этаж, в занимаемое им
помещение. По приезде из-за границы в отцовский дом он сам
себе выбрал эти три комнаты, небольшие и довольно темные,
выходившие окнами в маленький, но густо заросший садик.
Эти комнаты чуть ли не с самого основания дома никогда не
были жилыми и всегда предназначались для приезжающих.
Захарьев-Овинов выбрал их именно оттого, что они не были
живыми. Да и то он их три дня проветривал, держа окна
настежь и приказав хорошенько топить печи, несмотря на
теплую весеннюю погоду. Затем он сам по нескольку раз в
день окуривал каждую комнату каким-то очень ароматическим
курением и опрыскивал все стены и всю мебель какой-то ду
шистой зеленого цвета жидкостью. Теперь, несмотря на
открытые окна, в комнатах стоял пропитавший все несколько
одуряющий и странный запах, очевидно, приятный и привычный
хозяину. Захарьев-Овинов, придя к себе, снял в спальне
свое нарядное одеяние и надел черный бархатный кафтан,
бывший его любимой домашней одеждой. Затем он вышел в
первую комнату, более обширную, чем две другие и
служившую ему для занятий, которым он с первого дня
своего приезда посвящал немало времени. Здесь стоял
большой дубовый стол; на столе несколько книг,
шкатулка чудесной мозаичной работы, чернильница и пенал
с гусиными перьями.
Захарьев-Овинов присел к столу, отпер шкатулку, вынул из
нее объемистую тетрадь и принялся писать.
Но не пришлось ему исписать и полстраницы, как в дверь
раздался стук. Он поднял голову, прислушался, досадливое
чувство мелькнуло на его лице, но оно тотчас же и пропало.
Он взял свою Рукопись и спрятал снова в шкатулку. За
дверью вместе с повторенным стуком раздался голос:
- Князь, ваш слуга не виноват, я не допустил его
докладывать... Коли заняты - скажите прямо, а коли можете
- впустите меня к себе без церемонии... Узнаете мой голос?
- Узнаю, милости просим, граф! - ответил Захарьев-
Овинов, подходя к двери и отпирая ее.
Пред ним в золоте и регалиях, сиявший довольством стоял
граф Александр Сергеевич Сомонов. Они поздоровались. Граф
поспешно вошел, будто боясь, что хозяин не впустит к себе,
а попросит в парадные комнаты, тогда как он именно, даже
не думая о своей назойливости, вовсе не бывшей в его
характере, постарался проникнуть сюда. Быстрым любопытным
взглядом в одно мгновение граф оглядел всю комнату. Но
этот первый осмотр не мог удовлетворить его. Он не увидал
ровно ничего необыкновенного и особенного, чего, по-
видимому, ожидал.
Комната "нового князя" была самой обыкновенной комнатой
с тяжелой кожаной мебелью, большим книжным шкафом и
несколькими картинами по стенам. Вся эта обстановка,
очевидно, была здесь и прежде, до приезда нового хозяина,
и ровно ни о чем не говорила.
Захарьев-Овинов предложил своему гостю кресло.
- Зачем же вы меня обманули, князь? - начал граф
Сомонов. - Обещались приехать ко мне третьего дня обедать,
да и не пожаловали.
- Я сам очень жалел о том, - отвечал Захарьев-Овинов, -
но в письме моем я изложил причины невозможности быть у
вас: неотложные дела, связанные с моим новым положением, а
также здоровье отца... Он с утра чувствовал себя очень дур
но и просил меня не выезжать; весь день меня задерживали.
- Да, конечно, - протянул Сомонов, - я все это понимаю и
не претендую, только жаль, я так ждал вас... да и не я
один.
Захарьев-Овинов улыбнулся.
- Вы чересчур любезны! Мое присутствие, пожалуй, бы
только испортило настроение и ваше, и ваших гостей.
Потерял я, а не вы.
- Однако, князь, - перебил его Сомонов, - дело вовсе не
в комплиментах. Мне и моим друзьям вы крайне нужны - и
сами знаете почему.
Захарьев-Овинов еще раз улыбнулся.
- В этом-то и дело, граф, что я не знаю, или, вернее, я
знаю, что вы возлагаете на меня такие ожидания, каких я
удовлетворить не могу.
Сомонов даже вспыхнул.
- К чему мистификации! - воскликнул он. -Ведь я не один
год имел о вас известия. Да и вы же привезли мне из-за
границы письма, тоже доказывающие, что я на ваш счет не
заблуждался. Я знаю, что вы занимаетесь великой и единой
наукой природы, которая составляет высший интерес моей
жизни, и я имею все основания предполагать, что в вас мы
можем и должны найти человека для нас крайне нужного, по
всем данным, опытного руководителя.
Захарьев-Овинов пожал плечами.
- Уверяю вас, граф, вы заблуждаетесь... Великая наука
природы! Мне незачем скрывать, что я вообще не чужд
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг