слыхала. Германн вообразил, что она глуха, и, наклонясь
над самым её ухом, повторил ей то же самое. Старуха
молчала по прежнему.
- Вы можете, - продолжал Германн, - составить счастие
моей жизни, и оно ничего не будет вам стоить: я знаю, что
вы можете угадать три карты сряду...
Германн остановился. Графиня, казалось, поняла, чего от
неё требовали; казалось, она искала слов для своего
ответа.
- Это была шутка, - сказала она наконец, - клянусь вам!
это была шутка!
- Этим нечего шутить, - возразил сердито Германн. -
Вспомните Чаплицкого, которому помогли вы отыграться.
Графиня видимо смутилась. Черты её изобразили сильное
движение души, но она скоро впала в прежнюю
бесчувственность.
- Можете ли вы, - продолжал Германн, - назначить мне
эти три верные карты?
Графиня молчала; Германн продолжал:
- Для кого вам беречь вашу тайну? Для внуков? Они
богаты и без того: они же не знают и цены деньгам. Моту
не помогут ваши три карты. Кто не умеет беречь отцовское
наследство, тот всё-таки умрёт в нищете, несмотря ни на
какие демонские усилия. Я не мот; я знаю цену деньгам.
Ваши три карты для меня не пропадут. Ну!..
Он остановился и с трепетом ожидал её ответа. Графиня
молчала; Германн стал на колени.
- Если когда-нибудь, - сказал он, - сердце ваше знало
чувство любви, если вы помните её восторги, если вы хоть
раз улыбнулись при плаче новорожденного сына, если что-
нибудь человеческое билось когда-нибудь в груди вашей, то
умоляю вас чувствами супруги, любовницы, матери, - всем,
что ни есть святого в жизни, - не откажите мне в моей
просьбе! - откройте мне вашу тайну! - что вам в ней?..
Может быть, она сопряжена с ужасным грехом, с пагубою
вечного блаженства, с дьявольским договором... Подумайте:
вы стары; жить вам уж недолго, - я готов взять грех ваш
на свою душу. Откройте мне только вашу тайну. Подумайте,
что счастие человека находится в ваших руках; что не
только я, но и дети мои, внуки и правнуки благославят
вашу память и будут её чтить, как святыню...
Старуха не отвечала ни слова.
Германн встал.
- Старая ведьма! - сказал он, стиснув зубы, - так я ж
заставлю тебя отвечать...
С этим словом он вынул из кармана пистолет.
При виде пистолета графиня во второй раз оказала
сильное чувство. Она закивала головою и подняла руку, как
бы заслоняясь от выстрела... Потом покатилась навзничь...
и осталась недвижима.
- Перестаньте ребячиться, - сказал Германн, взяв её
руку. - Спрашиваю в последний раз: хотите ли назначить
мне ваши три карты? - да или нет?
Графиня не отвечала. Германн увидел, что она умерла.
IV
Лизавета Ивановна сидела в своей комнате, ещё в бальном
своём наряде, погружённая в глубокие размышления. Приехав
домой, она спешила отослать заспанную девку, нехотя
предлагавшую ей свою услугу, - сказала, что разденется
сама, и с трепетом вошла к себе, надеясь найти там
Германна и желая не найти его. С первого взгляда она
удостоверилась в его отсутствии и благодарила судьбу за
препятствие, помешавшее их свиданию. Она села, не
раздеваясь, и стала припоминать все обстоятельства, в
такое короткое время и так далеко её завлёкшие. Не прошло
и трёх недель с той поры, как она в первый раз увидела в
окошко молодого человека, - и уже она была с ним в
переписке, - и он успел вытребовать от неё ночное
свидание! Она знала имя его потому только, что некоторые
из его писем были им подписаны; никогда с ним не
говорила, не слыхала его голоса, никогда о нём не
слыхала... до самого сего вечера. Странное дело! В самый
тот вечер, на бале, Томский, дуясь на молодую княжну
Полину ***, которая, против обыкновения, кокетничала не с
ним, желал отомстить, оказывая равнодушие: он позвал
Лизавету Ивановну и танцевал с нею бесконечную мазурку.
Во всё время шутил он над её пристрастием к инженерным
офицерам, уверял, что он знает гораздо более, нежели
можно было ей предполагать, и некоторые из его шуток были
так удачно направлены, что Лизавета Ивановна думала
несколько раз, что её тайна была ему известна.
- От кого вы всё это знаете? - спросила она, смеясь.
- От приятеля известной вам особы, - отвечал Томский, -
человека очень замечательного!
- Кто же этот замечательный человек?
- Его зовут Германном.
Лизавета Ивановна не отвечала ничего, но её руки и ноги
поледенели...
- Этот Германн, - продолжал Томский, - лицо истинно
романтическое: у него профиль Наполеона, а душа
Мефистофеля. Я думаю, что на его совести по крайней мере
три злодейства. Как вы побледнели!..
- У меня голова болит... Что же говорил вам Германн, -
или как бишь его?..
- Германн очень недоволен своим приятелем: он говорит,
что на его месте он поступил бы совсем иначе... Я даже
полагаю, что Германн сам имеет на вас виды, по крайней
мере он очень неравнодушно слушает влюблённые восклицания
своего приятеля.
- Да где ж он меня видел?
- В церкви, может быть - на гулянье!.. Бог его знает!
может быть, в вашей комнате, во время вашего сна: от него
станет...
Подошедшие к ним три дамы с вопросами - oubli ou
regret? - прервали разговор, который становился
мучительно любопытен для Лизаветы Ивановны.
Дама, выбранная Томским, была сама княжна ***. Она
успела с ним изъясниться, обежав лишний круг и лишний раз
повертевшись перед своим стулом. - Томский, возвратясь на
своё место, уже не думал ни о Германне, ни о Лизавете
Ивановне. Она непременно хотела возобновить прерванный
разговор; но мазурка кончилась, и вскоре после старая
графиня уехала.
Слова Томского были ни что иное, как мазурочная
болтовня, но они глубоко заронились в душу молодой
мечтательницы. Портрет, набросанный Томским, сходствовал
с изображением, составленным ею самою, и, благодаря
новейшим романам, это уже пошлое лицо пугало и пленяло её
воображение. Она сидела, сложа крестом голые руки,
наклонив на открытую грудь голову, ещё убранную
цветами... Вдруг дверь отворилась, и Германн вошёл. Она
затрепетала...
- Где же вы были? - спросила она испуганным шёпотом.
- В спальне у старой графини, - отвечал Германн, - я
сейчас от неё. Графиня умерла.
- Боже мой!.. что вы говорите?..
- И кажется, - продолжал Германн, - я причиною её
смерти.
Лизавета Ивановна взглянула на него и слова Томского
раздались у неё в душе: у этого человека по крайней мере
три злодейства на душе! Германн сел на окошко подле неё и
всё рассказал.
Лизавета Ивановна выслушала его с ужасом. Итак, эти
страстные письма, эти пламенные требования, это дерзкое,
упорное преследование, всё это было не любовь! Деньги, -
вот чего алкала его душа! Не она могла утолить его
желания и осчастливить его! Бедная воспитанница была не
что иное, как слепая помощница разбойника, убийцы старой
её благодетельницы!.. Горько заплакала она в позднем,
мучительном своём раскаянии. Германн смотрел на неё
молча: сердце его также терзалось, но ни слёзы бедной
девушки, ни удивительная прелесть её горести не тревожили
суровой души его. Он не чувствовал угрызения совести при
мысли о мертвой старухе. Одно его ужасало: невозвратная
потеря тайны, от которой ожидал обогащения.
- Вы чудовище! - сказала наконец Лизавета Ивановна.
- Я не хотел её смерти, - отвечал Германн, - пистолет
мой не заряжен.
Они замолчали.
Утро наступало. Лизавета Ивановна погасила догорающую
свечу: бледный свет озарил её комнату. Она отёрла
заплаканные глаза и подняла их на Германна: он сидел на
окошке, сложа руки и грозно нахмурясь. В этом положении
удивительно напоминал он портрет Наполеона. Это сходство
поразило даже Лизавету Ивановну.
- Как вам выйти из дому? - сказала наконец Лизавета
Ивановна. - Я думала провести вас по потаённой лестнице,
но надобно идти мимо спальни, а я боюсь.
- Расскажите мне, как найти эту потаённую лестницу; я
выйду.
Лизавета Ивановна встала, вынула из комода ключ,
вручила его Германну и дала ему подробное наставление.
Германн пожал её холодную безответную рукы, поцеловал её
наклоненную голову и вышел.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг