Милостивый государь!
Извините меня, что хотя я лично не имею чести быть с
вами знакомым, но, по сведению о тесной вашей дружбе с
Михаилом Платоновичем, решаюсь беспокоить вас письмом моим.
Вам, конечно, небезызвестно, что у меня с покойным его
дядюшкою, по коем он ныне находится законным наследником,
имелась тяжба о значительном количестве строевого и
дровяного леса. Почувствовав склонность к старшей дочери
моей Катерине Гавриловне, ваш приятель предложил мне себя в
зятья, на что я, как вам известно, изъявил свое согласие;
впоследствии чего, надеясь на обоюдную пользу, я остановил
ход сего дела; но ныне нахожусь в крайнем недоумении.
Вскоре после обручения, когда и повестки были ко всем
знакомым разосланы, и приданое дочери моей окончательно
приготовлено, и все бумаги нужные к сему очищены, Михаил
Платонович вдруг прекратил ко мне свои посещения. Полагая
сему причиною случившееся нездоровье, я посылал к нему
человека, а наконец и сам, несмотря на свою дряхлость, к
нему отправился. Неприлично, да и обидно мне показалось
напомнить ему о том, что он забыл свою невесту; а он хоть
бы извинился! только что рассказывал мне о каком-то важном
деле, им предпринятом, которое ему должно кончить до
свадьбы и которое в продолжение некоторого времени требует
его неусыпного внимания и надзора. Я полагал, что он хочет
завести поташный завод, о котором он прежде поговаривал;
думал я, что он хочет удивить меня и припасти для меня
свадебный подарок, показав на опыте, что он может
заниматься чем-нибудь дельным, по причине того, что я его
часто журил за его пустодомство; однако же я никаких
приготовлений для такого завода не заметил и ныне не вижу.
Я положил было посмотреть, что дальше будет, как вчера, к
величайшему моему удивлению, узнал, что он заперся и никого
к себе не пускает, даже кушанье ему подают в окошко. Тут
мне пришла, милостивый государь, престранная мысль в
голову. Покойный дядя его жил в этом же доме и слыл в нашем
уезде чернокнижником; я, сударь, сам некогда учился в уни
верситете; хотя немного поотстал, но чернокнижию не верю;
однако же мало ли что может причиниться человеку, особливо
такому философу, как ваш приятель! Что же наиболее уверяет
меня в том, что с Михаилом Платоновичем случилось что-то
недоброе, - это слух, дошедший до меня стороною, будто бы
он сидит по целым дням и смотрит в графин с водою. В
таковых обстоятельствах, милостивый государь, обращаюсь к
вам с покорнейшею просьбою - немедленно поспешить вашим
сюда приездом для вразумления Михаила Платоновича, по
вашему к нему участию, дабы и я мог знать, чего мне
держаться: снова ли начать тяжбу, пли покончить решенное
дело; ибо сам я, после нанесенной мне вашим приятелем
обиды, к нему в дом не поеду, хотя Катя и с горькими
слезами меня о том упрашивает.
В надежде скорого свидания с вами, честь имею быть, и
проч.
РАССКАЗ
Получив это письмо, я счел долгом прежде всего обра
титься к знакомому мне доктору, очень опытному и ученому
человеку. Я показал ему письма моего приятеля, рассказал
его положение и спросил его, понимает ли он что-нибудь во
всем этом?.. "Все это очень понятно, - сказал мне доктор, -
и совсем не ново для медика... Ваш приятель просто с ума
сошел..." - "Но перечтите его письма, - возразил я, - есть
ли в них малейший признак сумасшествия? отложите в
сторону странный предмет их, и они покажутся хладнокровным
описанием физического явления..."
"Все это понятно...- повторил медик. - Вы знаете, что мы
различаем разные роды сумасшествии - vesaniae (безумия
(лат.)).
К первому роду относятся все виды бешенства - это не ка
сается до вашего приятеля; второй род содержит в себе: во-
первых, расположение к призракам - hallucinationes;
(галлюцинации (лат.)) во-вторых, уверенность в сообщении с
духами - demonomania (демономания (лат.)). Очень понятно,
что ваш приятель, от природы склонный к ипохондрии, - в
деревне, один, без всяких рассеянностей, углубился в чтение
всякого вздора, это чтение подействовало на его мозговые
нервы; нервы..."
Долго еще объяснял мне доктор, каким образом человек
может быть в полном разуме и между тем сумасшедшим, видеть
то, чего он не видит, слышать, чего не слышит. К
чрезвычайному сожалению, я не могу сообщить этих объяснений
читателю, потому что я в них ничего не понял; но,
убежденный доводами доктора, я решился пригласить его ехать
со мною в деревню моего приятеля.
Михайло Платонович лежал в постели, худой, бледный; в
продолжение нескольких дней он уже не принимал никакой
пищи. Когда мы подошли, он не узнал нас, хотя глаза его
были открыты; в них горел какой-то дикий огонь; на все наши
слова он не отвечал нам ни слова... На столе лежали
исписанные листы бумаги - я мог разобрать в них лишь
некоторые строки, вот они:
ОТРЫВКИ
Из журнала Михаила Платоновича
- Кто ты?
- У меня нет имени - оно мне не нужно...
- Откуда ты?
- Я твоя - вот все, что я знаю; тебе я принадлежу и
никому другому... но зачем ты здесь? как здесь душно и хо
лодно! У нас веет солнце, звучат цветы, благоухают звуки...
за мной... за мной!.. как тяжела твоя одежда - сбрось,
сбрось ее... а еще далеко, далеко до нашего мира... но я не
оставлю тебя! - Как все мертво в твоем жилище... все живое
покрыто хладною оболочкой: сорви, сорви ее!
...Так здесь ваше знание?.. Здесь ваше искусство?.. вы
отделяете время от времени и пространство от пространства,
желание от надежды, мысль от ее исполнения, и вы но
умираете от скуки? - За мной, за мной! скорое, скорое...
...Ты ли это, гордый Рим, столица веков п пародов? Как
растянулась повилика по твоим развалинам... Но развалины
шевелятся, из зеленого дерна подымаются обнаженные столпы,
вытягиваются в стройный порядок, - чрез них свод отважно
перегнулся, отряхая вечный прах свои, помост стелется
игривым мозаиком, - на помосте толпятся живые люди, сильные
звуки древнего языка сливаются с говором волн, - оратор в
белой одежде с венцом на главе поднимает руки... И все
исчезло: пышные здания клонятся к земле; столпы сгибаются,
своды врываются в землю - повилика снова вьется по
развалинам - все умолкло, - колокол призывает к молитве,
храм отворен, слышны звуки мусикийского орудия - тысячи
созвучных переливов волнуются под моими пальцами, мысль
стремится за мыслию, они улетают одна за другою как
сновидения... если бы схватить, остановить их? - И покорное
орудие снова вторит, как верное эхо, все минутные,
невозвратимые движения души... Храм опустел, лунный блеск
ложится на бесчисленные статуи; они сходят с мест своих,
проходят мимо меня, полные жизни; их речи древни и новы,
важна их улыбка и значителен взор; но снова они оперлись на
свои пьедесталы, и снова лунный блеск ложится на статуи...
Уж поздно... нас ждет веселый, тихпй приют; в окошках
мелькает Тибр; за ним Капитолий вечного града...
Очаровательная картина! она слилась в тесную раму нашего
камелька... да! там другой Рим, другой Тибр, другой
Капитолий. Как весело трещит огонек... Обними меня,
прелестная дева... В жемчужном кубке кипит искрометная
влага... пей... пей... Там хлопьями валится снег и заметает
дорогу - здесь меня греют твои объятия...
Мчитесь, мчитесь, быстрые кони, по хрупкому снегу, взви
вайте столбом ледяной прах: в каждой пылинке блистает
солнце - розы вспыхнули па лице прелестной - она прильнула
ко мне душистыми губками... Где ты нашла это художество
поцелуя? все горит в тебе и кипячею влагою обдает каждый
нерв в моем теле... Мчитесь, мчитесь, быстрые кони, по
хрупкому снегу... Что? не крик ли битвы? не новая ли вражда
между небом и землею?.. Нет, то брат предал брата, то
невинная дева во власти преступления... и солнце светит, и
воздух прохладен? Нет! потряслася земля, солнце померкло,
буря опустилась с небес, спасла жертву и омыла преступного,
- и снова солнце светит, и воздух тих и прохладен, лобызает
брат брата, и сила преклоняется пред невинностию... За
мной, за мной... Есть Другой мир, новый мир... Смотри:
кристалл растворился - там внутри его новое солнце... Там
совершается великая тайна кристаллов; поднимем завесу...
толпы жителей прозрачного мира празднуют жизнь свою
радужными цветами; здесь воздух, солнце, жизнь - вечный
свет: они черпают в мире растений благоуханные смолы,
обделывают их в блестящие радуги и скрепляют огненною
стихией... За мной, за мной! мы еще на первой ступени... По
бесчисленным сводам струятся ручьи:
быстро бьют они вверх и быстро спускаются в землю; над
ними живая призма преломляет лучи солнца; лучи солнца
вьются по жилам, и фонтан выносит на воздух их радужные
искры; они то сыплются по лепесткам цветов, то длинною
лентою вьются по узорчатой сети; жизненные духи,
прикованные к вечно-кипящим кубам, претворяют живую влагу в
душистый пар, он облаками стелется по сводам и крупным
дождем падает в таинственный сосуд растительной жизни...:
Здесь, в самом святилище, зародыш жизни борется с зародышем
смерти, каменеют живые соки, застывают в металлических
жилах, и мертвые стихии преобразуются началом духа... За
мной! за мной!.. На возвышенном троне восседает мысль
человека, от всего мира тянутся к ней золотые цепи, - духи
природы преклоняются в прах перед нею, - на востоке
восходит свет жизни, - на западе, в лучах вечерней
зари, толпятся сны и, по произволу мысли, то сливаются в
одну гармоническую форму, то рассыпаются летучими
облаками... У подножия престола она сжала меня в своих
объятиях... мы миновали землю!
Смотри - там в безбрежной пучине носится ваша пылинка:
там проклятия человека, там рыдания матери, там говор
житейской нужды, там насмешка злых, там страдания поэта -
здесь все сливается в сладостную гармонию, здесь ваша
пылинка не страждущий мир, но стройное орудие, которого
гармонические звуки тихо колеблют волны эфира.
Простись с поэтическим земным миром! И у вас есть поэзия
на земле! оборванный венец вашего блаженства! Бедные люди!
странные люди! в вашей смрадной пучине вы нашли, что даже
страдание есть счастие! Вы страданию даете поэтический
отблеск! Вы гордитесь вашим страданием; вы хотите, чтоб
жители другого мира завидовали вашей жизни! В нашем мире
пот страдания: оно удел лишь несовершенного мира, -
создание существа несовершенного! - Вольно человеку
преклоняться пред ним, вольно ему отбросить его, как
истлевшую одежду па плечах путника, завидевшего родину.
Неужели ты думаешь, что я не знала тебя? Я с самого
младенчества соприсутствовала тебе в дыхании ветерка, в
лучах весеннего солнца, в каплях благовонной росы, в не
земных мечтаниях поэта! Когда в человеке возрождается
гордость его силы, когда тяжкое презрение падает с очей его
на скудельные образы подлунного мира, когда душа его,
отряхая прах смертных терзаний, с насмешкою попирает
трепещущую пред ним природу, - тогда мы носимся над вами,
тогда мы ждем минуты, чтоб вынести вас из грубых оков
вещества - тогда вы достойны нашего лика!.. Смотри, есть ли
страдание в моем поцелуе: в нем нет времени - он
продолжится в вечность: и каждый миг для нас - новое
наслаждение!.. О, не измени мне! не измени себе! берегись
соблазнов твоей грубой, презренной природы!
Смотри - там вдали, на вашей земле поэт преклоняется
пред грудою камней, обросших бесчувственным организмом
растительной силы. "Природа! - восклицает он в восторге, -
величественная природа, что выше тебя в этом мире? что
мысль человека пред тобою?" А слепая, безжизненная природа
смеется над ним и в минуту полного ликования человеческой
мысли скатывает ледяную лавину и уничтожает и человека, и
мысль человека! Лишь в душе души высоки вершины! Лишь в
душе души бездны глубоки! В их глубину не дерзает мертвая
природа; в их глубине независимый, крепкий мир человека;
смотри, здесь жизнь поэта - святыня! здесь поэзия - истина!
здесь договаривается все недосказанное поэтом; здесь его
земные страдания превращаются в неизмеримый ряд
наслаждений...
О, люби меня! Я никогда не увяну: вечно свежая, девст
венная грудь моя будет биться на твоей груди! Вечное на
слаждение будет для тебя ново и полно - и в моих объятиях
невозможное желание будет вечно возможной существенностию!
Этот младенец - это дитя наше! он не ждет попечении
отца, он не будит ложных сомнений, он заранее исполнил твои
надежды, он юн и возмужал, он улыбается и не рыдает - для
него нет возможных страданий, если только ты не вспомнишь о
своей грубой, презренной юдоли... Нет, та не убьешь нас
одним желанием!
Но дальше, дальше - есть еще другой, высший мир, там
самая мысль сливается с желанием. - За мной! за мной!..
Дальше почти невозможно было ничего разобрать; то были
несвязные, разнородные слова: "любовь... растение-
электричество... человек... дух..." Наконец, последние
строки были написаны какими-то странными неизвестными мне
буквами и прерывались на каждой странице...
Запрятав подальше все эти бредни, мы приступили к делу и
начали с того, что посадили нашего мечтателя в бульонную
ванну: больной затрясся всем телом. "Добрый знак!" -
воскликнул доктор. В глазах больного выражалось какое-то
престранное чувство - как будто раскаяние, просьба, мученье
разлуки; слезы его катились градом... Я обращал на это
выражение лица внимание доктора... Доктор отвечал: facies
hippocratica! (предсмертная маска (лат.))
Чрез час еще бульонная ванна - и ложка микстуры; за нею
порядочно мы побились: больной долго терзался и упор
ствовал, но наконец проглотил. "Победа наша!"-вскричал
доктор.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг