более владеть собою и бросились друг другу в объятия. Это
был наш первый поцелуй, но поцелуй дружбы, братства.
Мы скоро успокоились. Она рассказала мне о своих будущих
планах; через два дня, отдав последний долг покойнику, она
возвратится в Москву, а оттуда проедет с детьми в
украинскую деревню. Я отвечал ей, что у меня в Украине
также есть небольшая усадьба, и мы скоро увидели, что были
довольно близкими соседями. Я не мог верить своему
счастию: передо мной исполнялась прекрасная мечта и мысль
юности: уединение, теплый климат, прекрасная, умная
женщина и долгий ряд счастливых дней, полных животворной
любви и спокойствия.
Так протекли два дня; мы видались почти ежеминутно, и
наше счастие было так полно, так невольно вырывались из
души слова надежды и радости, что даже Иван Иванович начал
поглядывать на нас с улыбкою, которую ему хотелось сделать
насмешливою, а наедине намекал мне, что не надобно
упускать вдовушки, тем более, что она была очень
несчастлива с покойником, который был человек капризный,
плотский и мстительный. Я теперь впервые узнал эти
подробности, и они мне служили ключом к разным словам и
поступкам графини. Несмотря на странность нашего
положения, в эти два дня мы не могли не сблизиться более,
нежели в прежние месяцы - чего не переговоришь в двадцать
четыре часа? Мало-помалу характер графини открывался мне
во всей полноте, ее огненная душа во всем блеске; мы
успели поверить друг другу все наши маленькие тайны; я ей
рассказал мое романтическое отчаяние; она мне призналась,
что в последнее наше свидание притворялась из всех сил и
уже готова была броситься в мои объятия, когда принесли
роковое письмо: изредка мы позволяли себе даже немножко
смеяться. Элиза вполне очаровала меня и, кажется, сама
находилась в подобном очаровании; часто ее пламенный взор
останавливался на мне с невыразимой любовью и с трепетом
опускался в землю; я осмеливался лишь жать ее руку. Как я
досадовал на светские приличия, которые не позволяли мне с
сей же минуты вознаградить моей любовью все прежние
страдания графини! Признаюсь, я уже с нетерпением начал
ожидать, чтобы скорее отдали земле земное и досадовал на
срок, установленный законом.
Наконец наступил третий день. Никогда еще сон мой не был
спокойнее; прелестные видения носились над моим
изголовьем: то были бесконечные сады, облитые жарким
солнечным сиянием; везде - в куще древес, в цветных
радугах я видел прекрасное лицо моей Элизы, везде она
являлась мне, но в бесчисленных полупрозрачных образах, и
все они улыбались, простирали ко мне свои руки, скользили
по моему лицу душистыми локонами и легкою вереницею
взвивались на воздух... Но вдруг все исчезло, раздался
ужасный треск, сады обратились в голую скалу, и на той
скале явились мертвец и доктор, каким я его видал в
космораме; но вид его был строг и сумрачен, а мертвец
хохотал и грозил мне своим саваном. Я проснулся. Холодный
пот лился с меня ручьями. В эту минуту постучались в
дверь.
- Графиня вас просит к себе сию минуту, - сказал
вошедший человек.
Я вскочил; раздались страшные удары грома, от туч было
почти темно в комнате; она освещалась лишь блеском молнии;
от порывистого ветра пыль взвивалась столбом и с шумом
рассыпалась о стекла. Но мне некогда было обращать
внимание на бурю: оделся наскоро и побежал к Элизе. Нет,
никогда не забуду выражения лица ее в эту минуту; она была
бледна как смерть, руки ее дрожали, глаза не двигались.
Приличия уже были не у места; забыт светский язык,
светские условия
- Что с тобою, Элиза?
- Ничего! Вздор! Глупость! Пустой сон!.
При этих словах меня обдало холодом... "Сон?" - повторил
я с изумлением..
- Да! Но сон ужасный! Слушай! - говорила она, вздрагивая
при каждом ударе грома, - я заснула спокойно . я думала о
наших будущих планах, о тебе, о нашем счастье.. Первые
сновидения повторили веселые мечты моего воображения. Как
вдруг предо мною явился покойный муж - нет, то был не сон
- я видела его самого его самого: я узнала эти знакомые
мне стиснутые, почти улыбающиеся губы, это адское движение
черных бровей, которым выражался в нем порыв мщения без
суда и без милости... Ужас, Владимир! Ужас!.. Я узнала
этот неумолимый, свинцовый взор, в котором в минуту гнева
вспыхивали кровавые искры; я услышала снова этот голос,
который от ярости превращался в дикий свист и который я
думала никогда более не слышать..
"Я все знаю, Элиза, - говорил он, - все вижу; здесь мне
все ясно; ты очень рада, что я умер; ты уж готова выйти
замуж за другого. Нежная, верная жена!. Безрассудная! Ты
думала найти счастие - ты не знаешь, что гибель твоя,
гибель детей наших соединена с твоей преступной любовью...
Но этому не бывать; нет! Жизнь звездная еще сильна во мне,
- земляна душа моя и не хочет расстаться с землею... Мне
все здесь сказали - лишь возвратясь на землю могу я спасти
детей моих, лишь на земле я могу отметить тебе, и я
возвращусь, возвращусь в твои объятия, верная супруга!
Дорогою, страшною ценою купил я это возвращение - ценою,
которой ты и понять не можешь. За то весь ад двинется со
мною на твою преступную голову - готовься принять меня. Но
слушай: на земле я забуду все, что узнал здесь; скрывай от
меня твои чувства, скрывай их - иначе горе тебе, горе и
мне!.." Тут он прикоснулся к лицу моему холодными,
посиневшими пальцами, и я проснулась. - Ужас! Ужас! Я еще
чувствую на лице это прикосновение
Бедная Элиза едва могла договорить; язык ее онемел, она
вся была как в лихорадке; судорожно жалась она ко мне,
закрывая глаза руками, как бы искала укрыться от грозного
видения. Сам невольно взволнованный, я старался утешить ее
обыкновенными фразами о расстроенных нервах, о физическом
на них действии бури, об игре воображения, и сам
чувствовал, как тщетны пред страшною действительностию все
эти слова, изобретаемые в спокойные, беззаботные минуты
человеческого суемудрия. Я еще говорил, я еще перебирал в
памяти все читанные в медицинских книгах подобные случаи,
как вдруг распахнулось окошко, порывистый ветер с визгом
ворвался в комнату, в доме раздался шум, означавший что-то
необыкновенное...
- Это он... это он идет!.. - вскричала Элиза и, в тре
пете показывая на дверь, махала мне рукою...
Я выбежал за дверь; в доме все было в смятении; на конце
темного коридора я увидел толпу людей: эта толпа
приближалась... в оцепенении я прижался к стене, но нет ни
сил спросить, ни собрать свои мысли... Да! Элиза не
ошиблась. Это был он! ОН! Я видел, как толпа частию вела,
частью несла его; я видел его бледное лицо; я видел его
впалые глаза, с которых еще не сбежал сон смертный... Я
слышал крики радости, изумления, ужаса окружающих... Я
слышал прерывистые рассказы о том, как ожил граф, как он
поднялся из гроба, как встретил в дверях ключаря, как
доктор помогал ему... Итак, это было не видение, но
действительность! Мертвый возвращался нарушить счастье
живых... Я стоял, как окаменелый; когда граф поравнялся со
мною, в тесноте его рука, судорожно вытянутая, скользнула
по лицу моему, и я вздрогнул, как будто электрическая
искра пробежала по моему телу, все меня окружающее
сделалось прозрачным - стены, земля, люди показались мне
легкими полутенями, сквозь которые я ясно различал другой
мир, другие предметы, других людей... Каждый нерв в моем
теле получил способность зрения; мой магический взор обни
мал в одно время и прошедшее, и настоящее, и то, что
действительно было, и что могло случиться; описать всю эту
картину нет возможности, рассказать ее недостанет слов
человеческих... Я видел графа Б*** в различных возрастах
его жизни... я видел, как над изголовьем его матери, в
минуту его рождения, вились безобразные чудовища и с дикою
радостью встречали новорожденного. Вот его воспитание:
гнусное чудовище между им и его наставником - одному
нашептывает, другому толкует мысли себялюбия, безверия,
жестокосердия, гордости; вот появление в свет молодого
человека: то же гнусное чудовище руководит его поступками,
внушает ему тонкую сметливость, осторожность, коварство,
наверное устраивает для него успехи; граф в обществе
женщин: необратимая сила влечет их к нему, он ласкает одну
за другою и смеется вместе с своим чудовищем; вот он за
карточным столом: чудовище подбирает масти, шепчет ему на
ухо, какую ставить карту; он обыгрывает, разоряет друга,
отца семейства, - и богатство упрочивает его успехи в
свете; вот он на поединке: чудовище нашептывает ему на ухо
все софизмы дуэлей, крепит его сердце, поднимает его руку,
он стреляет - кровь противника брызнула на него и
запятнала вечными каплями; чудовище скрывает след его
преступления. В одном из секундантов дуэли я узнал моего
покойного дядю; вот граф в кабинете вельможи: он искусно
клевещет на честного человека, чернит его, разрушает его
счастье и заменяет его место; вот он в суде: под личиной
прямодушия он таит в сердце жестокость неумолимую, он
видит невинного, знает его невинность и осуждает его,
чтобы воспользоваться его правами; все ему удается; он
богатеет, он носит между людьми имя честного,
прямодушного, твердого человека; вот он предлагает свою
руку Элизе: на его руке капли крови и слез, она не видит
их и подает ему свою руку; Элиза для него средство к
различным целям: он принуждает ее принимать участие в
черных, тайных делах своих, он грозит ей всеми ужасами,
которые только может изобресть воображение, и когда она,
подвластная его адской силе, повинуется, он смеется над
ней и приготовляет новые преступления...
Все эти происшествия его жизни чудно, невыразимо
соединялись между собою живыми связями; от них таин
ственные нити простирались к бесчисленным лицам, которые
были или жертвами, или участниками его преступлений, часто
проникали сквозь несколько поколений и присоединяли их к
страшному семейству; между сими лицами я узнал моего дядю,
тетку, Поля; все они были как затканы этою сетью,
связывавшею меня с Элизою и ее мужем. Этого мало: каждое
его чувство, каждая его мысль, каждое слово имело образ
живых, безобразных существ, которыми он, так сказать,
населил вселенную... На последнем плане вся эта чудовищная
вереница примыкала к нему, полумертвому, и он влек ее в
мир вместе с собою; живые же связи соединяли с ним Элизу,
детей его; к ним другими путями прикреплялись нити от раз
ных преступлений отца и являлись в виде порочных
наклонностей, невольных побуждений; между толпою носились
несметные, странные образы, которых ужасное впечатление не
можно выразить на бумаге; в их уродливости не было ничего
смешного, как то бывает иногда на картинах; они все имели
человеческое подобие, но их формы. цвета, особенно
выражения были разнообразны до бесконечности: чем ближе
они были к мертвецу, тем ужаснее казались: над самой
головой несчастного неслось существо, которого взора я
никогда не забуду: его лицо было тусклого зеленого цвета:
алые. как кровь, волосы струились по плечам его; из глаз
земляного цвета капали огненные слезы, проникали весь
состав мертвеца и оживляли один член за другим; никогда я
не забуду того выражения грусти и злобы, с которым это
непонятное существо взглянуло на меня. . Я не буду более
описывать этой картины. Как описать сплетения всех
внутренних побуждений, возникающих в душе человека, из
которых здесь каждое имело свое отдельное, живое существо
вание? Как описать все те таинственные дела, которые
совершались в мире сими существами, невидимыми для
обыкновенного взора? Каждое из них магически порождало из
себя новые существа, которые в свою очередь впивались в
сердца других людей, отдаленных и временем, и
пространством. Я видел, какую ужасную, логическую
взаимность имели действия сих людей; как малейшие
поступки, слова, мысли в течение веков срастались в одно
огромное преступление, которого основная причина была
совершенно потеряна для современников: как это
преступление пускало новые отрасли и в свою очередь
порождало новые центры преступлений; между темными
двигателями грехов человеческих носились и светлые образы,
порождения душ чистых, бескровных; они также соединялись
между собою живыми звеньями, также магически размножали
себя и своим присутствием уничтожали действия детей мрака.
Но, повторяю, описать все, что тогда представилось моему
взору, не достанет нескольких томов. В эту минуту вся
история нашего мира от начала времен была мне понятна; эта
внутренность истории человечества была обнажена передо
мною, и необъяснимое посредством внешнего сцепления
событий казалось мне очень просто и ясно; так, например,
взор мой постепенно переходил по магической лестнице, где
нравственное чувство, возбуждавшееся в добром испанце при
виде костров инквизиции, порождало в его потомке чувство
корысти и жестокосердия к мексиканцам, имевшее еще вид
законности; как, наконец, это же самое чувство в
последующих поколениях превратилось просто в зверство и в
полное духовное обессиление. Я видел, как минутное
побуждение моего собственного сердца получало свое начало
в делах людей, существовавших до меня за несколько
столетий... Я понял, как важна каждая мысль, каждое слово
человека, как далеко простирается их влияние, какая тяжкая
ответственность ложится за них на душу, и какое зло для
всего человечества может возникнуть из сердца одного
человека, раскрывшего себя влиянию существ нечистых и
враждебных... Я понял, что "человек есть мир" - не пустая
игра слов, выдуманная для забавы... Когда-нибудь, в более
спокойные минуты, я передам бумаге эту историю
нравственных существ, обитающих в человеке и порождаемых
его волею, которых только следы сохраняются в мирских
летописях.
Что я принужден теперь рассказывать постепенно, то во
время моего видения представлялось мне в одну и ту же
минуту. Мое существо было, так сказать, раздроблено. С
одной стороны, я видел развивающуюся картину всего
человечества, с другой - картину людей, судьба которых
была связана с моею судьбою; в этом необыкновенном
состоянии организма ум равно чувствовал страдания людей,
отделенных от меня пространством и временем, и страдания
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг