Владимир Федорович Одоевский
Косморама
(Поcв. гр. Е. П. P-oй)
Quidquid est in externo est etiam in interno
(Что снаружи, то и внутри (лат.))
Неоплатоники
Предуведомление от издателя
Страсть рыться в старых книгах часто приводит меня к
любопытным открытиям; со временем надеюсь большую часть из
них сообщить образованной публике; но ко многим из них я
считаю необходимым присовокупить вступление, предисловие,
комментарии и другие ученые принадлежности; все это,
разумеется, требует много времени, и потому я решился
некоторые из моих открытий представить читателям просто в
том виде, в каком они мне достались.
На первый случай я намерен поделиться с публикой
странною рукописью, которую я купил на аукционе вместе с
кипами старых счетов и домашних бумаг. Кто и когда писал
эту рукопись, неизвестно, но главное то, что первая часть
ее, составляющая отдельное сочинение, писана на почтовой
бумаге довольно новым и даже красивым почерком, так что я,
не переписывая, мог отдать в типографию. Следственно,
здесь моего ничего нет; но может случиться, что некоторые
из читателей посетуют на меня, зачем я многие места в ней
оставил без объяснения? Спешу порадовать их известием, что
я готовлю к ней до четырехсот комментарий, из которых
двести уже окончены. В сих комментариях все происшествия,
описанные в рукописи, объяснены как дважды два - четыре,
так что читателям не остается ни малейших недоразумений:
сии комментарии составят препорядочный том in-40 и будут
изданы особою книгою. Между тем я непрерывно тружусь над
разбором продолжения сей рукописи, к сожалению, писанной
весьма нечетко, и не замедлю сообщить ее любознательной
публике; теперь же ограничусь уведомлением, что
продолжение имеет некоторую связь с ныне печатаемыми
листами, но обнимает другую половину жизни сочинителя.
Рукопись
Если бы я мог предполагать, что мое существование будет
цепью непонятных, дивных приключений, я бы сохранил для
потомства все их малейшие подробности. Но моя жизнь
вначале была так проста, так похожа на жизнь всякого
другого человека, что мне и в голову не приходило не
только записывать каждый свой день, но даже и вспоминать
об нем. Чудные обстоятельства, в которых я был и
свидетелем, и действующим лицом, и жертвою, влились так
нечувствительно в мое существование, так естественно
примешались к обстоятельствам ежедневной жизни, что я в
первую минуту не мог вполне оценить всю странность моего
положения.
Признаюсь, что, пораженный всем мною виденным, будучи
решительно не в состоянии отличить действительность от
простой игры воображения, я до сих пор не могу отдать себе
отчета в моих ощущениях. Все остальное почти изгладилось
из моей памяти; при всех условиях вспоминаю лишь те
обстоятельства, которые относятся к явлениям ДРУГОЙ, или,
лучше сказать, ПОСТОРОННЕЙ жизни - иначе не знаю, как
назвать то чудное состояние, в котором я нахожусь,
которого таинственные звенья начинают с моего детского
возраста, прежде, нежели я стал себя помнить, и до сих пор
повторяются, с ужасною логическою последовательностию,
нежданно и почти против моей воли; принужденный бежать
людей, в ежечасном страхе, чтобы малейшее движение моей
души не обратилось в преступление, я избегаю себе
подобных, в отчаянии поверяю бумаге мою жизнь и тщетно в
усилиях разума ищу средства выйти из таинственных сетей,
мне расставленных. Но я замечаю, что все, мною сказанное
до сих пор, может быть понятно лишь для меня или для того,
кто перешел чрез мои испытания, и потому спешу приступить
к рассказу самых происшествий. В этом рассказе нет ничего
выдуманного, ничего изобретенного для прикрас. Иногда я
писал подробно, иногда сокращенно, смотря по тому, как мне
служила память - так я старался предохранить себя и от
малейшего вымысла. Я не берусь объяснять происшествия, со
мной бывшие, ибо непонятное для читателя осталось и для
меня непонятным. Может быть тот, кому известен настоящий
ключ к гиероглифам человеческой жизни, воспользуется лучше
меня моею собственною историею. Вот единственная цель моя!
----------------------
Мне было не более пяти лет, когда, проходя однажды чрез
тетушкину комнату, я увидел на столе род коробки,
облепленной цветною бумажкою, на которой золотом были
нарисованы цветы, лица и разные фигуры; весь этот блеск
удивил, приковал мое детское внимание. Тетушка вошла в
комнату. "Что это такое?" - спросил я с нетерпением.
- Игрушка, которую прислал тебе наш доктор Бин; но тебе
ее дадут тогда, когда ты будешь умен. - С сими словами
тетушка отодвинула ящик ближе к стене, так что я мог
издали видеть лишь одну его верхушку, на которой был
насажен великолепный флаг самого яркого алого цвета.
(Я должен предуведомить моих читателей, что у меня не
было ни отца, ни матери, и я воспитывался в доме моего
дяди).
Детское любопытство было раздражено и видом ящика, и
словами тетушки; игрушка, и еще игрушка для меня
назначенная! Тщетно я ходил по комнате, заглядывал то с
той, то с другой стороны, чтобы посмотреть на
обольстительный ящик: тетушка была неумолима; скоро
ударило 9 часов, и меня уложили спать; однако мне не
спалось; но едва я заводил глаза, как мне представлялся
ящик со всеми его золотыми цветами и флагами; мне
казалось, что он растворялся, что из него выходили
прекрасные дети в золотых платьях и манили меня к себе - я
пробуждался; наконец я решительно не мог заснуть, несмотря
на все увещания нянюшки; когда же она мне погрозилась
тетушкою, я принял другое намерение: мой детский ум быстро
расчел, что если я засну, то нянюшка, может быть, выйдет
из комнаты, и что тетушка теперь в гостиной; я притворился
спящим. Так и случилось. Нянюшка вышла из комнаты - я
вскочил проворно с постели и пробрался в тетушкин кабинет;
придвинуть стул к столу, взобраться на стул, ухватить
руками заветный, очаровательный ящик - было делом одного
мгновения.
Теперь только, при тусклом свете ночной лампы, я заметил,
что в ящике было круглое стекло, сквозь которое виднелся
свет; оглянувшись, чтобы посмотреть, не идет ли тетушка, я
приложил глаза к стеклу и увидел ряд прекрасных, богато
убранных комнат, по которым ходили незнакомые мне люди,
богато одетые; везде блистали лампы, зеркала, как будто
был какой-то праздник; но вообразите себе мое удивление,
когда в одной из отдаленных комнат я увидел свою тетушку;
возле нее стоял мужчина и горячо целовал ее руку, а
тетушка обнимала его; однако ж этот мужчина был не
дядюшка; дядюшка был довольно толст, черноволос и ходил во
фраке, а этот мужчина был прекрасный, стройный, белокурый
офицер с усами и шпорами. Я не мог довольно им
налюбоваться. Мое восхищение было прервано щипком за ухо;
я обернулся - передо мной стояла тетушка.
- Ах, тетушка! Как, вы здесь? А я вас сейчас там видел...
- Какой вздор!..
- Как же, тетушка! И белокурый пребравый офицер целовал у
вас руку...
Тетушка вздрогнула, рассердилась, прикрикнула и за ухо
отвела меня в мою спальню.
На другой день, когда я пришел поздороваться с тетушкой,
она сидела за столом; перед нею стоял таинственный ящик,
но только крышка с него была снята и тетушка вынимала из
него разные вырезанные картинки. Я остановился, боялся
пошевельнуться, думая, что мне достанется за мою вчерашнюю
проказу, но, к удивлению, тетушка не бранила меня, а,
показывая вырезанные картинки, спросила: "Ну, где же ты
здесь - меня видел? Покажи". Я долго разбирал картинки:
тут были пастухи, коровки, тирольцы, турки, были и богато
наряженные дамы, и офицеры, но между ними я не мог найти
ни тетушки, ни белокурого офицера. Между тем этот разбор
удовлетворил мое любопытство; ящик потерял для меня свое
очарование, и скоро гнедая лошадка на колесах заставила
меня совсем забыть о нем.
Скоро, вслед за тем, я услышал в детской, как нянюшки
рассказывали друг другу, что у нас в доме приезжий, братец-
гусар и проч. т. п. Когда я пришел к дядюшке, у него
сидели с одной стороны на креслах тетушка, а с другой -
мой белокурый офицер. Едва успел он сказать мне несколько
ласковых слов, как я вскричал:
- Да я вас знаю, сударь!
- Как знаешь? - спросил с удивлением дядюшка.
- Да я уж видел вас..
- Где видел? Что ты говоришь, Володя? - сказала тетушка
сердитым голосом
- В ящике, - отвечал я с простодушием. Тетушка
захохотала:
- Он видел гусара в космораме, - сказала она.
Дядюшка также засмеялся. В это время вошел доктор Бин;
ему рассказали причину общего смеха, а он, улыбаясь,
повторял мне: "Да, точно, Володя, ты там его видел".
Я очень полюбил Поля (так называли дальнего братца
тетушки), а особливо его гусарский костюм; я бегал к Полю
беспрестанно, потому что он жил у нас в доме - в комнате
за оранжереей; да сверх того он, казалось, очень любил
игрушки, потому что когда он сидел у тетушки в комнате, то
беспрестанно посылал меня в детскую, то за тою, то за
другою игрушкой.
Однажды, что меня очень удивило, я принес Полю чудесного
паяца, которого только что мне подарили и который руками и
ногами выкидывал удивительные штуки; я его держал за
веревочку, а Поль между тем за стулом держал руку у
тетушки; тетушка же плакала. Я подумал, что тетушке стало
жаль паяца, отложил его в сторону и от скуки принялся за
другую работу. Я взял два кусочка воска и нитку; один ее
конец прилепил к одной половине двери, а другой конец - к
другой. Тетушка и Поль смотрели на меня с удивлением.
- Что ты делаешь, Володя? - спросила меня тетушка, - кто
тебя этому научил?
- Дядя так делал сегодня поутру. И тетушка, и Поль
вздрогнули.
- Где же это он делал? - спросила тетушка.
- У оранжерейной двери, - отвечал я. В эту минуту
тетушка и Поль взглянули друг на друга очень странным
образом.
- Где твой гнедко? - спросил меня Поль, - приведи ко мне
его; я бы хотел на нем поездить.
Второпях я побежал в детскую; но какое-то невольное
чувство заставило меня остановиться за дверью, и я увидел,
что тетушка с Полем пошли поспешно к оранжерейной двери,
которая, не забудьте, вела к тетушкиному кабинету,
тщательно ее осматривали, и что Поль перешагнул через
нитку, приклеенную поутру дядюшкою; после чего Поль с
тетушкою долго смеялись.
В этот день они оба ласкали меня более обыкновенного.
Вот два замечательнейшие происшествия моего детства,
которые остались в моей памяти. Все остальное не
заслуживает внимания благосклонного читателя. Меня свезли
к дальней родственнице, которая отдала меня в пансион. В
пансионе я получал письма от дядюшки из Симбирска, от
тетушки из Швейцарии, иногда с приписками Поля. Со
временем письма становились реже и реже, из пансиона
поступил я прямо на службу, где получил известие, что
дядюшка скончался, оставив меня по себе единственным
наследником. Много лет прошло с тех пор; я успел
наслужиться, испытать голода, холода, сплина, несколько
обманутых надежд; наконец отпросился в отпуск, в матушку-
Москву, с самым байроническим расположением духа и с
твердым намерением не давать прохода ни одной женщине.
Несмотря на время, которое протекло со дня отъезда моего
из Москвы, вошедши в дядюшкин дом, который сделался моим,
я ощутил чувство неизъяснимое. Надобно пройти долгую,
долгую жизнь, мятежную, полную страстей и мечтаний,
горьких опытов и долгой думы, чтоб понять это ощущение,
которое производит вид старого дома, где каждая комната,
стул, зеркало напоминает нам происшествия детства. Это
явление объяснить трудно, но оно действительно существует,
и всякий испытал его на себе. Может быть, в детстве мы
больше мыслим и чувствуем, нежели сколько обыкновенно
полагают; только этих мыслей, этих чувств мы не в
состоянии обозначать словами и оттого забываем их. Может
быть, эти происшествия внутренней жизни остаются
прикованными к вещественным предметам, которые окружали
нас в детстве и которые служат для нас такими же знаками
мыслей, какими слова в обыкновенной жизни. И когда, после
долгих лет, мы встречаемся с этими предметами, тогда
старый, забытый мир нашей девственной души восстает пред
нами, и безмолвные его свидетели рассказывают нам такие
тайны нашего внутреннего бытия, которые без того были бы
для нас совершенно потеряны. Так натуралист, возвратясь из
долгого странствия, перебирает с наслаждением собранные им
и частию забытые редкие растения, минералы, и каждый из
них напоминает ему ряд мыслей, которые возбуждались в душе
его посреди опасностей страннической жизни. По крайней
мере, я с таким чувством пробежал ряд комнат, напоминавших
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг