выше между Карпатом; как царь подымается она над другими. Тут
остановился конь и всадник, и еще глубже погрузился в сон, и
тучи, спустясь, закрыли его.
XIII
"Тс... тише, баба! не стучи так, дитя мое заснуло. Долго
кричал сын мой, теперь спит. Я пойду в лес, баба! Да что же ты
так глядишь на меня? Ты страшна: у тебя из глаз вытягиваются
железные клещи... ух, какие длинные! и горят как огонь! Ты,
верно, ведьма! О, если ты ведьма, то пропади отсюда! ты
украдешь моего сына. Какой бестолковый этот есаул: он думает,
мне весело жить в Киеве; нет, здесь и муж мой, и сын, кто же
будет смотреть за хатой? Я ушла так тихо, что ни кошка, ни
собака не услышала. Ты хочешь, баба, сделаться молодою -- это
совсем нетрудно: нужно танцевать только; гляди, как я
танцую..." И, проговорив такие несвязные речи, уже неслась
Катерина, безумно поглядывая на все стороны и упираясь руками в
боки. С визгом притопывала она ногами; без меры, без такта
звенели серебряные подковы. Незаплетенные черные косы метались
по белой шее. Как птица, не останавливаясь, летела она,
размахивая руками и кивая головою, и казалось, будто,
обессилев, или грянется наземь, или вылетит из мира.
Печально стояла старая няня, и слезами налились ее
глубокие морщины; тяжкий камень лежал на сердце у верных
хлопцев, глядевших на свою пани. Уже совсем ослабела она и
лениво топала ногами на одном месте, думая, что танцует
горлицу. "А у меня монисто есть, парубки! -- сказала она,
наконец остановившись, -- а у вас нет!.. Где муж мой? --
вскричала она вдруг, выхватив из-за пояса турецкий кинжал. --
О! это не такой нож, какой нужно. -- При этом и слезы и тоска
показались у ней на лице. -- У отца моего далеко сердце; он не
достанет до него. У него сердце из железа выковано. Ему
выковала одна ведьма на пекельном огне. Что ж нейдет отец мой?
разве он не знает, что пора заколоть его? Видно, он хочет, чтоб
я сама пришла... -- И, не докончив, чудно засмеялася. -- Мне
пришла на ум забавная история: я вспомнила, как погребали моего
мужа. Ведь его живого погребли... какой смех забирал меня!..
Слушайте, слушайте!" И вместо слов начала она петь песню:
Бiжить возок кривавенький;
У тiм возку козак лежить,
Пострiляний, порубаний.
В правiй ручцi дротик держить,
З того дроту крiвця бежить;
Бiжить река кривавая.
Над рiчкою явор стоiть,
Над явором ворон кряче.
За козаком мати плаче.
Не плачь, мати, не журися!
Бо вже твiй сын оженився,
Та взяв женку паняночку,
В чистом полi земляночку,
I без дверець, без оконець.
Та вже пiснi вийшов конець.
Танцiвала рыба з раком...
А хто мене не полюбить, трясця его матерь!
Так перемешивались у ней все песни. Уже день и два живет
она в своей хате и не хочет слышать о Киеве, и не молится, и
бежит от людей, и с утра до позднего вечера бродит по темным
дубравам. Острые сучья царапают белое лицо и плеча; ветер
треплет расплетенные косы; давние листья шумят под ногами ее --
ни на что не глядит она. В час, когда вечерняя заря тухнет, еще
не являются звезды, не горит месяц, а уже страшно ходить в
лесу: по деревьям царапаются и хватаются за сучья некрещеные
дети, рыдают, хохочут, катятся клубом по дорогам и в широкой
крапиве; из днепровских волн выбегают вереницами погубившие
свои души девы; волосы льются с зеленой головы на плечи, вода,
звучно журча, бежит с длинных волос на землю, и дева светится
сквозь воду, как будто бы сквозь стеклянную рубашку; уста чудно
усмехаются, щеки пылают, очи выманивают душу... она сгорела бы
от любви, она зацеловала бы... Беги, крещеный человек! уста ее
-- лед, постель -- холодная вода; она защекочет тебя и утащит в
реку. Катерина не глядит ни на кого, не боится, безумная,
русалок, бегает поздно с ножом своим и ищет отца.
С ранним утром приехал какой-то гость, статный собою, в
красном жупане, и осведомляется о пане Даниле; слышит все,
утирает рукавом заплаканные очи и пожимает плечами. Он-де
воевал вместе с покойным Бурульбашем; вместе рубились они с
крымцами и турками; ждал ли он, чтобы такой конец был пана
Данила. Рассказывает еще гость о многом другом и хочет видеть
пани Катерину.
Катерина сначала не слушала ничего, что говорил гость;
напоследок стала, как разумная, вслушиваться в его речи. Он
повел про то, как они жили вместе с Данилом, будто брат с
братом; как укрылись раз под греблею от крымцев... Катерина все
слушала и не спускала с него очей.
"Она отойдет! -- думали хлопцы, глядя на нее. -- Этот
гость вылечит ее! Она уже слушает, как разумная!"
Гость начал рассказывать между тем, как пан Данило, в час
откровенной беседы, сказал ему: "Гляди, брат Копрян: когда
волею божией не будет меня на свете, возьми к себе жену, и
пусть будет она твоею женою..."
Страшно вонзила в него очи Катерина. "А! -- вскрикнула
она, -- это он! это отец!" -- и кинулась на него с ножом.
Долго боролся тот, стараясь вырвать у нее нож. Наконец
вырвал, замахнулся -- и совершилось страшное дело: отец убил
безумную дочь свою.
Изумившиеся козаки кинулись было на него; но колдун уже
успел вскочить на коня и пропал из виду.
XIV
За Киевом показалось неслыханное чудо. Все паны и гетьманы
собирались дивиться сему чуду: вдруг стало видимо далеко во все
концы света. Вдали засинел Лиман, за Лиманом разливалось Черное
море. Бывалые люди узнали и Крым, горою подымавшийся из моря, и
болотный Сиваш. По левую руку видна была земля Галичская.
-- А то что такое? -- допрашивал собравшийся народ старых
людей, указывая на далеко мерещившиеся на небе и больше похожие
на облака серые и белые верхи.
-- То Карпатские горы! -- говорили старые люди, -- меж
ними есть такие, с которых век не сходит снег, а тучи пристают
и ночуют там.
Тут показалось новое диво: облака слетели с самкой высокой
горы, и на вершине ее показался во всей рыцарской сбруе человек
на коне, с закрытыми очами, и так виден, как бы стоял вблизи.
Тут, меж дивившимся со страхом народом, один вскочил на
коня и, диво озираясь по сторонам, как будто ища очами, не
гонится ли кто за ним, торопливо, во всю мочь, погнал коня
своего. То был колдун. Чего же так перепугался он? Со страхом
вглядевшись в чудного рыцаря, узнал он на нем то же самое лицо,
которое, незваное, показалось ему, когда он ворожил. Сам не мог
он разуметь, отчего в нем все смутилось при таком виде, и,
робко озираясь, мчался он на коне, покамест не застигнул его
вечер и не проглянули звезды. Тут поворотил он домой, может
быть, допросить нечистую силу, что значит такое диво. Уже он
хотел перескочить с конем через узкую реку, выступившую рукавом
середи дороги, как вдруг конь на всем скаку остановился,
заворотил к нему морду и -- чудо, засмеялся! белые зубы страшно
блеснули двумя рядами во мраке. Дыбом поднялись волоса на
голове колдуна. Дико закричал он и заплакал, как исступленный,
и погнал коня прямо к Киеву. Ему чудилось, что все со всех
сторон бежало ловить его: деревья, обступивши темным лесом и
как будто живые, кивая черными бородами и вытягивая длинные
ветви, силились задушить его; звезды, казалось, бежали впереди
перед ним, указывая всем на грешника; сама дорога, чудилось,
мчалась по следам его. Отчаянный колдун летел в Киев к святым
местам.
XV
Одиноко сидел в своей пещере перед лампадою схимник и не
сводил очей с святой книги. Уже много лет, как он затворился в
своей пещере. Уже сделал себе и дощатый гроб, в который ложился
спать вместо постели. Закрыл святой старец свою книгу и стал
молиться... Вдруг вбежал человек чудного, страшного вида.
Изумился святой схимник в первый раз и отступил, увидев такого
человека. Весь дрожал он, как осиновый лист; очи дико косились;
страшный огонь пугливо сыпался из очей; дрожь наводило на душу
уродливое его лицо.
-- Отец, молись! молись! -- закричал он отчаянно, --
молись о погибшей душе! -- и грянулся на землю.
Святой схимник перекрестился, достал книгу, развернул -- и
в ужасе отступил назад и выронил книгу.
-- Нет, неслыханный грешник! нет тебе помилования! беги
отсюда! не могу молиться о тебе.
-- Нет? -- закричал, как безумный, грешник.
-- Гляди: святые буквы в книге налились кровью. Еще
никогда в мире не бывало такого грешника!
-- Отец, ты смеешься надо мною!
-- Иди, окаянный грешник! не смеюсь я над тобою. Боязнь
овладевает мною. Не добро быть человеку с тобою вместе!
-- Нет, нет! ты смеешься, не говори... я вижу, как
раздвинулся рот твой: вот белеют рядами твои старые зубы!..
И как бешеный кинулся он -- и убил святого схимника.
Что-то тяжко застонало, и стон перенесся через поле и лес.
Из-за леса поднялись тощие, сухие руки с длинными когтями;
затряслись и пропали.
И уже ни страха, ничего не чувствовал он. Все чудится ему
как-то смутно. В ушах шумит, в голове шумит, как будто от
хмеля; и все, что ни есть перед глазами, покрывается как бы
паутиною. Вскочивши на коня, поехал он прямо в Канев, думая
оттуда через Черкасы направить путь к татарам прямо в Крым, сам
не зная для чего. Едет он уже день, другой, а Канева все нет.
Дорога та самая; пора бы ему уже давно показаться, но Канева не
видно. Вдали блеснули верхушки церквей. Но это не Канев, а
Шумск. Изумился колдун, видя, что он заехал совсем в другую
сторону. Погнал коня назад к Киеву, и через день показался
город; но не Киев, а Галич, город еще далее от Киева, чем
Шумск, и уже недалеко от венгров. Не зная, что делать,
поворотил он коня снова назад, но чувствует снова, что едет в
противную сторону и все вперед. Не мог бы ни один человек в
свете рассказать, что было на душе у колдуна; а если бы он
заглянул и увидел, что там деялось, то уже недосыпал бы он
ночей и не засмеялся бы ни разу. То была не злость, не страх и
не лютая досада. Нет такого слова на свете, которым бы можно
было его назвать. Его жгло, пекло, ему хотелось бы весь свет
вытоптать конем своим, взять всю землю от Киева до Галича с
людьми, со всем и затопить ее в Черном море. Но не от злобы
хотелось ему это сделать; нет, сам он не знал отчего. Весь
вздрогнул он, когда уже показались близко перед ним Карпатские
горы и высокий Криван, накрывший свое темя, будто шапкою,
серою тучею; а конь все несся и уже рыскал по горам. Тучи разом
очистились, и перед ним показался в страшном величии всадник...
Он силится остановиться, крепко натягивает удила; дико ржал
конь, подымая гриву, и мчался к рыцарю. Тут чудится колдуну,
что все в нем замерло, что недвижный всадник шевелится и разом
открыл свои очи; увидел несшегося к нему колдуна и засмеялся.
Как гром, рассыпался дикий смех по горам и зазвучал в сердце
колдуна, потрясши все, что было внутри его. Ему чудилось, что
будто кто-то сильный влез в него и ходил внутри его и бил
молотами по сердцу, по жилам... так страшно отдался в нем этот
смех!
Ухватил всадник страшною рукою колдуна и поднял его на
воздух. Вмиг умер колдун и открыл после смерти очи. Но уже был
мертвец и глядел как мертвец. Так страшно не глядит ни живой,
ни воскресший. Ворочал он по сторонам мертвыми глазами и увидел
поднявшихся мертвецов от Киева, и от земли Галичской, и от
Карпата, как две капли воды схожих лицом на него.
Бледны, бледны, один другого выше, один другого костистей,
стали они вокруг всадника, державшего в руке страшную добычу.
Еще раз засмеялся рыцарь и кинул ее в пропасть. И все мертвецы
вскочили в пропасть, подхватили мертвеца и вонзили в него свои
зубы. Еще один, всех выше, всех страшнее, хотел подняться из
земли; но не мог, не в силах был этого сделать, так велик вырос
он в земле; а если бы поднялся, то опрокинул бы и Карпат, и
Седмиградскую и Турецкую землю; немного только подвинулся он, и
пошло от того трясение по всей земле. И много поопрокидывалось
везде хат. И много задавило народу.
Слышится часто по Карпату свист, как будто тысяча мельниц
шумит колесами на воде. То в безвыходной пропасти, которой не
видал еще ни один человек, страшащийся проходить мимо, мертвецы
грызут мертвеца. Нередко бывало по всему миру, что земля
тряслась от одного конца до другого: то оттого делается,
толкуют грамотные люди, что есть где-то близ моря гора, из
которой выхватывается пламя и текут горящие реки. Но старики,
которые живут и в Венгрии и в Галичской земле, лучше знают это
и говорят: что то хочет подняться выросший в земле великий,
великий мертвец и трясет землю.
XVI
В городе Глухове собрался народ около старца бандуриста и
уже с час слушал, как слепец играл на бандуре. Еще таких чудных
песен и так хорошо не пел ни один бандурист. Сперва повел он
про прежнюю гетьманщину, за Сагайдачного и Хмельницкого. Тогда
иное было время: козачество было в славе; топтало конями
неприятелей, и никто не смел посмеяться над ним. Пел и веселые
песни старец и повоживал своими очами на народ, как будто
зрящий; а пальцы, с проделанными к ним костями, летали как муха
по струнам, и казалось, струны сами играли; а кругом народ,
старые люди, понурив головы, а молодые, подняв очи на старца,
не смели и шептать между собою.
-- Постойте, -- сказал старец, -- я вам запою про одно
давнее дело.
Народ сдвинулся еще теснее, и слепец запел:
"За пана Степана, князя Седмиградского, был князь
Седмиградский королем и у ляхов, жило два козака: Иван да
Петро. Жили они так, как брат с братом. "Гляди, Иван, все, что
ни добудешь, -- все пополам: когда кому веселье -- веселье и
другому; когда кому горе -- горе и обоим; когда кому добыча --
пополам добычу; когда кто в полон попадет -- другой продай все
и дай выкуп, а не то сам ступай в полон". И правда, все, что ни
доставали козаки, все делили пополам; угоняли ли чужой скот или
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг