головка с блестящими очами, тихо светившими сквозь темно-русые
волны волос, и оперлась на локоть. И видит: она качает слегка
головою, она машет, она усмехается... Сердце его разом
забилось... Вода задрожала, и окно закрылось снова. Тихо отошел
он от пруда и взглянул на дом: мрачные ставни были открыты;
стекла сияли при месяце. "Вот как мало нужно полагаться на
людские толки, -- подумал он про себя. -- Дом новехонький;
краски живы, как будто сегодня он выкрашен. Тут живет
кто-нибудь", -- и молча подошел он ближе, но все было в нем
тихо. Сильно и звучно перекликались блистательные песни
соловьев, и когда они, казалось, умирали в томлении и неге,
слышался шелест и трещание кузнечиков или гудение болотной
птицы, ударявшей скользким носом своим в широкое водное
зеркало. Какую-то сладкую тишину и раздолье ощутил Левко в
своем сердце. Настроив бандуру, заиграл он и запел:
Ой та, мiсяцю, мiй мiсяченьку!
I ти, зоре ясна!
Ой, свiтiть там по подвi'рi,
Де дiвчина красна.
Окно тихо отворилось, и та же самая головка, которой
отражение видел он в пруде, выглянула, внимательно
прислушиваясь к песне. Длинные ресницы ее были полуопущены на
глаза. Вся она была бледна, как полотно, как блеск месяца; но
как чудна, как прекрасна! Она засмеялась... Левко вздрогнул.
-- Спой мне, молодой козак, какую-нибудь песню! -- тихо
молвила она, наклонив свою голову набок и опустив совсем густые
ресницы.
-- Какую же тебе песню спеть, моя ясная панночка?
Слезы тихо покатились по бледному лицу ее.
-- Парубок, -- говорила она, и что-то неизъяснимо
трогательное слышалось в ее речи. -- Парубок, найди мне мою
мачеху! Я ничего не пожалею для тебя. Я награжу тебя. Я тебя
богато и роскошно награжу! У меня есть зарукавья, шитые шелком,
кораллы, ожерелья. Я подарю тебе пояс, унизанный жемчугом. У
меня золото есть... Парубок, найди мне мою мачеху! Она страшная
ведьма: мне не было от нее покою на белом свете. Она мучила
меня, заставляла работать, как простую мужичку. Посмотри на
лицо: она вывела румянец своими нечистыми чарами с щек моих.
Погляди на белую шею мою: они не смываются! они не смываются!
они ни за что не смоются, эти синие пятна от железных когтей
ее. Погляди на белые ноги мои: они много ходили; не по коврам
только, по песку горячему, по земле сырой, по колючему
терновнику они ходили; а на очи мои, посмотри на очи: они не
глядят от слез... Найди ее, парубок, найди мне мою мачеху!..
Голос ее, который вдруг было возвысился, остановился.
Ручьи слез покатились по бледному лицу. Какое-то тяжелое,
полное жалости и грусти чувство сперлось в груди парубка.
-- Я готов на все для тебя, моя панночка! -- сказал он в
сердечном волнении, -- но как мне, где ее найти?
-- Посмотри, посмотри! -- быстро говорила она, -- она
здесь! она на берегу играет в хороводе между моими девушками и
греется на месяце. Но она лукава и хитра. Она приняла на себя
вид утопленницы; но я знаю, но я слышу, что она здесь. Мне
тяжело, мне душно от ней. Я не могу чрез нее плавать легко и
вольно, как рыба. Я тону и падаю на дно, как ключ. Отыщи ее,
парубок!
Левко посмотрел на берег: в тонком серебряном тумане
мелькали легкие, как будто тени, девушки в белых, как луг,
убранный ландышами, рубашках; золотые ожерелья, монисты, дукаты
блистали на их шеях; но они были бледны; тело их было как будто
сваяно из прозрачных облак и будто светилось насквозь при
серебряном месяце. Хоровод, играя, придвинулся к нему ближе.
Послышались голоса.
-- Давайте в во'рона, давайте играть в ворона! -- зашумели
все, будто приречный тростник, тронутый в тихий час сумерек
воздушными устами ветра.
-- Кому же быть вороном?
Кинули жребий -- и одна девушка вышла из толпы. Левко
принялся разглядывать ее. Лицо, платье -- все на ней такое же,
как и на других. Заметно только было, что она неохотно играла
эту роль. Толпа вытянулась вереницею и быстро перебегала от
нападений хищного врага.
-- Нет, я не хочу быть вороном! -- сказала девушка,
изнемогая от усталости. -- Мне жалко отнимать цыпленков у
бедной матери!
"Ты не ведьма!" -- подумал Левко.
-- Кто же будет вороном?
Девушки снова собрались кинуть жребий.
-- Я буду вороном! -- вызвалась одна из средины.
Левко стал пристально вглядываться в лицо ей. Скоро и
смело гналась она за вереницею и кидалась во все стороны, чтобы
изловить свою жертву. Тут Левко стал замечать, что тело ее не
так светилось, как у прочих: внутри его виделось что-то черное.
Вдруг раздался крик: ворон бросился на одну из вереницы,
схватил ее, и Левку почудилось, будто у ней выпустились когти и
на лице ее сверкнула злобная радость.
-- Ведьма! -- сказал он, вдруг указав на нее пальцем и
оборотившись к дому.
Панночка засмеялась, и девушки с криком увели за собою
представлявшую ворона.
-- Чем наградить тебя, парубок? Я знаю, тебе не золото
нужно: ты любишь Ганну; но суровый отец мешает тебе жениться на
ней. Он теперь не помешает; возьми, отдай ему эту записку...
Белая ручка протянулась, лицо ее как-то чудно засветилось
и засияло... С непостижимым трепетом и томительным биением
сердца схватил он записку и... проснулся.
VI. ПРОБУЖДЕНИЕ
-- Неужели это я спал? -- сказал про себя Левко, вставая с
небольшого пригорка. -- Так живо, как будто наяву!.. Чудно,
чудно!.. -- повторил он, оглядываясь.
Месяц, остановившийся над его головою, показывал полночь;
везде тишина; от пруда веял холод; над ним печально стоял
ветхий дом с закрытыми ставнями; мох и дикий бурьян показывали,
что давно из него удалились люди. Тут он разогнул свою руку,
которая судорожно была сжата во все время сна, и вскрикнул от
изумления, почувствовавши в ней записку. "Эх, если бы я знал
грамоте!" -- подумал он, оборачивая ее перед собою на все
стороны. В это мгновение послышался позади его шум.
-- Не бойтесь, прямо хватайте его! Чего струсили? нас
десяток. Я держу заклад, что это человек, а не черт! -- так
кричал голова своим сопутникам, и Левко почувствовал себя
схваченным несколькими руками, из которых иные дрожали от
страха. - Скидывай-ка, приятель, свою страшную личину! Полно
тебе дурачить людей! -- проговорил голова, ухватив его за
ворот, и оторопел, выпучив на него глаз свой. -- Левко, сын! --
вскричал он, отступая от удивления и опуская руки. -- Это ты,
собачий сын! вишь, бесовское рождение! Я думаю, какая это
шельма, какой это вывороченный дьявол строит штуки! А это,
выходит, все ты, невареный кисель твоему батьке в горло,
изволишь заводить по улице разбои, сочиняешь песни!..
Эге-ге-ге, Левко! А что это? Видно, чешется у тебя спина!
Вязать его!
-- Постой, батько! велено тебе отдать эту записочку, --
проговорил Левко.
-- Не до записок теперь, голубчик! Вязать его!
-- Постой, пан голова! -- сказал писарь, развернув
записку, -- комиссарова рука!
-- Комиссара?
-- Комиссара? -- повторили машинально десятские.
"Комиссара? чудно! еще непонятнее!" -- подумал про себя
Левко.
-- Читай, читай! -- сказал голова, -- что там пишет
комиссар?
-- Послушаем, что пишет комиссар! -- произнес винокур,
держа в зубах людьку и высекая огонь.
Писарь откашлялся и начал читать:
-- "Приказ голове, Евтуху Макогоненку. Дошло до нас, что
ты, старый дурак, вместо того чтобы собрать прежние недоимки и
вести на селе порядок, одурел и строишь пакости..."
-- Вот, ей-богу! -- прервал голова, -- ничего не слышу!
Писарь начал снова:
-- "Приказ голове, Евтуху Макогоненку. Дошло до нас, что
ты, старый ду..."
-- Стой, стой! не нужно! -- закричал голова, -- я хоть и
не слышал, однако ж знаю, что главного тут дела еще нет. Читай
далее!
-- "А вследствие того, приказываю тебе сей же час женить
твоего сына, Левка Макогоненка, на козачке из вашего же села,
Ганне Петрыченковой, а также починить мосты на столбовой дороге
и не давать обывательских лошадей без моего ведома судовым
паничам, хотя бы они ехали прямо из казенной палаты. Если же,
по приезде моем, найду оное приказание мое не приведенным в
исполнение, то тебя одного потребую к ответу. Комиссар,
отставной поручик Козьма Деркач-Дришпановский".
-- Вот что! -- сказал голова, разинувши рот. -- Слышите ли
вы, слышите ли: за все с головы спросят, и потому слушаться!
беспрекословно слушаться! не то, прошу извинить... А тебя, --
продолжал он, оборотясь к Левку, -- вследствие приказания
комиссара, -- хотя чудно мне, как это дошло до него, -- я женю;
только наперед попробуешь ты нагайки! Знаешь -- ту, что висит у
меня на стене возле покута? Я поновлю ее завтра... Где ты взял
эту записку?
Левко, несмотря на изумление, происшедшее от такого
нежданного оборота его дела, имел благоразумие приготовить в
уме своем другой ответ и утаить настоящую истину, каким образом
досталась записка.
-- Я отлучался, -- сказал он, -- вчера ввечеру еще в город
и встретил комиссара, вылезавшего из брички. Узнавши, что я из
нашего села, дал он мне эту записку и велел на словах тебе
сказать, батько, что заедет на возвратном пути к нам пообедать.
-- Он это говорил?
-- Говорил.
-- Слышите ли? -- говорил голова с важною осанкою,
оборотившись к своим сопутникам, -- комиссар сам своею особою
приедет к нашему брату, то есть ко мне, на обед! О! -- Тут
голова поднял палец вверх и голову привел в такое положение,
как будто бы она прислушивалась к чему-нибудь. -- Комиссар,
слышите ли, комиссар приедет ко мне обедать! Как думаешь, пан
писарь, и ты, сват, это не совсем пустая честь! Не правда ли?
-- Еще, сколько могу припомнить, -- подхватил писарь, --
ни один голова не угощал комиссара обедом.
-- Не всякий голова голове чета! -- произнес с
самодовольным видом голова. Рот его покривился, и что-то вроде
тяжелого, хриплого смеха, похожего более на гудение отдаленного
грома, зазвучало в его устах. -- Как думаешь, пан писарь, нужно
бы для именитого гостя дать приказ, чтобы с каждой хаты
принесли хоть по цыпленку, ну, полотна, еще кое-чего... А?
-- Нужно бы, нужно, пан голова!
-- А когда же свадьбу, батько? -- спросил Левко.
-- Свадьбу? Дал бы я тебе свадьбу!.. Ну, да для именитого
гостя... завтра вас поп и обвенчает. Черт с вами! Пусть
комиссар увидит, что значит исправность! Ну, ребята, теперь
спать! Ступайте по домам!.. Сегодняшний случай припомнил мне то
время, когда я... -- При сих словах голова пустил обыкновенный
свой важный и значительный взгляд исподлобья.
-- Ну, теперь пойдет голова рассказывать, как вез царицу!
-- сказал Левко и быстрыми шагами и радостно спешил к знакомой
хате, окруженной низенькими вишнями. "Дай тебе бог небесное
царство, добрая и прекрасная панночка, -- думал он про себя. --
Пусть тебе на том свете вечно усмехается между ангелами
святыми! Никому не расскажу про диво, случившееся в эту ночь;
тебе одной только, Галю, передам его. Ты одна только поверишь
мне и вместе со мною помолишься за упокой души несчастной
утопленницы!"
Тут он приблизился к хате; окно было отперто; лучи месяца
проходили чрез него и падали на спящую перед ним Ганну; голова
ее оперлась на руку; щеки тихо горели; губы шевелились, неясно
произнося его имя. "Спи, моя красавица! Приснись тебе все, что
есть лучшего на свете; но и то не будет лучше нашего
пробуждения!" Перекрестив ее, закрыл он окошко и тихонько
удалился. И чрез несколько минут все уже уснуло на селе; один
только месяц так же блистательно и чудно плыл в необъятных
пустынях роскошного украинского неба. Так же торжественно
дышало в вышине, и ночь, божественная ночь, величественно
догорала. Так же прекрасна была земля в дивном серебряном
блеске; но уже никто не упивался ими: все погрузилось в сон.
Изредка только перерывалось молчание лаем собак, и долго еще
пьяный Каленик шатался по уснувшим улицам, отыскивая свою хату.
* ПРОПАВШАЯ ГРАМОТА *
Быль, рассказанная дьячком ***ской церкви
Так вы хотите, чтобы я вам еще рассказал про деда?
Пожалуй, почему же не потешить прибауткой? Эх, старина,
старина! Что за радость, что за разгулье падет на сердце, когда
услышишь про то, что давно-давно, и года ему и месяца нет,
деялось на свете! А как еще впутается какой-нибудь родич, дед
или прадед, -- ну, тогда и рукой махни: чтоб мне поперхнулось
за акафистом великомученице Варваре, если не чудится, что
вот-вот сам все это делаешь, как будто залез в прадедовскую
душу или прадедовская душа шалит в тебе... Нет, мне пуще всего
наши дивчата и молодицы; покажись только на глаза им: "Фома
Григорьевич! Фома Григорьевич! а нуте яку-небусь страховинну
казачку! а нуте, нуте!.. -- тара-та-та, тата-та, и пойдут, и
пойдут... Рассказать-то, конечно, не жаль, да загляните-ка, что
делается с ними в постеле. Ведь я знаю, что каждая дрожит под
одеялом, как будто бьет ее лихорадка, и рада бы с головою
влезть в тулуп свой. Царапни горшком крыса, сама как-нибудь
задень ногою кочергу -- и боже упаси! и душа в пятках. А на
другой день ничего не бывало, навязывается сызнова: расскажи ей
страшную сказку, да и только. Что ж бы такое рассказать вам?
Вдруг не взбредет на ум... Да, расскажу я вам, как ведьмы
играли с покойным дедом в дурня. (4) Только заране прошу вас,
господа, не сбивайте с толку; а то такой кисель выйдет, что
совестно будет и в рот взять. Покойный дед, надобно вам
сказать, был не из простых в свое время козаков. Знал и
твердо-он-то, и словотитлу поставить. В праздник отхватает
апостола, бывало, так, что теперь и попович иной спрячется. Ну,
сами знаете, что в тогдашние времена если собрать со всего
Батурина грамотеев, то нечего и шапки подставлять, -- в одну
горсть можно было всех уложить. Стало быть, и дивиться нечего,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг