служит Кополла.
Цель. Шесть-восемь лет тюрьмы. Желательно, чтобы суд привлек
максимальное внимание печати и телевидения. Кополла должен предстать особо
отталкивающим человеком, бросающим тень на всех, кто имел с ним дело, в
первую очередь на друзей".
С фотографии на меня смотрело лицо человека, которого мне предстояло
упечь в тюрьму. Он словно догадывался об этом, и выражение его лица было
кислым и недоверчивым. А может быть, просто в тот день, когда его
сфотографировали, с краткосрочными кредитами вышел какой-нибудь конфуз. Или
Аннабелла Ли, урожденная Грюнвальд, закатила ему утром очередной скандал
из-за того, что он всю ночь храпел за стеной и не давал ей спать? А может
быть, во всем виноват сын Питер, который заявил отцу, что не считает его
работу высшим проявлением гражданственности? И что ему вообще наплевать на
краткосрочные кредиты, равно как и на долгосрочные!
Ну-с, и что же все-таки заведующий отделом краткосрочных кредитов
сделал такого, что обеспечило ему шесть лет тюрьмы и покрыло позором всю
семью и друзей? Украл в банке деньги? Нет, не годится. Во-первых, это очень
трудно организовать, а во-вторых, какой же это позор? Скорее наоборот.
Просто кража чего-нибудь где-нибудь? Гм, слишком общо. И неинтересно.
Попробуй привлеки чье-нибудь внимание процессом о краже. Тем более, когда
крадет какой-то безвестный банковский служащий. Вот если бы президент банка
выхватывал на улице сумочки у престарелых вдов... А может быть, пустить по
этой стезе и мистера Кополлу? Тем более что проценты, под которые одалживают
деньги простым смертным, мало чем отличаются от банального грабежа. Ну-ка,
как бы выглядели газетные заголовки? Банковский служащий принимает деньги
без формальностей, всего лишь показав пистолет. Обвиняемый заявляет, что не
грабил старух, а лишь осуществлял упрощенный прием денег.
Да, оказывается, толкнуть человека на преступный путь тоже не так-то
просто. Неужели же я ничего не придумаю? Я уже не думал о моральной стороне
своего творчества. Прошел час-другой, а я все еще бился с Джоном Кополлой. Я
уже ненавидел его. Он уже был в чем-то виноват. И вообще он был виноват. С
порядочными людьми такие вещи не случаются. И эта Аннабелла Ли, урожденная
Грюнвальд... Эта бездельница и истеричка, всю жизнь пилившая супруга из-за
того, что он мало зарабатывает, плохо играет в бридж, пьянеет от двух - трех
мартини, не сгребает вовремя листья с дорожек их участка, рассказывает
старые анекдоты и не выстригает волосы из ноздрей. И маленькая негодяйка
Джанет, плаксивая и Хманерная, которая по вечерам тайно пробует перед
зеркалом маменькину косметику.
Жалко только Питера, который не хочет даже жить в этом гадючнике,
Впрочем, когда он узнает, что его отец занимался осквернением могил... А
что, осквернение могил - это, по крайней мере, оригинально. Банковский
служащий навещает по ночам своих бывших вкладчиков... А для чего, собственно
говоря, он оскверняет могилы? Если не считать эффектного заголовка отчета о
его процессе? Увы, те времена, когда вместе с усопшим захороняли все его
богатства, давным-давно прошли. Теперь скорбящие родственники готовы даже
зубы вырвать у покойника на память, если они золотые... Так и быть, пускай
Кополла спит по ночам и не ходит на кладбища...
Я почувствовал, что должен отдохнуть, И выполз во двор. Никто меня не
остановил. Никого вообще не было видно. Я поднял воротник куртки - ветер был
какой-то особенно пронизывающий - и начал прогуливаться, двигаясь вдоль
забора. Сделан он был на совесть -высокий, футов десяти, он был сложен из
темного камня, и поверху его шла проволока. Через каждые футов двадцать на
стене был укреплен фонарь. Неплохие, однако, доходы давала мистеру Ламонту
его художественная деятельность...
Я дошел до ворот. Они были металлическими, сплошными и рядом с ними
была небольшая будочка. Как будто в ней никого не было. А может быть, я
ошибался. У меня было ощущение, что на меня все время направлены чьи-то
глаза. Разбежаться, нагнуть голову и броситься на металлические ворота? И
оставить бедного Кополлу без хорошего преступлении? Нет, таранить головой
стены - это не для меня.
Я подошел к одноэтажному зданию, где уже был у Ламонта, и осторожно
постучал. Дверь открыл Бонафонте. Я автоматически посмотрел на его руки.
Нет, пистолета не было. Он, должно быть, понял меня.
- Ну что вы, коллега...
- Да, да, мистер Бонафонте, конечно, я все забываю, что у вас, должно
быть, самые многообразные обязанности.
Он не ответил мне, не спросил, что мне нужно. Он просто стоял и ждал,
что я скажу.
- Могу я видеть профессора?
Он повернулся, и я понял, что могу следовать за ним.
- О, мой дорогой Рондол! - профессор широко развел свои маленькие
лапки, улыбнулся и встал навстречу мне. Мне показалось, что сейчас он
заключит меня в объятия. Но он этого не сделал. Он кивнул мне на кресло. Он
был таким чистеньким, таким седеньким, таким розовеньким, таким приветливым,
таким доброжелательным, что мне захотелось спеть с ним какой-нибудь псалом.
Я уже приготовился было грянуть "Ликуй, Исайя!", но профессор нырнул в
кресло и спросил меня:
- Ну, как дела? Первые шаги? Нелегко, ведь признайтесь?
- Нелегко, профессор.
- Но что-нибудь вы все-таки придумали? Самые общие идеи?
- Ограбление на улице бедных вдов и осквернение могил.
Ламонт и смеялся как-то удивительно деликатно, все время поглядывая на
меня: а не обиден ли мне его смех?
- Теперь вы видите, дорогой Рондол, что зря деньги нигде не платят.
Представляете, сколько времени заняла у меня работа с Гереро?
Действительно, наверное, много. Мне захотелось поклониться этому
неутомимому труженику.
- Но не огорчайтесь, - продолжал он, - я уверен, что вы добьетесь
успеха. Это как творчество. Нельзя ожидать результатов каждодневно и
регулярно. Вы можете ничего не придумать день - два, неделю. А лотом, в
самый неожиданный момент вас вдруг осенит: так ведь этот Кополла
приторговывал на стороне наркотиками. В его сейфе находят два пакета с
героином...
Вот собака, как это я не придумал? Просто, эффектно и хорошо. Наркотики
в банке. А может быть, все уже придумано, и старик хочет лишь проверить, на
что я способен.
- Мистер Ламонт, - сказал я, - наркотики - прекрасная идея, и я...
- А может быть, вы придумали что-нибудь еще более эффектное? Дело в
том, что наркотики мы использовали совсем недавно, а мне не хотелось бы
повторяться чаще, чем это не обходимо. Это не только вопрос творческого
самолюбия. Чем мы разнообразнее, тем меньше шансов, что кто-нибудь доберется
до нас.
Мне хотелось думать, что я участвую в этом разговоре лишь для того,
чтобы усыпить бдительность Ламонта, что на самом деле все во мне негодует и
трепещет. Но ужас - я рад был, что хоть мог еще зафиксировать это в
сознании - ужас заключался в том, что я воспринял весь разговор как нечто
вполне естественное.
Я сказал профессору, что хотел бы поработать в саду, что люблю думать
не сидя, а в движении, и получил разрешение взять грабли. Бонафонте молча
отвел меня к небольшому сарайчику и подождал, пока я вооружился граблями.
- Не приближайтесь к забору ближе чем на десять футов, - холодно
напутствовал он меня.
Я начал сгребать прелые листья. Запах их был сильным и даже слегка
кружил голову. Я сгребал их в большие кучки, чтобы потом сжечь,
Язон Рондол, сказал я себе, ты можешь делать все что угодно, даже сам
грабить по вечерам бедных вдов, идущих от больных внучек, но только не делай
при этом из себя борца за справедливость. Не убеждай себя, что ты отбираешь
деньги только для того, чтобы их не отобрали другие, которые сделают это
грубее, чем ты. Хочешь быть подручным Ламонта - пожалуйста, тем более что
тебе предлагают огромные деньги. Но честно скажи себе, что ты благоразумный
трус, тихий подлец. Но не строй из себя защитника Кополлы и не умиляйся
тому, на какое насилие над своими священными принципами ты идешь, лишь бы
помочь своему клиенту Лансу Гереро...
О, бесконечная способность человека облагораживать свои поступки,
всегда находить им оправдание! Я вдруг вспомнил рассказ, который когда-то
прочел. В тюрьме нужно казнить заключенного, но палач заболел, и беднягу
некому повесить. Начальник тюрьмы объявляет узникам, что доброволец,
вызвавшийся заменить палача, получит награду - сокращение собственного
срока. Герой рассказа, человек самых либеральных воззрений, с отвращением
слушает начальника тюрьмы. Неужели, думает он, найдется среди арестантов
человек, который за презренную подачку замарает руки веревкой палача?
Неужели найдется человек, который вздернет товарища?
Он не спит всю ночь, представляя во всех деталях казнь, муки
осужденного на смерть, его бесконечное одиночество в последние страшные
минуты. А то ведь попадется негодяи, который и вышибить подставку у него как
следует не сможет и заставит его мучиться дольше, чем необходимо. Нет,
осужденному нужно помочь во что бы то ни стало. Пусть это трудно, пусть
омерзительно, но он переступит через свое отвращение и принесет себя в
жертву любви к ближнему. Да, он и петлю приладит так, чтобы не соскользнула,
и подставку выбьет сразу, мгновенно выдернет из-под ног...
Он стал профессиональным палачом и всю жизнь свято верил, что делает
людям добро. И то, что сто боялись и сторонились, лишь укрепляло его в
уверенности, что люди жестоки и эгоистичны и не умеют ценить настоящее
самопожертвование.
Нет, я не буду жертвовать собой, стараясь помочь мистеру Кополле
совершить преступление, на которое он был обречен. Я буду эгоистом и
попытаюсь унести отсюда ноги, как только для этого представится случай.
Когда он представится, этот случай, я не знал. Но важно ждать, не проспать
его.
Я подошел поближе к стене. Как раз футов десять. Я огляделся - никого.
Не выпуская грабель из рук, я сделал шаг вперед. Нет, я понимал, что даже с
шестом в руках не смог бы перепрыгнуть такой забор, но что значили слова
Бонафонте? Просто предупреждение? Я протянул грабли, и в то же мгновение
послышался пронзительный звонок, и на стене вспыхнула мощная лампа. Я
отпрянул назад. Задел я, что ли, какую-нибудь проволочку? Да нет, как будто
ничего. Послышался топот. Бежали Бонафонте и Эрни. Тот, который всадил мне в
руку шприц над телом Джонаса. На этот раз Бонафонте выглядел естественнее,
чем час тому назад. Наверное, потому, что в руках у него снова был пистолет.
- Я же вас предупреждал! - крикнул он еще на бегу.
- Простите, - пробормотал я как можно с более глупым видом. Впрочем,
особенно, по-моему, стараться мне не нужно было. - Это грабли... Я
думал... - Вы думали... - с презрением пробормотал он. - Не похоже...
Учтите, мистер Рондол, в другой раз я могу случайно не разглядеть вас...
Он поднял грабли, воткнул их ручкой в землю и отошел шагов на
пятнадцать. Он глубоко вздохнул и, почти не целясь, выстрелил. Пуля ударила
в ручку грабель и перебила ее.
- Пошли, Эрни, - коротко сказал Бонафонте.
Не оглянувшись, они ушли. Через полминуты звонок затих и лампа погасла.
Наверное, я все-таки задел какую-нибудь сигнальную проволоку, хотя я
был уверен, что ничего не зацепил граблями. Интересно, а есть ли такая
сигнализация перед воротами? Наверное, нет, иначе как бы они все входили и
выходили? А может быть, когда идет человек, знакомый сторожу, он выключает
сигнализацию?
Я чиркнул зажигалкой и поднес бледный в дневном свете язычок пламени к
кучке собранных мною листьев. Они загорелись сразу. Ветра не было, и дымок
поднимался вверх тоненькой свечкой. Наверное, для человека, постоянно
живущего в сельской местности, запах дыма от сжигаемых листьев столь же
привычен, как запах разогретого асфальта для горожанина. Но во мне каждый
раз этот сладко-горький едковатый аромат заставляет дрожать какие-то
неведомые мне самому струны. Меня охватывает какая-то грусть, легкая,
летучая, как сам дым. Кто я? Где я? Зачем я? Сердце сжимается, но не
безнадежно, как иногда, а ласково, укоризненно. Жаль, жаль уходящих лет, а
может быть, даже и не лет, а дней... Особенно когда вынужден проводить эти
дни за десятифутовым каменным забором. С прожекторами и звонком тревоги.
Глава 4
Я сидел в своей комнате и смотрел телевизионную передачу. Точнее - я
лежал в своей комнате, вперив невидящий взгляд в экран. Но какие-то клеточки
в мозгу у меня, очевидно, все-таки бодрствовали, потому что когда дикторша
сообщила, что сейчас будет передано интервью с начальником шервудской
полиции Нейлом Кендрю, я тут же стряхнул с себя дремоту. Нейла Кендрю я знал
давно, с того времени, когда я еще был частным детективом, а он - капитаном
полиции. Я его не видел несколько лет и поразился, как он обрюзг за это
время. Щеки у него обвисли, как у бульдога, но глаза в отличие от бульдожьих
были узенькими щелками. Особой красотой он не отличался и в молодости,
сейчас он один вполне мог бы понизить преступность в Шервуде. Если бы он
согласился ходить по улицам, его физиономия распугала бы даже самых
закоренелых правонарушителей.
Он говорил что-то об электронных судах, о новом техническом оснащении
полиции - особенно к его словам я не прислушивался. Сам не знаю почему, но я
взял свой кассетный магнитофончик, который Оуэн привез мне из моей квартиры
на второй день пребывания здесь, и подсоединил его к телевизору. Я нажал на
кнопку "запись" и стал думать, зачем я это сделал. И понял. А что, если мне
удалось бы когда-нибудь поработать над этим голосом на машине Ламонта? И
преподнести подарок Нейлу Кендрю. Чтобы он послушал, как он назначает меня
своим заместителем. Нет, лучше, чтобы он рассказал, как он в бытность
капитаном получал треть у продавцов наркотиков. Об этом говорили тогда все.
Но никто, разумеется, никогда и не пытался ничего доказать.
И чтобы Кендрю сказал: "Джентльмены, я не могу молчать. Хотите верьте,
хотите нет, но меня мучает совесть, и поэтому и должен публично
покаяться..."
Боже, я представил себе реакцию бедного Кендрю. Щеки у него отвиснут до
пояса, а глаза исчезнут вовсе.
Раздался телефонный звонок. Уж не Кендрю ли звонит мне?
Профессор Ламонт приглашал меня обедать сегодня вечером с его дочерью.
- С удовольствием, профессор, - сказал я и почувствовал, как сердце у
меня забилось.
- Спасибо, дорогой Рондол. Простите меня за напоминание, но, надеюсь,
вы помните наш уговор? Одри знает, что у меня здесь собственная лаборатория.
И все.
- Да.
- Ну вот и прекрасно.
***
Когда я вошел в столовую, Одри уже была там. На ней был костюм из
толстого твида - строгий жакет и длинная юбка. Она подняла сзади волосы, и
лицо ее стало еще красивей. Она увидела меня и улыбнулась. Улыбка показалась
мне рассеянной и холодной. Конечно, теперь, когда я служащий ее отца, я
превратился в нечто домашнее. Ну, если и не в слугу, то, во всяком случае,
во что-то малоинтересное. Ну что ж, она, безусловно, права.
- Добрый вечер, мистер Рондол, - сказала она и протянула мне руку. - Я
рада, что отец заполучил вас к себе на какое-то время. Я, правда, не знала,
что ему в лаборатории нужен еще и адвокат... Но я не вмешиваюсь в папины
дела. Это очень скучно.
- Добрый вечер, мисс Ламонт, - сухо сказал я и наклонил голову.
Самое сильное оружие, которым я располагал, была сухость. Извечное
оружие бессильных.
Она удивленно подняла брови. И как тогда, в первый раз, они выгнулись
совсем по-детски. На мгновение на ее лице появилось выражение недоумения,
потом обиды, потом равнодушия.
- О, Оуэн, - улыбнулась она и повернулись к Бонафонте, который пошел и
комнату. На нем был прекрасно сшитый темно-серый костюм, который шел ему. Я
посмотрел на него. Лицо его было напряжено, на щеках выступили пятна. Он
улыбнулся ей, но улыбка была вымученная, жалкая.
- Что с вами, Оуэн? - спросила Одри.
- Со мной?
- Да, с вами.
- Ничего.
- Вы не рады меня видеть? Я не претендую на многое, но...
- Для чего вы издеваетесь надо мной?
- Я? Над вами? Господь с вами, Оуэн.
- Как вы можете даже подумать, что я не рад вам? Вы же знаете,
Одри... - Оуэн сделал судорожное глотательное движение, словно был питоном и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг