Михаил ТЫРИН
ЖЕЛТАЯ ЛИНИЯ
Анонс
Черт знает до чего может довести желание вырваться из однообразия
будней!
Для Бориса Еникеева подобное стремление обернулось еще более страшной
каторгой.
Ледяные просторы чужой планеты, а затем чудовищные болота Водавии - и
война, огонь, кровь и ежедневный смертельный риск. А в награду справедливая
Космическая Цивилизация, солдатом которой стал Борис, щедро наделила его,
как и каждого своего подопечного, миской баланды и мечтой о светлом
будущем. Но изощренный земной ум всегда найдет выход...
Пролог
Пустая, покрытая снегом дорога блестела в свете луны. С обеих ее
сторон громоздились кочки замерзшего болота, кое-где торчали спутанные
голые кусты и чахленькие деревья. Все здесь казалось мертвым. Лишь два или
три огня неверно мерцали где-то вдали, почти на горизонте.
Он смотрел на эти огни, думая о жилье, о теплых стенах, о сытном
ужине.
Окоченевшие руки ничего не чувствовали, рваная осенняя куртка почти не
спасала от мороза. На клочковатой бороде, на бровях и ресницах белел иней.
Звенящий пар вырывался изо рта при дыхании и надолго повисал в неподвижном
воздухе.
Он был один на этой дороге. Он шел, хотя ему некуда было идти, и его
не ждали ни в одном из домов, где топили печь и накрывали на стол. Ноги
болели от усталости. Все чаще ему приходилось останавливаться, чтобы просто
постоять, собраться с силами. Уже несколько раз он падал от усталости.
В замороженном воздухе вдруг повис звук мотора. Он был еще далеко и
нарастал очень медленно. Но наконец две белые фары полыхнули из-за
поворота. Он повернулся и, не удержавшись, снова упал на дорогу.
Скрипнули тормоза, колеса прошуршали по снегу. Гулко стукнув,
открылась дверь грузовика, и чей-то неразличимый силуэт высунулся из
кабины.
- Эй! - послышался хриплый, чуть испуганный голос. - Ты чего там?
- Ну, что он? - спросил второй человек в кабине, водитель. - Живой?
- Не знаю... Лежит. Эй!
Человек наконец не выдержал и выбрался из кабины. Осторожно и с
опаской подошел к лежащему.
- Может, машина сбила? - предположил его напарник.
Человек тронул лежащего носком ботинка. Тот зашевелился. Поднялся с
большим трудом, сел.
- Возьми... - еле слышно проговорил он и вытащил из-за пазухи мятый
лист бумаги.
Человек машинально взял лист, отступил на пару шагов.
- Живой, - сказал он. - Бомжина какой-то. Наверно, пьяный.
- Ну, поехали, - сразу заторопился водитель. - Менты в гараж поедут -
подберут. Поехали.
Хлопнула дверь кабины, грузовик дернулся и укатил, оставив медленно
клубящееся облако дыма. Он наконец поднялся и, шатаясь, побрел дальше.
- Что там у тебя? - спросил водитель, покосившись на бумагу.
- Где? А-а, это... Не знаю. - Человек чиркнул зажигалкой, поднес лист
к глазам. - Та-ак... "Универсальный рецепт... рецепт счастья". Чушь
какая-то...
- Выкинь, - безразлично отозвался водитель. - Может, она заразная.
Счастье, блин...
Смятый листок упал на снег. Колючие зимние звезды равнодушно
подмигивали в вышине.
А он снова поднялся и тяжело зашагал вперед. Ему еще много предстояло
сделать, хотя и некуда было идти.
Часть I
ТРУЖЕНИК
Не люблю подавать нищим. Не люблю замедлять шаг, лезть в карман,
выскребать мелочь... Особенно у всех на виду. Мне кажется, есть в этом
какое-то стыдное позерство. Все равно что останавливаться посреди дороги и
вразмашку креститься, увидав церковь.
Не люблю подавать нищим, тем более настырным, которые смотрят в глаза,
клянчат или еще хуже - начинают преследовать. В конце концов, имею я право
просто идти по улице, чтобы их жалобные глаза не точили мою совесть?
И, как назло, именно такой - настырный, надоедливый, крикливый бродяга
- увязался за мной, когда я выскочил из троллейбуса и, вжав голову в плечи,
заторопился по тротуару.
Валил отвратительный липкий снег, застревал в волосах, в моих дырявых
ботинках хлюпало. Осень начиналась с уютного листопада и задумчивого
тускнеющего солнца на ясном небе, но вдруг словно обозлилась, скурвилась и
что есть сил принялась хлестать город холодными ливнями и
снегопадами-однодневками, замешенными на крутом ветру.
Я торопился домой, хотя там было не лучше. И тут вдруг привязался он:
заросший, беззубый, трясущийся с похмелья. Он что-то ныл, хватая меня за
плащ, а я даже не мог огрызнуться. Мне просто не хотелось поворачивать
голову и открывать рот - казалось, от этого станет холоднее. Я надеялся,
что он отцепится сам.
Он не отцеплялся, и это становилось невыносимо. Я повернул к дверям
хорошо знакомой мне пивной, хотя до моего подъезда оставалось шагов
пятьдесят. Просто хотел поскорей отделаться от деда. И от снега.
- Возьмите... - плаксиво простонал дед. - Возьмите же!
И в последний момент, представьте себе, он успел сунуть мне в руку
грязный и мятый листок с расплывшимися чернилами. Я заметил, у него
осталась целая пачка таких же листков. Морщась от брезгливости, я взял
бумажку кончиками пальцев - лишь бы он отвязался - и нырнул за тяжелые
двери заведения, которые моментально отгородили меня от снега, холода и
приставаний полоумного бродяги.
Внутри было душно и темно. На меня равнодушно взглянул из-за прилавка
бармен по имени Вася. Я ничего о нем не знал, кроме имени. А он не знал
моего имени, зато знал все остальное. Он видел, как я одеваюсь - и зимой, и
летом, он наблюдал, как я отсчитываю последнюю мелочь, сдувая с нее
прилипчивый карманный мусор... Он, наконец, видел, с кем я пью. Бармены
часто бывают очень наблюдательны. Недаром половина из них - осведомители.
Я не мог просто войти и выйти. Скромное достоинство небогатого
человека не позволяло выглядеть чудаком, жалким созерцателем ценников. И у
меня были деньги - как раз хватило бы на пару кружек. Правда, деньги эти я
взял в долг, чтобы отремонтировать ботинки.
Пока неторопливая пивная струйка заползала в кружку, я огляделся. Из
четырех "стоячих" столиков три заняты. Несколько военных курсантов
энергично жестикулировали и гудели неверным сиплым баском, свойственным для
взрослеющих мальчишек. Две девицы жадно курили, почти не разговаривая.
Толстый щекастый усач неторопливо хлебал из кружки и высокомерно оглядывал
публику. Все как обычно.
Я встал за свободный столик спиной к остальным. Пива совсем не
хотелось, хотя говорят, у пьющих мужчин так не бывает. Хотелось домой.
Хотелось обернуть мокрые холодные ноги полотенцем и включить телевизор.
- Можно? - кто-то поставил рядом свою кружку.
- Пжалста, - буркнул я, даже не поворачивая головы.
Что-то было не так. Что-то беспокоило, как камень в ботинке. И тут я
понял: бумажка! Я не избавился от грязного листка, который сунул мне
бродяга.
Кажется, я положил его в карман вместе с остатками денег.
Так и есть. Прежде чем выкинуть эту гадость, я все же взглянул на
чернильные каракули. Я разобрал: "Очарование и разочарование. Дневники
утомленного странника, прилежного труженика, храброго солдата, образцового
гражданина..."
Так и есть, дед оказался сумасшедшим. Я даже побрезговал комкать
бумажку, просто разжал пальцы.
- Извините... - Мой сосед нагнулся и поднял ее. Я мысленно фыркнул, а
незнакомец прочитал первые строчки и вдруг расхохотался.
- Чертова судьба, - сказал он.
Я наконец посмотрел на него. И остолбенел.
Я знал этого человека. Я часто видел из окна, как он подъезжает к
соседнему дому в длинной белой иномарке с мигалкой. Как холуи выносят за
ним ящики с вином или пивом. Как тонконогие дамочки в мехах скрываются с
ним под козырьком подъезда.
Я, выглядывая из своего окна, тихо, исподтишка ненавидел его: сытого,
самоуверенного, держащего весь мир в кулаке.
И сейчас, стоя в этой довольно грязной пивной, он был одет в
прекрасное кашемировое пальто, а на пальцах топорщились перстни. И даже его
лысина, окруженная коротким стриженым венцом, казалась чем-то очень
дорогим, значительным и роскошным, словно подлокотник кожаного дивана.
Как он здесь оказался? Как его угораздило переползти сюда фактически с
другого конца жизни?
Он отпил из кружки, поморщился. Так-то, знай, сука, чем народ живет...
- Вам не кажется, - сказал он, задумчиво глядя на курсантов, - что вот
эти полосы на их лбах... Я имею в виду следы от фуражек...
- Ну? - изрек я без особого дружелюбия.
- Они похожи на следы трепанации. Кажется, что этим мальчикам сделали
типовые черепно-мозговые операции, чтобы они стали офицерами.
К чему, интересно, он это сказал?
Он еще раз взглянул на бумажку, повертел ее, потом кисло улыбнулся.
- Что там такого смешного написано? - спросил я.
- А чего ж сами не прочитали? - Он исподлобья взглянул на меня. -
Брезгуете людьми? Напрасно, вами тоже могут побрезговать.
Он сказал это с таким убеждением, будто им самим уже кто-то начал
брезговать.
И меня вдруг разобрала тихая едкая злость. Так же, наверно, парижская
голь злопыхала и веселилась, глядя на страх и унижение аристократов, когда
их тащили к гильотине.
- Что? - ядовито сказал я. - Жизнь дала трещину?
Он печально взглянул на меня. Вздохнул:
- Да.
Что ж, каплю сочувствия ему удалось из меня выжать. Очень маленькую
каплю.
- А я, представьте, в этой трещине с самого рождения ползу.
- Не преувеличивайте. - Он снисходительно качнул головой. - У вас было
безмятежное детство, у вас были веселые студенческие деньки...
- Что, так заметно?
- Пять курсов - на лбу написано. - Он тонко улыбнулся.
- Четыре с половиной. Меня выгнали.
- Соболезную... За дело хоть выгнали?
Я промолчал. Он тоже молчал, с тоской глядя в пустоту. Он о чем-то
раздумывал, следы этих раздумий ясно проступали на его широком холеном
лице.
Ему не нужен был я, не нужен этот бар, не нужно пиво. Он жил сейчас
где-то внутри себя.
- И тебе здесь нравится? - неожиданно спросил он.
- Терпеть не могу, - признался я.
- Пошли ко мне.
- Что-о?!!
Я подумал, что ослышался. Но он смотрел на меня и действительно звал с
собой.
- 3-зачем? - растерялся я.
- Там есть кое-что получше, чем это... - И он флегматично вылил
содержимое кружки под стол. Бармен Вася отметил этот факт лишь быстрым
косым взглядом.
Проклятое мое безволие. На кой ляд, спрашивается, я согласился? Спору
нет, интересно из простонародной забегаловки попасть в дом новой
аристократии, посидеть в ее креслах, попробовать, что она ест и пьет.
Это приятно. Но кем я там буду? Дворовой собачонкой, которую пригрели
из жалости. Черт побери, какой ему во мне прок, неужели не с кем больше
выпить?
Проклятое безволие. Через минуту я семенил за ним через дорогу, пряча
лицо от мокрых хлопьев снега. Сердце манил уют пушистых ковров, нежные
объятия дорогой мебели, а если повезет, то и огонь камина.
- Так за что тебя выперли с пятого курса? - спросил он.
- Я не ходил на экзамены. Я был занят. Ночью я писал, а днем
отсыпался.
Мне очень нужно было это дописать.
- Стихи, что ли?
- А что, это тоже на лбу написано?
Он покачал головой и что-то пробормотал. Кажется: "Везет мне сегодня
на идиотов".
Под козырьком подъезда он набрал код на замке и приложил к нему
серебристый магнитный пятачок. Задвижка щелкнула, мы вошли в подъезд. Это
был хороший дом. Здесь не воняло куревом, кошачьей мочой и пищеотходами.
Прозрачная коробка, лифта в стеклянной шахте поползла по стене. В
лифте пахло чем-то таким... не знаю, как сказать. Новыми вещами - вот! Так
пахнет из коробки с телевизором, который вы только что принесли из
магазина. Вы смотрите на него и еще не верите, что эта замечательная,
совсем еще новая, сработанная умелыми руками вещь отныне будет стоять в
вашем доме. Запах новых вещей - больше, чем просто запах.
Лифт шел быстро. Я смотрел, как двор, и люди, и машины становятся все
меньше, меньше....
И вдруг показалось, что я взлетаю. И не просто взлетаю, а улетаю от
этой земли и от этой жизни, улетаю навсегда в стеклянной капсуле с мягкими
кнопками, мелодичными звуками в динамике и мерцанием разноцветных лампочек.
Наваждение прошло, когда мы оказались наконец в квартире. Она была
большая и, наверно, очень роскошная, но совершенно пустая. В гулких светлых
комнатах я обнаружил только пару стульев, тумбочку, да еще повсюду
раскиданные картонные коробки.
Правда, на паркете обозначились следы от мебели. А на стенах зияли
дыры - от полок или, может быть, даже от картин.
Целая шеренга непочатых бутылок с выпивкой ожидала нас у стены. Мой
нежданный собутыльник, не снимая пальто, опустился на стул посреди огромной
комнаты и жестом предложил мне поступить так же. Я сел, малость обалдевший.
Он начал разглядывать меня, чуть искоса, со скептической миной на
лице.
Закурил, медленно шевеля сигарету в толстых пальцах.
- Значит, поэт... - вздохнул он. - Это сейчас профессия такая?
- Нет, это призвание. А профессия - рабочий в театре.
- Рабочий в театре, - старательно проговорил он и расхохотался. -
Слесарь муз! Регулировщик вдохновения! А за это платят зарплату?
- Я получал в четыре раза меньше жены-учительницы.
- Почему "получал"? Больше не получаешь?
- Больше нет жены.
- А, ну это естественно... Что еще скажешь?
Я пожал плечами.
- Ну ладно... - Он раздавил окурок на полу и потянулся за бутылкой.
Займемся делом.
Мне достался хрустальный бокал с отбитой ножкой - сугубо утилитарный
предмет. Выпить и положить рядом, больше ничего с ним не сделать.
- За встречу! - Он качнул своим бокалом, целым. - Моя фамилия
Щербатин, Роман.
- Я - Еникеев, Борис.
- Еникеев Борис... - пробормотал он. - Не слыхал я про таких поэтов.
Борис Еникеев. Беня...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг