неприятные размышления - люди мелькали как тени и пропадали в ночи,
навсегда уходя из ее жизни, так и оставшись неведомыми ей. Они не вызывали
в ней ни гнева, ни симпатии, ни радости, ни ненависти - ничего! Но с тем,
что вот сейчас уходил к Бугу, получилось иначе, встреча с ним неожиданно и
глубоко встревожила ее: этого человека Сатановская знала, и знала слишком
хорошо, на этот раз она уже не могла обманывать себя - он мог нести с собой
только предательство, уничтожение, кровь и слезы людям, которые не ожидают
этого, не имеют о нем ни малейшего представления и вот в этот полночный
час, наверное, спокойно спят где-нибудь у себя - в Москве, Ленинграде,
Минске... И это тревожило ее. Нет, нет - это не был голос совести, -
Сатановской, пожалуй, были безразличны граждане соседней страны, люди,
незнакомые ей. Переживать, и переживать сильно и больно заставляло что-то
другое, чего определить словами она еще не могла. Может быть, остаток ранее
ведомой ей гордости, самолюбие, может, странный каприз... Все возможно. Как
бы то ни было, Сатановская чувствовала себя оскорбленной до глубины души.
Если бы не этот человек, ее жизнь, возможно, сложилась бы удачнее и она не
сидела бы долгие годы в пограничном польском захолустье, бесплодно ожидая
обещанное ей счастье и благополучие. А годы уходят и безжалостно уносят с
собой молодость, красоту и все то, что она, казалось ей, могла связывать с
ними в своих мечтах.
Сатановская прошла в ту самую комнату, в которой недавно беседовала с
Марией, вынула из шкафчика бутылку коньяку и тяжело опустилась в кресло.
Она пила и всеми силами старалась заставить себя не думать о прошлом.
Но это ей не удалось, - прошлое вернулось и не хотело уходить...
Она родилась тут, в этом польском городке. У нее было короткое, но
счастливое детство. Лучшего врача, чем Моисей Сатановский, не было,
пожалуй, во всем воеводстве. Уважение и достаток не покидали дом, в котором
росла красивая девочка Соня. Даже дядя Мордехай Шварц - чванливый,
высокомерный, имевший обыкновение со всеми без исключения разговаривать в
покровительственном тоне, и тот смотрел на нее как на чудо и порой о чем-то
задумывался. Прошло много лет, прежде чем она поняла, о чем именно думал
тогда Мордехай Шварц, но, к сожалению - поздно, ничего изменить уже было
нельзя.
Дядя вырос в Одессе, веселом городе где-то на берегу Черного моря.
Маленькой Соне Одесса представлялась райским местом, где никто не знает
нужды, всегда светит солнце, а люди едят виноград и распевают залихватские
песни. Но дяде Одесса почему-то не понравилась, и он сбежал: когда, куда,
каким образом - это для девочки оставалось тайной. Мордехай Шварц с головой
окунулся в то, что не без гордости называл бизнесом, он "делал деньги".
Шварц стал своим везде, хотя, кажется, не имел постоянного пристанища
нигде. Без устали колесил по земному шару, встречался с самыми различными
людьми, заключал какие-то сделки и спешил дальше. Он постоянно спешил.
Подарков он ей никогда не привозил - то ли по жадности, то ли просто
забывал купить хотя бы конфетку.
В сентябре тысяча девятьсот тридцать девятого года на польскую землю
вторглись полчища Гитлера, те самые фашисты, о которых в семье доктора
говорили всегда с ненавистью и презрением. Начались аресты и убийства
поляков. Евреи подлежали поголовному уничтожению. Отца и мать схватили и
увезли - больше она их никогда уже не видела. Ее спрятал поляк, которому
незадолго до того доктор Сатановский спас жизнь. Поляк прятал ее долго - в
подвале, на чердаке, потом помог ей уйти в лес, к обездоленным, а те
переправили девочку за Буг, в Советскую Белоруссию. Так она очутилась в
детдоме в Пореченске.
Через несколько дней в детдом явился ее дядя Мордехай Шварц. Он ни
словом не обмолвился о тяжкой гибели близких, придирчиво осмотрел ее и
пошел к советским властям хлопотать об отъезде за океан. Потом просидел с
ней целый вечер, рассказывал об Америке. Страна эта, по его словам, была
настоящим раем. Одессе с ее солнцем, виноградом и песнями с Америкой никак
не сравниться. Девочка молчала, ей было все равно, лишь бы не гитлеровский
концлагерь. Она легла спать с мыслями о предстоящем отъезде и со смутным
подозрением относительно дяди: что-то он слишком щедр на обещания, она ведь
всегда знала его сухим, расчетливым эгоистом. В родственные чувства
Мордехая Шварца Соня не очень верила.
А под утро Гитлер напал на Советский Союз, началась новая война.
Мордехай Шварц куда-то исчез, будто растаял в воздухе. Соня вскоре попала в
концлагерь неподалеку от Гродно. С тех пор много воды утекло, но и поныне
не может Сатановская без дрожи вспомнить о своем пребывании в том лагере.
Каторжный труд, голод, горы трупов, погибших от истощения, издевательств,
избиений, болезней. И казни, каждый день обязательно казни - несчастных
подтаскивали к виселице, а оркестр из заключенных в это время играл марши,
мазурки, польки. И зрители - несчастные, ни в чем не повинные люди, каждому
из которых было суждено окончить жизнь или вот так, с петлей на шее, или от
пули эсэсовца-конвоира. А у самой виселицы группа гогочущих, улюлюкающих
садистов: комендант, совсем еще мальчишка, обер-шарфюрер СС, его жена -
очень молоденькая и очень красивая, - говорили, что она полька, звали ее
пани Мария. И ближайший помощник коменданта, сильного сложения человек с
большой рыхлой физиономией, - в лагере звали его не иначе как "Палач": он
не только вел допросы, но нередко самолично вешал и расстреливал узников на
глазах у всех.
День за днем одно и то же, - казалось, этому конца не будет. Девочка
стала старше на два года и теперь с мучительной болью понимала то, на что
раньше не обращала внимания - ее жизнь висела на волоске, тоненьком,
незримом, и оборваться этот волосок мог в любой момент.
И все-таки Соне вторично повезло: в ту ночь, когда на охрану лагеря
совершили нападение русские и белорусские партизаны, многим удалось бежать.
Полет на Большую землю, и опять советский детдом. Она была счастлива.
Цветущая Фергана. Соне нравилось здесь все: улыбчивые люди, яркое солнце,
вкусные плоды урюка, арыки, полные прохладной горной воды. Но агенты
эмигрантского правительства генерала Сикорского взяли ее под свою опеку как
ребенка, принадлежащего Польскому государству. Агентами дирижировал дядя
Мордехай, тот самый, что когда-то сбежал из Одессы. Так, вместе с армией
польского немца Андерса Соня Сатановская очутилась сперва в Иране, а потом
в Палестине. Там, в Иерусалиме, перед ней появился Мордехай Шварц. Теперь
он уже ничего не говорил об американском рае и не ругал русских, приодел
девочку и отдал ее в школу. Оказывается, Шварц все-таки обзавелся домом, и
там, в его доме, Соня должна была ежедневно заниматься английским языком,
не забывая время от времени благодарить дядю за предоставленную ей
возможность жить на благословенной земле "древнего еврейского очага" -
последнее он требовал неукоснительно, с подлинно ветхозаветной суровостью,
внушавшей ей трепет.
Давно окончилась война. Соня из девочки превратилась в девушку. В
предприимчивой голове дяди зрели какие-то планы, о существовании которых
Соня смутно давно уже догадывалась. Очевидно, он решил продать ее в жены
богатому старичку, - думала она иногда и настораживалась. Но дядя
перехитрил ее, обвел вокруг пальца, да так, что она и не заметила.
Началось с того, что в доме Мордехая Шварца появился некий Грин,
офицер американской военной разведки. Впрочем, о принадлежности полковника
Грина к разведке девушка тогда и понятия не имела. Все произошло, как в
плохом банальном кинофильме: он был ранен арабским националистом и,
забинтованный, лежал почему-то не в госпитале, а у ее дяди, был скромен и
страшно переживал, опасаясь на всю жизнь остаться изуродованным. Она
ухаживала за ним - как же иначе! - и влюбилась в него, нежного и
беспомощного выходца из того самого американского рая, о котором ей
когда-то так красноречиво рассказывал дядя.
И странное дело - Мордехай Шварц, кажется, перестал строить планы
обогащения за ее счет, он, должно быть, раздумал выгодно продать ее и был
доволен тем, что она нашла счастье с американцем. По неопытности Соня тогда
еще не поняла, что он уже продал, и дорого продал ее иностранной разведке.
Она наивно верила в любовь Грина, считала себя его женой, не подозревая о
настоящей роли, которую Грину пришлось играть с ней. Ее заблуждение
продолжалось довольно долго.
Грин на время уехал в Европу. Она не находила себе места от тоски и
скуки. Потом на какое-то время он вернулся и под сугубым "секретом" сообщил
ей: служит сейчас в разведке. Соня поинтересовалась: что такое разведка,
чего это он разведывает? И тогда, к ее удивлению, оказалось, что Грин
досконально разбирается в этом сложном деле. Он рассказал ей уйму
романтических историй о подвигах женщин, героинь тайной войны, начиная с
Мата Хари, и предложил так, для проведения времени, изучать коды, шифры,
искусство тайнописи. Ей было все равно, чем бы ни заняться, ведь он снова
уезжал в Западную Германию, на нее опять надвигалось беспросветное
одиночество, и она согласилась. Грин присвоил ей агентурный номер, который
Соня не имела права забывать на протяжении всей ее жизни. Грин исчез, и
тотчас в доме появились люди из американской разведки. Соню стали терзать
опасения, - занятия с офицерами из Управления стратегических служб никак не
походили на любительские, скорее они напоминали прохождение ею военной
службы специального назначения. Она встревожилась и побежала к дяде. Но
Мордехай Шварц не стал слушать ее. А на следующий после этого день Соню
посетил неприветливый человек из военного ведомства: оказывается, о ее
беседе с дядей там уже были отлично осведомлены. Ее строго предупредили "не
дурить", разъяснили, что хода назад для нее нет - вырваться от них
невозможно. Неприветливый человек многозначительно заметил, что она зря
подводит мистера Мордехая Шварца, - тот, как лишь теперь поняла
Сатановская, давным-давно связан с разведкой и сумел к ее, Сони, несчастью
убедить своих шефов в том, что она в силу ее внешних данных женщина
"перспективная" и со временем, "пожалуй, не уступит Мата Хари". Но
Сатановская не хотела быть Мата Хари, даже если та действительно была
звездой разведки, - ее страшила расплата за шпионаж. Однако выхода как
будто не было; ей пригрозили: за неподчинение в разведке имеется лишь одно
наказание - смерть. И когда ей дали большую сумму денег и при этом
пообещали ежемесячно откладывать на ее текущий счет в лондонском банке
доллары, она согласилась, - стало быть, судьба! Ей приказали немедленно
вернуться в родной польский городок, купить вот этот дом рядом с
развалинами старинного замка на берегу Буга. Обещали немного погодя
отпустить к Грину, в Западную Германию. Так она оказалась у самой советской
границы и принялась за "работу", используя для маскировки любовь местного
населения к ее загубленному гитлеровцами отцу - доктора Моисея Сатановского
здесь хорошо помнили.
Отгоняя неприятные мысли, Сатановская работала не за страх, а за
совесть, - если, конечно, это слово в данном случае можно применить по
отношению к ней. Она четко и старательно выполняла задания центра на Западе
и даже чувствовала себя не последней спицей в шпионской колеснице. Но через
некоторое время она случайно узнала о том, что у Грина есть жена, семья, и
о настоящей его роли в деле приобщения ее к шпионской работе на Аллена
Харвуда. Сатановской овладело отчаяние - мир был полон людей, а она
оказалась в этом мире до ужаса одинокой. Она твердо уверовала: любви нет и
никогда не было, все это обман и детские иллюзии, - деньги представляют
единственную ценность в человеческом бытии. Следовательно, все сводится к
тому, чтобы заработать побольше долларов, - и она успокоилась.
Однажды ее связали с "пани Марией", проживающей на восточном,
советском берегу Буга. "Пани Мария" оказалась той самой женщиной, которую
она не раз видела в концлагере. Никогда не призналась она новой связной в
том, что помнит ее, знает ее прошлое. Вынужденное сотрудничество с этой
женщиной бередило старые раны, будило не то гордость, не то самолюбие. Но с
течением времени она смирилась с необходимостью иметь дело с бывшей женой
коменданта гитлеровского лагеря уничтожения. А вот теперь явился Палач. С
ним вошло в ее дом гнетущее сознание обреченности - ибо такие, как эти
двое, рано или поздно должны были поплатиться за все их чудовищные
преступления - в этом Сатановская была твердо убеждена. То, что она
оказалась вместе с ними, напугало ее. Хоть бы скорее прошел этот год - она
уедет на Запад, разыщет там Грина, обязательно разыщет, чтобы плюнуть ему в
глаза. Потом возьмет из банка заработанные доллары и заживет! Там, на
неведомых ей "просторах", а не здесь, в захолустье, она развернется, там
можно будет, пожалуй, вспомнить и о Мата Хари - разве она, Сатановская,
перестала быть "чудом", заставлявшим впадать в транс даже Мордехая Шварца?
А в таланты дяди она верила, ведь он даже на ней сумел заработать.
Глава четвертая
Мане пришлось остаться без холодильника, нужда в условленной
телеграмме отпала, да еще при таких обстоятельствах, которых Годдарт никак
не ожидал.
В сопровождении женщины в ватнике он шел всю ночь. Маршрут "Дрисса"
оправдал себя полностью, и если в конце получилось не совсем так, как
должно, то в этом виновата чистая случайность, по крайней мере так думал
Годдарт. К утру они оказались далеко в тылу советской границы, где ни
нарядов, ни дозоров пограничников опасаться уже было нечего. Разведчик, при
всей его настороженности, не мог не радоваться: ему не пришлось
преодолевать ни контрольно-следовую полосу, ни проволочных заграждений, и,
таким образом, он, по сути дела, ни разу не встретился с опасностью лицом к
лицу и мог быть уверен, что сумел остаться невидимкой. Основного в пути,
чтобы о его проникновении на советскую территорию чекисты и не
подозревали, - все-таки удалось добиться!
Рассвет наступал быстро. В лесу было тепло и сыро. Ночной туман
постепенно поднимался все выше, день обещал быть солнечным. Это Годдарту не
очень-то нравилось, но его утешала надежда на то, что к условленному месту
он сумеет добраться вовремя, маскируясь в предутренней дымке леса. Он
хорошо знал маршрут: вот сейчас они минуют этот обширный лесной массив,
перейдут неширокое - на пять минут быстрого хода - колхозное поле, снова
углубятся в чащу и там, на полянке, расстанутся. Женщина высказала
готовность вести его и дальше, но Годдарт воспротивился этому: ее миссия
кончалась на полянке, у сломанного дуба, дальше он будет пробираться сам,
одному ему известной дорогой, посвящать же в свои планы кого-нибудь он не
хотел.
Разведчик нервничал, ему казалось, что стрелки часов слишком спешат и
могут подвести его. Женщина шла впереди, шагала размеренно и, как казалось
Годдарту, без должной осторожности.
Деревья расступались все шире. Широкие прогалины незаметно сливались с
яровым колхозным полем. Женщина-проводник шла не сбавляя шага, и Годдарт
забеспокоился - он предложил не выходить на открытое место, сделать крюк и,
не покидая леса, пробраться на условленное место у сломанного дуба. Она
отрицательно покачала головой. Годдарт сердито предложил ей в таком случае
не ходить дальше вообще, заявив, что дальше он пойдет один, в конце концов
плевать ему на какой-то дуб, который лишь означает конец его маршрута в ее
сопровождении, и больше ничего, она может возвращаться назад отсюда, не
выходя на опушку леса. Спутница ничего не ответила, лишь посмотрела на него
с невыразимым презрением не по-женски жестоких глаз. Годдарт растерялся.
Ему чудилось, что опасность, страшная и неумолимая, уже нависла над ним, он
всегда верил в свой инстинкт и не мог ошибиться и на этот раз. Решительно
отстранив женщину, он вышел на опушку леса и тотчас шарахнулся назад: по
пересекавшей поле дороге ехала повозка, на которой сидел, свесив ноги,
офицер-пограничник.
Офицер глядел как раз в ту сторону, где притаились Годдарт и его
спутница.
Отпрянув за дерево, разведчик в ту же минуту понял, что он совершил
промах - надо было не прятаться, а как ни в чем не бывало идти вперед, и
тогда ничего неестественного в его поведении не было бы, мало ли тут народу
ходит по своим делам, здесь ведь не граница. Он слишком нервничал - и вот
результат. Конечно, виновата во всем проводница, она слишком бравировала. А
теперь не оставалось ничего иного как ждать, что будет делать офицер. Успел
ли он заметить?
Женщина ухватила его за руку, куда-то тащила, но теперь разведчик
хорошо знал, что именно ему надлежит делать. Прежде всего следовало
проследить за повозкой, так неожиданно появившейся тут в этот утренний час.
Притаившись, Годдарт наблюдал. Повозка остановилась. Офицер что-то
сказал солдату-повозочнику, взял с телеги автомат и, придерживая рукой
фуражку, побежал к лесу, туда, где притаились нарушители. Теперь можно было
не сомневаться - их заметили.
Женщина зло выругалась.
- Быстрей уходите, я задержу его... - сказала она Годдарту.
Разведчик исчез. Взяв автомат наизготовку, женщина прислонилась к
широкому стволу дерева и приготовилась стрелять. Но пограничник - это был
младший лейтенант - оказался хитрее, чем она предполагала, - он не пошел
напрямик, а проник в лес на некотором расстоянии от того места, где заметил
подозрительного человека, и теперь осторожно пробирался вперед.
Вступать в перестрелку на опушке было опасно, слишком большие
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг