Николай Владимирович Томан.
Мимикрин доктора Ильичева
Столкновение двух миров - мира социализма и мира капитализма -
неизбежно. Авангардный отряд банковских хищников - фашизм бешено готовится к
нападению на Советский Союз.
Проблемы этой будущей войны все более привлекают внимание
советских патриотов и, в частности, нашей литературы. Этой теме посвящена и
первая повесть инженера-комсомольца Ник. Томана.
Немецкие фашисты начинают войну против СССР. В грозной готовности
встречает советский народ врага и уничтожает его, не допустив к границам
социалистической родины.
Неизвестно, будет ли в действительности война развиваться именно
так, как это показано в повести Томана, но бесспорно одно, - что в
результате войны фашизм будет уничтожен.
1. В штабе Особого корпуса
В шесть часов пятьдесят пять минут утра все офицеры штаба Особого
корпуса Восточно-Германской армии были в сборе. Начальник штаба, полковник
Отто фон-Шлотгейм, раздал им секретный приказ.
Офицеры прочли:
"Приказываю: всех рядовых и унтер-офицеров с первых и вторых зон
немедленно перевести в третью зону. Во второй зоне все подготовительные
работы вести силами офицеров инженерных частей.
Командующий Особым корпусом Восточно-Германской армии генерал
Фридрих фон-Пеггендорф".
Когда часы пробили семь, в штаб второй зоны вошел командующий корпусом.
Офицеры встали. Командующий поздоровался и сказал:
- Господа офицеры, начало активных действий назначаю на пятнадцатое
мая. В вашем распоряжении семьдесят два часа. В течение первых суток
необходимо перебросить всех рядовых и унтер-офицеров в третью зону и
закончить установку фундаментов для атомных батарей. В третьи сутки привести
батареи в боевую готовность. Переброску рядового и унтер-офицерского состава
в третью зону поручаю полковнику Шлегелю. Подготовительные работы и монтаж
батарей - инженеру Бурхгардту. Все.
Сказав это, фон-Пеггендорф направился к письменному столу, заваленному
топографическими картами и чертежами.
- Ваше превосходительство, - сказал Шлотгейм, когда все вышли из
штаба, - вот донесения начальника первой зоны.
Пеггендорф взял протянутые бумаги, не взглянув на них, положил в
портфель, пододвинул к Шлотгейму кресло.
- Садитесь, полковник. Как дела на фронте?
Полковник Шлотгейм был типичным военным служакой. Человек недалекий и
талантами не блещущий, он был на хорошем счету как чрезвычайно
дисциплинированный офицер. Шлотгейм славился изумительной памятью,
пунктуальностью, необычайной требовательностью к своим подчиненным и
неразговорчивостью: иной раз за весь день он произносил не более десятка
слов.
На вопрос Пеггендорфа полковник ответил коротко и сухо:
- Северо-восточная союзная армия под давлением советских частей
отступила к району озера Перебродье. На юго-восточном - без перемен.
Пеггендорф вынул портсигар, предложил Шлотгейму папиросу.
- Как обстоит дело в нашем районе, полковник?
- Русские сосредоточивают в пограничных районах танковые и воздушные
части, но активных действий пока не начинают.
- Отлично, полковник. Дайте мне, пожалуйста, списки офицеров штаба
корпуса и главного пункта централизации первой зоны.
Начальник штаба достал из полевой сумки списки.
- Благодарю, полковник, - больше я вас не задерживаю.
Против обыкновения, Шлотгейму хотелось поговорить с генералом и узнать,
чем вызвана переброска рядовых и унтер-офицеров в третью зону, но генерал
был не в духе. Правда, внешне это не было заметно, но Шлотгейм за десять лет
совместной службы в совершенстве изучил характер Фридриха Пеггендорфа:
генерал был вежлив, это являлось дурной приметой.
Шлотгейм вышел во двор.
- Что приуныли, господин полковник! - весело крикнул толстый майор Карл
Гассерт. - Читали в "Дейче Вэр" статью фюрера?
Майор Гассерт был добродушным, веселым человеком. Даже Шлотгейм любил
поговорить с ним в свободное время.
- Что пишет фюрер, господин майор?
Карл Гассерт подал начальнику штаба газету и, хитро улыбаясь, сказал:
- Фюрер обещает снизить немецким фермерам налоги, как только мы займем
Советскую Украину.
Долгие годы Третья империя готовилась к этой войне, но, странная вещь,
обещание фюрера и начальнику штаба показалось смешным. Он улыбнулся, но,
спохватившись, торопливо спрятал улыбку в колючие закрученные усы и строго
сказал Гассерту:
- Господин майор, потрудитесь представить мне списки обслуживающего
персонала зенитного сектора.
И, едва отвечая на приветствия офицеров, Шлотгейм торопливо направился
к воротам штаба. В поле уже стояли десантные машины: полковник Шлегель
приступал к переброске рядового и унтер-офицерского состава.
На восточной границе второй зоны велась установка фундаментов для
атомных батарей. Начальник штаба вынул из футляра бинокль и со штабного
наблюдательного пункта начал следить за работой. Фронт работ был сильно
растянут, и обслуживающего персонала для машин явно нехватало. Лейтенанты,
перепачканные цементом и землей, выбиваясь из сил, суетились у экскаваторов
и бетономешалок.
"Сюда совершенно необходим батальон саперов", - подумал полковник и
подозвал к себе инженера, руководившего работой на этом участке.
- Как дела, господин инженер?
- Очень плохи. Если нам не дадут еще людей, задание на моем участке не
будет выполнено.
Генерал Пеггендорф сидел в своей комнате и синим карандашом вычерчивал
на зеленом фоне топографических карт траектории полета снарядов атомных
батарей. Когда вошел Шлотгейм, он отложил карты в сторону и спросил:
- Ну как, полковник, справятся лейтенанты с установкой фундаментов?
- Боюсь, что нет, ваше превосходительство. Им необходима помощь.
- Переброшены ли уже саперные части в третью зону?
- Нет еще, ваше превосходительство.
- Тогда оставьте во второй зоне два батальона.
Шлотгейм по телефону передал приказ дежурному офицеру.
Тучный, страдающий одышкой генерал, заложив руки за спину, тяжело
ступая, ходил по комнате. Шлотгейм не ошибся: Пеггендорф был не в духе.
Концентрация советских частей в районе Особого корпуса внушала ему серьезные
опасения. Генерал боялся, что они могут перейти в наступление, прежде чем он
пустит в ход атомные батареи. Местонахождение их было известно только
ограниченному числу старших офицеров. На своих солдат генерал не мог
положиться, поэтому он и дал распоряжение перебросить их в третью зону.
- Ваше превосходительство, - прервал размышления генерала начальник
штаба. - Я полагаю, что на подготовительные работы следует бросить только
один батальон саперов, а второй использовать на установке батарей.
- Хорошо, я согласен. Нужно только постараться, чтобы саперы никогда
уже больше не смогли болтать об этой работе. Надеюсь, вы понимаете меня,
полковник?
Шлотгейм смутился.
- Но, ваше превосходительство, среди саперов больше половины поляков...
- Тем более, полковник, - перебил генерал Шлотгейма. - Польскому
командованию все это дело можно объяснить несчастным случаем. Кстати,
полковник, так же следует поступить и с офицерами, фамилии которых я отметил
в списках крестами.
Шлотгейм взял списки и с удивлением увидел кресты возле фамилий многих
офицеров, занятых на установке атомных батарей.
- Садитесь, - продолжал Пеггендорф, - мне нужно с вами поговорить.
Шлотгейм опустился в кресло.
- Запомните раз и навсегда, полковник: мы не можем полагаться на наших
солдат. Вместо того чтобы постоянно быть с ними на-чеку, лучше совсем
отказаться от них. Считайте, что у нас нет пехоты.
- Позвольте, ваше превосходительство, - вежливо перебил Шлотгейм, - а
штурмовые отряды, разве они не идут в счет?
- Штурмовые отряды! - Пеггендорф усмехнулся. - Будет хорошо, если они
совместно с гестапо обеспечат нам безопасный тыл.
Он помолчал, опять закурил папиросу и добавил:
- Может быть, это и к лучшему, что у нас нет пехоты. Во всяком случае,
спокойнее. Это ведь в наполеоновских войнах участь сражений решалась
большими батальонами. К счастью, сегодня решающее слово остается за
"большими бертами".
- Совершенно верно, - сказал Шлотгейм, хотя внутренне он не соглашался
с генералом и не одобрял его чрезмерного увлечения техникой. У полковника
была своя точка зрения на солдата. Он был уверен, что хорошо поставленной
муштровкой можно заставить солдата не только повиноваться, но и выигрывать
сражения.
- Надеюсь, полковник, - продолжал Пеггендорф. - вы понимаете, что
Советская Россия - это не Австрия и не Чехословакия. Фюрер знает это лучше
других, поэтому-то он и дал моему корпусу особые полномочия... Мне нужно
всего семьдесят два часа, чтобы сделать из Белоруссии форшмак, и не более
пяти суток понадобится для Украины. Но до тех пор, пока не будет разрушен
дотла последний поселок на советской земле, об окончательной победе над
Советским Союзом нечего мечтать. Никогда не забывайте этого, господин
полковник.
Пеггендорф уложил в портфель бумаги и направился к выходу. У дверей он
обернулся, сказал строго:
- Просмотрите хорошенько списки офицеров. Может быть, следует поставить
еще несколько крестов.
Шлотгейм снова перечел списки. Крестики у некоторых фамилий ему не
совсем нравились. Это были фамилии хорошо знакомых ему офицеров, с многими
из которых он поддерживал дружеские отношения. Но что поделаешь, если это
необходимо...
Вздохнув, Отто фон-Шлотгейм взял красный карандаш и, подумав, поставил
крестик возле фамилии Карла Гассерта.
2. Смерть Аргуса
В саду было тихо. Нарядные яблони роняли на землю белые лепестки.
Большой колхозный сад, казалось, захмелел от цветения.
Под деревом скулил пес. Он был привязан длинным ремешком к стволу
яблони. Ремешок дергался и напрягался от усилий неугомонной собаки, но самой
ее не было видно. Лишь присмотревшись, можно было заметить зеленый контур ее
туловища, почти совершенно сливавшегося с окраской местности.
Батальонный врач Яков Бахтадзе, наблюдавший за собакой, говорил
ласково:
- Ну что ты, дорогой, ерзаешь? Посиди спокойно. Мы тебе сейчас кушать
дадим. Дайте Аргусу кушать, товарищ Гущин.
Худощавый и высокий красноармеец Гущин поставил перед Аргусом миску с
супом. Пес понюхал суп, облизнулся и отошел в сторону.
- Чего ты, дурашка? - сказал Бахтадзе. - Ешь, пожалуйста.
- Может быть, у него уже начинается? - тревожно спросил Гущин.
Врач посмотрел на часы.
- Рано еще. Через полчаса должно начаться. С привязи нужно спустить -
сразу кушать станет. Не любит Аргушка привязь.
Гущин снял с собаки ремешок, и она, радостно повизгивая, принялась есть
суп.
Гущин сел на корточки возле Аргуса и, погладив его, спросил:
- А я все-таки до сих пор не понимаю, как это товарищу Ильичеву удается
собак невидимыми делать? Объяснили бы, товарищ врач.
- А Ильичев разве вам не рассказывал? - удивился Бахтадзе.
- Рассказывал, только я не все понял, а расспрашивать неудобно было.
Занятый он человек.
- Ну, это вы зря. Он бы вам растолковал, нашел бы время. Могу, конечно,
и я объяснить. Есть такое слово - мимикрия. Слово это означает способность
животных окрашиваться в цвет местности, в которой они водятся.
- У нас, у саперов, это маскировкой называется, - заметил Гущин.
- Совершенно верно. Этой самой маскировкой, или мимикрией, широко
пользуются для защиты от врага или для нападения на него почти все животные.
Те из них, которые живут в полярных странах, например белый медведь, снежная
сова, гренландский сокол, имеют преимущественно белую окраску...
- Понятно, товарищ врач, - перебил Гущин. - Вот песец, горностай и
заяц-беляк зимой бывают белыми, а летом бурыми.
- Верно. Наблюдается мимикрия не только у животных. Рыбы, ракообразные,
головоногие, моллюски и прочие обитатели рек и морей не хуже животных
маскируются под цвет речного или морского дна. О насекомых и говорить не
приходится. Они в этом деле достигли удивительного совершенства. Все это я
рассказываю вам к тому, чтобы показать, как широко распространено среди
животных это замечательное свойство. Человек же лишен этого свойства, и было
бы неверным утверждать, что он в нем не нуждается. Что можете сказать по
этому поводу вы, сапер?
- То, что природа нас обошла - это факт, - ответил Гущин, - но раз мы,
саперы, занимаемся маскировкой, значит в мимикрии у людей тоже есть
потребность...
- Золотые слова! - засмеялся Бахтадзе. - Наверное, доктор Ильичев был с
вами одного мнения, так как он твердо решил исправить оплошность природы.
После долгих исследований он получил краску, не имеющую абсолютно никакого
цвета, но обладающую способностью мгновенно окрашиваться в цвет местности.
Так что в этом отношении он даже перещеголял природу. Наш Аргус может это
засвидетельствовать. По некоторому сходству краски с мимикрией животных
Ильичев и назвал ее мимикрином.
- Выходит, человек-то хитрее природы, - сказал Гущин.
Разговор прервался шумом приближавшегося к саду автомобиля.
- Инженер Гроздев, наверно, - сказал Гущин и направился к воротам.
Действительно, к саду в малолитражном зеленом автомобиле подъехал
военный инженер - комсомолец Гроздев.
Выйдя из машины, он пожал руку Гущину и спросил:
- Ну как, жив еще Аргус?
- Жив, товарищ инженер, но ему уже недолго осталось...
Гроздев вошел в калитку, сорвал цветок яблони и, пожевывая лепесток,
пошел по саду. Рослый, стройный, он задевал головой ветви яблонь, и белые
лепестки, кружась, падали на его плечи.
- Яков! - закричал он, увидев Бахтадзе. - Разве можно поверить, что за
полтораста километров от этого сада идет война? Ты посмотри, красота какая!
- Вот единственная вещь в этом саду, напоминающая о войне, - печально
сказал Яков, указывая на труп собаки, вытянувшейся у его ног.
Гроздев удивился.
- Гущин говорил, что Аргус жив...
- Сдох как раз перед твоим приходом. Как и в предыдущих случаях, смерть
произошла ровно через двое суток.
- А вы делали анализ краски, Яша?
- И днюем и ночуем в нашей походной лаборатории, но пока ясно только
одно: химические элементы, вошедшие в состав краски, дали какое-то ядовитое
соединение, проникающее в кровь...
Гроздев задумчиво перелистывал блокнот, делая на некоторых листах
пометки.
- А где Ильичев? - спросил он Гущина.
- В лаборатории, конечно.
Гроздев спрятал блокнот в карман и направился к небольшой крестьянской
избе, занятой под лабораторию.
Ильичев, еще издали заметив Гроздева, вышел на крыльцо и весело
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг