Вы думаете, зря поются тропари?..
Плох тот митрополит,
что не был замполитом!
И плох тот замполит,
что не митрополит!
(C) Евгений ЛУНИН.
Запись и литературная обработка.
ГЛАВА 15
ПРОПУСК В ОФИР
Писатель, не умеющий вдохновенно лгать -
а лгать нужно только вдохновенно, и это большое,
далеко не всем дающееся искусство, - бравирует
своей откровенностью и честностью.
Ему ничего другого не остается.
Л. Шестов Апофеоз беспочвенности
Гамилькар возвращался на свой корабль после изнурительной бессонной ночи в
одном из кривых севастопольских домишек, прилипших под акациями к Сапун-горе.
Он раскуривал трубку и вспоминал свое последнее путешествие с Гумилевым.
Пустыня за райскими вратами впадала в Лунное ущелье, там начинался Офир. Врата
перед войной (что-то вроде пропускного пункта из литых чугунных стоек и
перекладин с позолоченными бронзовыми узорами) хотя и не были открыты настежь,
но и на замок не закрывались - петли для замка были сцеплены медной
проволокой, входи - не хочу (после войны на них поставили инфракрас, как в
проходе метро). Врата даже толком не охранялись, у ворот сидели по-турецки -
скорее для представительства, чем для охраны, - два голых, белобрысых,
загоревших до черноты стражника - один с копьем, второй с мушкетоном. Они
варили кофе в джезвах прямо на раскаленном песке и сосредоточенно играли в
"морру"*1, выбрасывая пальцы на счет "три". Стражники узнали Гамилькара, но
при постороннем кофе ему не предложили и для порядка потребовали пропуск.
Гамилькар предъявил золотой перстень с печаткой из лунного камня.
- Це хто? - спросил стражник с копьем.
- Это со мной, - ответил Гамилькар.
- А пашпорт у нього е? - спросил стражник с мушкетоном.
- Фальшивый, - ответил Гамилькар.
- Хай скаже им'я.
- Какое? Настоящее?
- Будь-яке.*2
- Скворцов, - сказал Гумилев.
Стражник с мушкетоном написал бамбуковой палочкой на песке: "Шкфорцопф", и
Гамилькар с этим самым Шкфорцопфом наконец въехали в Офир. В Лунном ущелье на
первой же заставе они сменили ослов на мулов, выпили кофе и направились в
горы.
Гумилев был добрым малым и хорошим белым человеком, по он ошибался, он
забыл, что Ганнибалы в России все-таки водились - да еще какие! - сам
Alexandra Pouchkin числился по России не только Пушкиным, но и Ганнибалом, он
был пра-пра-внуком одного из сфирских нгусе-негусов - его великого предка
Арама Ганнибала в детстве украли арабские купцы, - и вот Гамилькар уже
рассказывал Гумилеву офирскую легенду об "арапе Петра Великого", как продали
арапчонка султану, султан подарил ребенка русскому царю Piter'y Pervom'y*3,
русский царь крестил Арама и послал его учиться в Париж, где тот согрешил со
знатной графиней, сделал ей ребеночка, запутался в долгах и дуэлях, поспешно
вернулся - попросту удрал - в Россию, где и сгинул в Сибири после смерти Петра
Первого. Все это передавалось с такими чудными подробностями, что нельзя было
разобрать, где тут правда, а где художественный вымысел, где офирская легенда
шпарила по "Арапу Петра Великого", где по "Трем мушкетерам", а где по
биографии Мигеля Сервантеса, - но Гумилеву так хотелось верить в эту историю,
а Гамилькар так походил на курчавый тропининский портрет Пушкина, что в нем
вполне можно было предположить если и не прямого родственника великого позта,
то хотя бы пятую воду на киселе и уж точно ровню по происхождению.
Гумилев доставал из-за уха огнеупорную иглу купидона, затачивал ее на
оселке из лунного камня, макал в походную чернильницу и, трясясь на спине
мула, записывал этот офирский фольклор в толстую амбарную книгу. К концу
путешествия Гумилев был в ужасном виде: платье изорвано колючками мимоз, кожа
обгорела и стала медно-красного цвета, левый глаз воспалился от солнца, нога
болела, потому что упавший на горном перевале мул придавил ее своим телом, к
тому же у Гумилева случился острый приступ ишиаса, поясницу ломило, его
скрючило в букву "Г", - на заставах Гамилькар снимал его с мула, растирал
поясницу купидоньим ядом и опять усаживал в седло.
Но вот через восемь дней они въезжали в столицу Офира Амбре-Эдем, и
Гумилев записал:
Восемь дней от Харрара я вел караван
сквозь библейские Лунные горы
и седых на деревьях стрелял обезьян,
засыпал средь корней сикоморы.
На девятую ночь я увидел с горы -
этот миг никогда не забуду -
там внизу, в отдаленной равнине, костры,
точно -красные звезды, повсюду.
__________________________
1 Морра (итал.) - примитивная игра, в которой каждый из партнеров должен
угадать сумму пальцев, разжатых одновременно им самим и противником. В России
известна под названием "тюремное очко". (Прим. ред.)
2 Любое (укр.).
3 Петру Первому (франц.).
ГЛАВА 16
ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной, как над усопшим, монах,
Читает мне жизнь какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх.
С. Есенин Черный человек
Гайдамака между тем вернулся домой (отец Павло на своем инвалидном
мотороллере сильно отстал), обнаружил настежь открытую дверь и стал в дверях
вспоминать: закрывал ли он дверь перед своим поспешным исходом в
Киево-Печерскую лавру? Мог и не закрыть, все равно красть нечего, кроме
Люськиного дивана и мельхиоровых спортивных кубков. Он вошел в комнату и
остолбенел. Люськи дома продолжало не быть, дивана тоже не было (наверно,
Люська забрала, он разрешил), зато на полу на его стеганом одеяле лежал
курчавый красивый негр и читал вверх ногами газету "ЯАКСДАРГЙЯЛУГ АДВАРП"
("ГУЛЯЙГРАДСКАЯ ПРАВДА").
На растерянный вопрос Гайдамаки: "Это что еще за такое!?", негритос глянул
на него перевернутыми глазами с перевернутой на затылок головы, вскочил,
заулыбался до ушей и предъявил новенький красный советский паспорт, где в
пятой графе черным по белому было сказано, что этот негр по имени Алехандро
Гайдамакайя является эфиопским фалашем с местом рождения в городе Логоне,
паспорт выдан вчера Гуляй-градским РОВД, подписан Шепиловым; и на чистом
русском языке стал рассказывать Сашку удивительную историю о том, как он
(негр) шел по мосту из Аддис-Абебы в Тель-Авив и заблудился: любой мост, как и
всякая палка, имеет два конца, - объяснял негр, - этот же мост имеет три -
невидимым третьим трансцендентальным своим концом этот мост упирается прямо в
гайдамакино окно; негр влез, никого не было, вот он и прилег отдохнуть, но он
сейчас уйдет. Все в этом рассказе было поразительно, в особенности то, что
имя-фамилия негра тоже были Сашко Гайдамака, и то, что негр этот был точной
копией Сашка, вот только черной, негативной копией.
Сашко вспомнил наказ отца Павла и возлюбил этого негра как самого себя,
потому что Сашко, как и все маргиналы, был культурно неустойчив - мог и негров
полюбить, если ему скажут, что так надо. Скажешь ему:
"Хипди-русси-пхай-пхай!", и он согласно кивает: "Пхай-пхай, а как же!", или:
"Русский с китайцем братья навек" - вот и хорошо, вот и близкие родственники.
Негр тем временем заторопился. Он был в военной тропической форме
"листопад" - высокие ботинки, шорты с бахромой, рубашка с короткими рукавами.
Закинул на плечи рюкзачок, сунул паспорт в нагрудный карман рубашки, надел
маскировочную шляпу-панаму, пожал Гайдамаке руку, сказал: "Ну, бывай! Люське
привет!" - и полез в окно.
Тут и отец Павло подоспел и тоже застыл в дверях.
Негр вылез в окно, отнял руки от подоконника, но не упал вниз с шестого
этажа на ржавую свалку под домом, а крепко на чем-то стоял ногами. Подмигнул
отцу Павлу, сделал ручкой "до свиданья", повернулся и пошел по воздуху в
Тель-Авив.
- Видел? - прошептал Гайдамака.
- От, - выдохнул отец Павло.
Они подошли к окну. Негр поднимался над Финским заливом в сторону
Кронштадта - невидимый мост, вроде радуги, наверно, растянулся над заливом
крутой дугой. По мосту - то есть по воздуху - ходили удивленные вороны и чайки
и клевали какие-то крошки. Облака висели низко. Было хмуро, но не туманно.
Пятнистая форма негра маскировала его в сизом небе. Негр уходил, уменьшался,
вошел в облака и исчез. Вороны и чайки закричали, закаркали и взлетели.
- Счас я попробую! - загорелся Гайдамака и полез в окно. Его неприятно
кольнуло, что негр передал Люське привет. Люська была придурковатая и дерганая
- могла уже сговориться ехать с этим негром в Израиль.
- От! - Отец Павло дал ему подзатыльник, стащил с подоконника и провел
следующий эксперимент: взял в углу топор и бросил вниз из окна. Злополучный
топор полетел с шестого этажа и упал на ржавую свалку. Моста уже не было.
Гайдамака почесал в затылке, а отец Павло осмотрел окно. Сбоку на подоконнике
стоял пыльный кактус. Двойная застекленная рама была любовно украшена резными
наличниками, которые Гайдамака сам вырезал топором - он любил вырезать по
дереву всякие узоры.
- Живи у меня, - сказал Гайдамака. - Живи сколько хочешь. Я один боюсь.
Пропишем тебя в Гуляе, у меня тут в милиции знакомый Шепилов.
Отец Павло не отказался, но и не дал согласия.
- Будем вместе пить, - стал уговаривать Гайдамака. - Тикай от этих хохлов.
- Ты же сам хохол, от, - сказал отец Павло.
- Точно! - невпопад ответил Гайдамака. - Женим тебя на хохлушке. Хохлушки
очень даже ничего себе, цветочки садят, борщи варят.
- Галушки всякие, - задумался поп.
- Вареники, - напомнил Гайдамака и решил: - Женим тебя на Элке, соседке,
Кустодиевой!
- Идем за водкой, подуматы треба, от, - уклончиво сказал отец Павло.
Что-то ему не хотелось жениться, от.
Ушли, оставив окно открытым, чтобы негры, если таковые опять появятся,
могли войти.
Приложение к главе 16
Национальный музей Офир
ОКНО В ЕВРОПУ (с форточкой)
СССР, Гуляй-град, XX век
Обрезная доска, стекло, резьба по дереву.
* * *
Примечание: автор, не желая загромождать роман всякими архитектоническими
(от мудреного термина "архитектоника") излишествами, все же не смог отказать
себе в удовольствии графически изобразить знаменитое окно в Европу.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг