"Попался, - подумал он. - И все-таки я правильно поступил".
... Люстикову стало холодно. Он забрался в машину и прикрылся пледом.
Проснулся он от яркого света, который врывался сквозь стекла машины. Вскочил,
рывком распахнул дверцу и увидел: вокруг костра пусто, пламя охватило навес
для косцов и лижет рожь.
Не совсем очнувшись, он подбежал к костру, с силой вывернул остов навеса,
отводя огонь от поля. Пока отсвет пламени пробегал по обожженной земле, он
успел заметить голубую нейлоновую сумку, шевелящуюся, как живая, и оттащил ее.
Сел на траву и снова взглянул на прозрачную сумку. Там, на самом дне, лежали
пойманные раки - четыре или пять маленьких и один огромный, величиной с
десертную тарелку.
Это и был Питер Крукс.
Люстиков вытащил огромного рака из сумки. Крукс посмотрел на человека
взглядом, в котором светилось столько непонятного, что Люстиков побежал к
машине и, зафиксировав рака в специальных зажимах, включил АДП.
Вспыхнули мозговые извилины, и из громкоговорителя полился глухой,
несколько монотонный голос, рассказывающий о событиях последней ночи, об
истории озера Якобсярве, о жизни Независимых Раков и Свободных Лягушек,
делящийся соображениями о добре и зле.
Шуршала бумажная лента, записывая фонограмму.
Когда опыт закончился, уже светало. Девушки и юноши вылезли из стогов
сена, "взошли", как сказал бы Крукс. Транзистор, дремлющий в траве, тоже
очнулся и запищал твистовую мелодию. Одна пара - красивая, стройная девушка с
темными прямыми волосами до плеч, похожая на индианку, и человек много старше,
в очках - танцевали быстрей и быстрей, а остальные, взявшись за руки, вели
вокруг медленный хоровод, скорее под шум ветра, чем под музыку транзистора.
Люстиков положил было Крукса на сиденье машины, чтобы отвезти в институт,
но вспомнил только что услышанное мудрое изречение - "за добро все же следует
платить добром", - отнес рака к берегу и, преодолевая глубокое сожаление,
выпустил в воду...
Крукс медленно, с достоинством скрылся между затянутых тиной камней.
Минуту Люстиков смотрел ему вслед, вывел машину на шоссе и, круто
развернувшись, поехал домой.
10.
Я мечтал - слово это слишком большое, но тут не обойдешься другим-подарить
людям хоть тень бессмертия, помочь им сохранить то, что с таким трудом
накапливает мозг и что бесследно исчезает.
Из письма Г. С. Люстикова О. В. Чебукиной (Публикуется с согласия
адресата)
Люстиков приехал в девять часов утра; он гнал машину всю ночь, и как был -
небритый, запыленный - ворвался в кабинет директора Ветеринарного института
Исидора Варфоломеевича Плюшина.
- А где же этот - подопытный? - спросил Плюшин, выслушав сбивчивое
сообщение своего сотрудника. Слово "рак" директор счел неуместным; животное,
если верить полученной информации, занимало не совсем рядовое положение.
- Выпустил, - повинился Люстиков. - Мне казалоо что после всего сделанного
им... было бы несправедливо.
- Какая же осталась документация? - суховато осведомился Плюшин.
- Фонограммы! Пойдемте, послушаем!
Директор не без некоторого колебания поднялся и глубокого кресла и зашагал
вслед за Люстиковым, который на ходу даже подпрыгивал от нетерпения.
Когда на пустом дворе зазвучал мерный, нескольк монотонный голос Крукса,
директор нахмурился и на клонил голову.
- Есть и незрелые суждения, - вдумчиво сказал он выслушав все до конца, и
покачал головой в знак сомнения или даже укоризны.
- Но это же рак! - воскликнул Люстиков.
- Лицо, выступающее в порядке обсуждения или мы спящее в порядке
обсуждения, полностью отвечает з, свои высказывания или мысли. - Директор
мягко улыбнулся и двинулся к подъезду института.
Не отставая от Плюшина, Люстиков что-то невнятно бормотал о бессмертии "в
первом пока приближении" которое может быть достигнуто, когда все знания и
мысли деятеля науки удастся записать на серию фонограмм и ввести в говорящее
саморегулирующееся устройство смонтированное в специальном шкафу.
- Ближе к жизни, Григорий Соломонович, - веско перебил Плюшин, опускаясь в
кресло. - Какое применение может найти данный, как вы выражаетесь,
"шкаф";учитесь мыслить практически!
- Мне казалось... то есть, я надеюсь, - начал Люстиков и уже более связно
продолжал: - Я думаю... шкаф сможет читать лекции в случае болезни или кончины
ученого, мысли которого в нем зафиксированы. И в некоторой мере руководить
учениками... И...
Директор задумался.
- Набросайте докладную, - разрешил он после долгой паузы. - Коротко,
деловито, с экономическими расчетами. И, по возможности, попрошу без этаких
слов - "бессмертие" и прочее.
Докладную Люстиков передал секретарю директора в тот же день, а сам с
головой погрузился во всевозможные конструкторские тонкости. Надо было сделать
так, чтобы шкаф мог не только повторять в раз и навсегда определенном порядке
то, что было снято мыслеснимателем с извилин ученого, а свободно оперировать
аккумулированной информацией. Система должна была быть саморегулирующейся,
способной отбрасывать устарелые сведения и, при помощи читающих оптических
устройств, заменять их данными, почерпнутыми в новейшей литературе.
Все это было, как выражаются шахматисты, "делом техники", но техники самой
головоломной.
Решив очередную деталь и начертив узел конструкции, Люстиков поднимался
из-за стола и, встав перед Оленькой в позе чеховского Гаева, с пафосом
начинал: "Дорогой, многоуважаемый шкаф!.." - но не выдерживал и принимался
вместе с Оленькой отплясывать известный только им двоим "кибернетический
танец".
К сентябрю был готов АДП - 2, и из мастерских прибыли первые шкафы с
самозаписывающими устройствами.
Они несколько напоминали холодильники "ЗИЛ", только были раза в два выше и
поставлены на подвижное шасси с колесиками.
Докладная между тем поднималась по ступеням ветеринарного ведомства. 3
декабря она вернулась с лаконичной резолюцией: "Разрешить в порядке строгой
добровольности".
Все же дело развивалось медленно. К февралю были перезаписаны только
пятеро ученых. В конце месяца вступил в дело шестой шкаф. Профессор зоологии
Мышеедов через три дня после перезаписи тяжело заболел, и шкаф No 6 был
первым, на котором идея прошла проверку практикой. Шкаф доставили в институт,
на колесиках подкатили к кафедре и включили его.
Всех поразил даже не самый факт чтения лекции шкафом, а то, что говорил
этот последний Мышеедовским голосом, и, начал лекцию совершенно
по-мышеедовски:
"В прошлый раз мы остановились на отряде кольчатых червей типа Vermus. В
нынешней лекции надлежит" и т. д.
Сходство было настолько полное, что казалось, будто Мышеедов был всегда
шкафом, а шкаф всегда был Мышеедовым.
После лекции шкаф по собственной инициативе выразил желание просмотреть
журналы и был доставлен в профессорский зал читальни, где проштудировал свежие
номера "Nature" и последний том "Handbuch fuer Zoologie".
О дебюте Мышеедова-шкафа появилась короткая, но как характерно для этого
журнала, деловитая и выдержанная в благожелательных тонах заметка в текущем
номере "Науки и жизни".
Некоторые консервативно настроенные деятели высказали сомнение, что
поскольку шкафы не имеют степеней, то не приведет ли чтение ими лекций к
снижению авторитета научных степеней?
Для рассмотрения возникшего вопроса была созданакомиссия, но голоса в ней
раскололись и авторитетное суждение все откладывалось.
Междутем вслед за Мышеедовым-шкафом с чтениями лекций успешно выступили
Дрыгайлов-шкаф ("Мораль и этика будущего") и Лобзин-шкаф ("Топология").
11
С изменением характера меняется и служебное положение. А с изменением
служебного положения меняется характер.
Камилл Ланье. Психология обыденной жизни
Провинциализм, узость кругозора - вот что поразило меня в работах
кандидата физико-математических наук Г. С. Люстикова, когда я возглавил
Лабораторию перезаписи. "Размах" - это слово я сделал своим девизом, и оно же
определяет самую сущность новой истории перезаписи. Размах и экономическая
эффективность.
Из речи юбиляра на праздновании двухлетия назначения А.П.Сыроварова
директором Лаборатории перезаписи
В конце рабочего дня Люстикова неожиданно вызвал Плюшин. В кабинете, кроме
директора Ветеринарного института, несколько в стороне сидел широкоплечий
круглолицый человек лет тридцати в отлично сшитом скромном костюме из
темно-серого трико.
При появлении Люстикова Исидор Варфоломеевич приподнялся в кресле и
проговорил:
- Переработался, Григорий Соломонович? Ничего, бывает... И у нас бывает,
которых, как говорится, и "на вид" не склонит, и "строгач" не сломит. А уж у
вашегобрата, привыкшего к этим самым - эмпиреям, и подавно... Садись, Григорий
Соломонович, в ногах правды нет.
Среди должностных лиц ветеринарного управления, как и некоторых других
управлений, издавна четко обозначились два стиля руководящей деятельности.
Один - "строго официальный", другой - "строго отеческий".
Лица первого направления, учиняя выволочки и разносы подчиненным,
пользовались местоимением "вы" и обильно цитировали соответствующие директивы.
Лица второго направления при выволочках и разносах, напротив, предпочитали
местоимение "ты" и вместо цитат уснащали речь пословицами.
Что касается Плюшина, то он на всем протяжении своей деятельности
придерживался строго официального стиля, но в связи с новыми веяниями в
ветеринарных кругах перекантовался на стиль строго отеческий.
- Посоветовались мы где следует, - продолжал Плюшин, - и решили разгрузить
тебя. Как говорится - ум хорошо, а два лучше; знакомься - новый начальник
лаборатории, Андрей Петрович Сыроваров. Тебе, Григорий Соломонович, оставляем
технику и, так сказать, эмпиреи, ну а уж деловую часть придется взвалить тебе,
Андрей Петрович, на свои молодые и растущие плечи.
Достигнув зрелого тридцатилетнего возраста, Анджей Люсьен сменил гардероб,
распродал рыболовную снасть и редкую по полноте коллекцию папиросных и
сигаретных коробков, на собирание которой ушли предыдущие годы, разогнал
друзей и подруг быстротечной юности, и в новом качестве, под староотеческим
именем Андрея Петровича вступил в должность.
Получив назначение. Сыроваров предложил выгодный пост заместителя по общим
вопросам Коле Чебукину: всегда надо иметь под рукой надежного человека.
- Нет, нет, Андрей Петрович, или Анджей Люсьен, как я буду по-прежнему
именовать тебя в душе, - ответил Колька. - Никогда, пока жив предок, я не
променяю изобилующие рыбой водоемы на мутное житейское море.
- Как знаешь, - сухо ответил Сыроваров. - В твои лета не мешает подумать о
будущем. Папаша может сгореть на работе, или его турнут на пенсию - тоже не
жирно.
... Сейчас, сидя в кабинете Плюшина, Сыроваров деловито думал (деловитость
сразу и во всем сменила прежнюю беспечность), какой ему следует принять тон:
проверенный предыдущими поколениями строго официальный ил современный - строго
отеческий?
Приняв решение, он твердо придал лицу улыбку и, как только Плюшин замолк,
шагнул навстречу Люстикову.
- Надеюсь на тебя, Соломоныч, - сказал он, крепко пожимая руку Люстикова.
- Человек ты скромный, мы и наименование подыскали для новой должности
скромненькое, без пышностей - "технический исполнитель? Неплохо?! В
материальном факторе некоторый урон Ничего, будешь стараться - премируем.
Маленький Люстиков стоял перед богатырски сложенным Сыроваровым, задрав
голову. Ему хотелось сказать что он не привык к бесцеремонному "ты" и кличке
"Соломоныч", но пока он мысленно облекал эти соображения в приемлемую форму,
время для демарша было упущено.
Сыроваров положил могучую длань на плечо Люстиков, и увлек его из
кабинета, инстинктивно сохраняя между собой и подчиненным просвет или
"интервал", как выражаются военные.
В приемной, где сидела одна только секретарша, новый начальник, глядя
Люстикову в глаза, сказал:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг