больше, чем испуг отразившийся на обратившихся в мою сторону лицах. Я взмыл над
землей, верно, на добрую сажень! И приземлился в самой гуще наступающих,
когтями зацепив чьи-то плечи, сходу опрокинув на землю одного из бродяжек.
Какими же низкорослыми они все оказались! Плюгавенькие, слабосильные
человечки! Я ворочался среди них разбушевавшимся великаном, работая кулаками и
локтями, хватая за что только удавалось, раскручивая тела в воздухе, хрупкими
стручками ломая о древесные стволы. Трещали кости, и хрипло ругались ватажники.
Впопыхах кое-кто пытался еще натягивать тетиву, но палки и стрелы не причиняли
мне никакого вреда, хотя отдельные удары я все же чувствовал. Таких, впрочем,
было мало. Стрелы ломались о мою шкуру, палочные оплеухи только добавляли
куража. Кто-то огрел меня кистенем, и, лихо перехватив цепь, я рывком выдернул
опасную игрушку из чужих пальцев. Теперь дело пошло быстрее. Свинцовый шар со
свистом закрутился над лохматыми головенками, выискивая цели. Одного попадания
было достаточно, чтобы человек валился замертво. Азарт все более разбирал меня,
и, осознав, что сражение проиграно, ватажники стали отступать в сторону леса. А
вскоре они уже бежали. Только можно ли было убежать от того всесильного Ящера!
Мощными кенгури-ными прыжками я без усилий нагонял их, сбивал на землю и рвал
когтями. Они уже не пытались защищаться - удирали, не оглядываясь, во все
лопатки. До лесных зарослей живыми добралась едва ли треть. Дальнейшее
преследование не имело смысла.
Шумно дыша, я взвесил на ладони свинцовый шар, пропустил меж пальцев
поблескивающую цепь. Тела незадачливых разбойничков лежали тут и там, словно
желтые сморщенные листья гигантских осин. Никто из них не шевелился. На фоне
ульев - этой миниатюрной деревушки - картина представлялась более чем
сюрреалистичной. Нашествие великанов на Малую Вязовку... Я криво улыбнулся. Вот
и вся твоя правда, отщельничек! Голая и без прикрас! Еще один апокриф
всепобеждающего века. Кто на нас с мечом, на того мы с рогатиной. Бежала
собачка, бежала, присела и отложила на снег все то, что на самом деле ей
хотелось отложить на все человечество. Кто-то понял и запустил в нее снежком.
Как водится, не попал.
Пальцы удобнее стиснули смертоносный шар. Дыхание постепенно
успокаивалось, глаза сами собой обратились к избушке Виссариона. Бамбуковым
побегом новое решение прорастало во мне, пронзая жалость, противоречивые
сомнения и прочие атавизмы. В самом деле! Кто сказал, что за преступлением
следует наказание? Мифы и легенды розовых романтиков! Истина проще и жестче: за
преступлением следует новое преступление. Сорвавшись в пропасть, на полпути не
останавливаются.
Разумеется, я не боялся его и не хотел убивать, но... Правильно
говорят: человек предполагает, а судьба располагает. Вероятно, это было жестом
отчаяния, очередной попыткой вернуться в привычное. Пасечник эту возможность
отсекал напрочь. Своими заумными рассуждениями, уверенной интонацией, всем
своим осуждающим видом. Именно поэтому я не выпустил из рук кистеня, войдя в
избу.
- Виссарион!..
Мне показалось, что он меня не услышал. Во всяком случае, выражение
лица пасечника ничуть не изменилось. Стоя возле окна, он преспокойно протирал
тряпкой затуманенное стекло - этакий беззаботный человечек в одной клетке с
тигром-Более дикую картину трудно было себе представить. Видел же он, что
приключилось там на поляне! И наверняка, мудрец этакий, догадывался, зачем я
вернулся. Тем не менее, стоял себе как ни в чем не бывало, елозил ветошью по
стеклу и, может быть, даже смаковал эти минуты, ясно сознавая, что провоцирует
бывшего сокурсника на очередной бедовый шаг.
Я не шевелился, глядя на него во все глаза. Черт его знает почему, но
крылся во всем этом необъяснимый гипноз! И стекло под мелькающими руками
становилось каким-то удивительно прозрачным - даже вроде как раздавалось
немного вширь. Словно и не стекло протирал Виссарион, а то, что простиралось
сразу за ним. Самым загадочным образом в упрятанном между рам экране
прорисовывались детали, которых в принципе не могло быть. Мне отчаянно
захотелось прищуриться, уколоть себя булавкой. Потому что видел я уже не ульи и
не лесную чехарду, - видел нечто чужое и в то же время удивительно знакомое:
квартиру с потертой мебелью и бордовым ковриком на полу, поцарапанное
фортепьяно у беленой стены, пару блеклых картин и рыжего кота, что сидел на
столе под лампой.
Мне стало не по себе. Неожиданно я припомнил, что подобно Гоше-Кракену
Виссарион тоже ходил некогда в музыкальную школу. Даже играл что-то на
выпускном студенческом вечере. И, вспомнив о его музыкальном прошлом, сразу
узнал квартиру. Это была комнатка Виссариона. Он жил в ней еще в те далекие
времена, когда мы приятельствовали. И вот на том зеленом диване мы не раз
сиживали, коротая время за беседой. А назойливо пристающего рыжего кота я
отпугивал мысленными щелчками. Животное было чуткое - тотчас обижалось и
уходило. И теперь все вновь всплыло за протираемым ветошью стеклом. Зачем?
Почему?.. На секунду мне даже показалось, что я слышу заоконный шум города -
того давнего, навечно убежавшего в безвозвратное прошлое. Шумел ветер, верещали
мальчишечьи голоса, и чья-то радиола .бухала песенными аккордами Юрия Антонова.
Я глядел, боясь нечаянным движением вспугнуть видение. И все-таки вспугнул.
Совершенно необъяснимо Виссарион вдруг переместился. Из избушки в свою
квартиру. То есть по-прежнему, он протирал чертово стекло, но стоял почему-то
уже с тон стороны, став удивительно далеким и даже внешне разительно
переменившись. Да, да! Он стал другим! Просветлели вечно-печальные глаза,
исчезли ранние морщины, - Виссарион бесспорно помолодел...
В груди вновь вскипела бешеная волна. Этот отшельник сумел таки
перехитрить меня! Обвел вокруг пальца, не приложив ни малейшего усилия!
С рыком я взмахнул рукой, и свинцовый шар, разбив окно, вылетел наружу.
И все тотчас пропало. Квартира, поцарапанное фортепьяно, Виссарион со своей
серенькой тряпицей. Я видел то, что и должен был видеть - разбитое стекло, а за
ним - ровные ряды ульев, неподвижные тела разбойников и черную кромку леса.
Возможно, это тоже был выбор. И я его сделал.
Конь, разумеется, подался в бега. Жизнь в качестве дикого мустанга
привлекала его куда больше, нежели рабское служение человеку. Однако без
средства передвижения я не остался. В ветхоньком сараюшке, крытом
мозолисто-золотистым горбылем, я обнаружил довоенных времен колымагу. Какой-то
из стареньких "фордов" - какой именно, я не стал выяснять. Куда больше
интересовало меня, сможет ли эта таратайка самостоятельно двигаться. Чудо
произошло, двигатель завелся почти сразу, и, выехав на дорогу, я убедился, что
управлять этой машиной ненамного сложнее, чем современными моделями - в чем-то
даже проще. Другое дело, что сидеть в салоне с моими нынешними ножищами
оказалось непросто, и для вящего удобства пришлось вышвырнуть вон сиденье.
Скорость "Форд" держал на удивление смешную - километров тридцать или сорок в
час, однако следовало радоваться и такой. Оставив пасеку за спиной, по пыльной
вертлявой дороге я тронулся в путь.
На одном из холмов, вздымающихся над лесом, словно над пестрым
волнующимся морем, мне захотелось осмотреться. Я притормозил и привстал. Все
равно как всадник на стременах. Возможно, этого не следовало делать, потому что
от увиденного спину тотчас пробрало морозцем.
Впереди серой шапкой сгустившегося тумана угадывался город, справа и
слева от него полупрозрачными воронками танцевали и покачивались знакомые
смерчи. Отсюда на расстоянии они выглядели еще более зловеще. И становилось
очевидно, что это не обычные пылевые вихри. Верхний их раструб неспешно
всасывал облака и тучи, нижний ищуще рыскал по земле. Но этим дело не
ограничивалось. Странным образом я видел и многое другое - детали, которые
обычный человек в обычном вихре никогда не разглядит. Каждый по отдельности
смерч представлял собой скручивающийся рулон, и на рулон этот бесконечными
лентами наматывалось и наматывалось окружающее пространство. Жадные воронки
втягивали саму Жизнь, и чуть сзади, следуя вплотную за жизненной субстанцией,
наступала беспросветная мгла. Черная клубящая стена, заполняющая собой весь
видимый горизонт, вздымалась в каком-нибудь километре за моей спиной. Стена, на
которую не хотелось смотреть, от вида которой пробирало нутряной дрожью.
Вероятно, это и был тот самый конец, о котором поминал Виссарион. Дела на
планете сворачивались, первородные пуповины начинали работать в обратном
режиме. Жизнь покидала эти места, уходила, как вода из прошитого очередью
аквариума. Грань, именуемая концом, просматривалась невооруженным глазом.
Пространство бурлило в самостийных мальстремах, столетия теснились в тесных
проходах, торопясь на выход, отказываясь соблюдать какую бы то ни было
очередность. Да и то верно, к чему она сейчас - эта очередность? Клочья
финишной ленты успел разметать ветер, шумные гастроли завершились, феномены
ссудного дня уже не являлись таковыми, пасуя перед главным - завершением всего
и вся.
Отыгравшие свое статисты по команде незримого режиссера подымались и
выныривали с земли и из земли, буднично спешили на исходные позиции. Обо мне,
судя по всему, тоже не забыли. По крайней мере, я имел прекрасную возможность
наблюдать то, от чего уберегали большую часть населения. Возможно, этому стоило
порадоваться, но я особо радужных эмоций не испытывал. То есть, сейчас я не
испытывал вообще никаких эмоций. Я был пуст, как ладонь нищего на паперти, как
древний колодец, отрезанный от подземных кровеносных жил.
Прошло энное время, прежде чем я убедился, что бензина в баке нет.
Скорее всего его не было с самого начала, однако отсутствие горючего ничуть не
мешало "Форду" бодро катить по дороге.
Все представлялось вполне естественным. Движение туда не требовало
горючего, другое дело - обратная дорога. Стоило мнетолько однажды попробовать
развернуть машину, как двигатель тотчас простужен-но зачихал и заглох. Кстати,
вспомнилась и позапрошлая ужасная ночь, когда я скакал и скакал от города,
терзая бока взмыленной коняги. Плыть против течения - напрасный труд. Все, что
нам удалось, это добраться до пасеки, до которой от города по прямой было рукой
подать. Во всяком случае - по прежним меркам это представлялось ничтожным
расстоянием. В движении к городу все складывалось иначе. Препятствий никто не
чинил, старенькое авто безукоризненно подчинялось любым моим прихотям. Более
того - и черные клубящие тучи, что широким фронтом двигались следом, словно
приспосабливались к моему движению, не нагоняя, однако и не очень отставая.
Впереди по-прежнему простиралась жизнь. Узнаваемая или не очень -
другой вопрос. Взору моему попеременно открывалось то, что было, и то, чего
никогда не было.
Я наблюдал поистине удивительные вещи! Если слева с рокочущим гулом
вновь восстанавливался из ядерной пыли Тунгусский метеорит, то справа ревели
трубы и лязгало железо, возвещая о начале великой схватки. Под отсвет
уносящегося ввысь серебристого гостинца из космоса - от Непрядвы лавой
накатывали рати запасного полка. Ордынские тумены, отмахиваясь серпиками
сабель, неуверенно пятились. Сеча на Куликовом поле близилась к своему
кульминационному моменту. Резво наступал от реки Смолки засадной полк Боброка,
и Мамай уже откровенно нервничал, косо поглядывая на свою любимую лошаденку.
Впрочем, Мамая я, конечно, не видел, зато видел, что русские кудлатые
бороды мелькают с одинаковой частотой и с той, и с другой стороны. Где были
татары, где наши, понять было совершенно невозможно. Русские долбили русских,
раскосые басурманы в остервенении наскакивали на столь же раскосых. Вполне
вероятно, что и не Куликово поле это было.
Мало ли обагренных кровушкой полей водилось на земле! Легионы и леодры
одетых в металл гуманоидов сходилось в поединках по всей планете во все века...
Я мчался дальше, и выжженные степи, густо усеянными ржавью доспехов,
сменялись малыми и большими постройками. Мне приходилось объезжать Нюрнбергский
стадион гитлеровского архитектора Шпеера, время от времени притормаживать возле
внушительных фасадов тех или иных дворцов. Триумфальная арка, размерами вдвое
превышающая парижскую, гигантское здание германской рейхсканцелярии - весь этот
нацистский апофеоз скорее пугал, нежели завораживал. А далее на протяжении двух
или трех километров дорога тянулась вдоль шеренги мускулистых скульптур.
Титаны, атлеты и атланты всевозможных калибров демонстрировали мышцы,
изображали скорбь и волевую мощь. Реликтовые серп и молот сменялись свастикой,
многочисленные гербы забавляли схожестью изображенных звериных фигур. Весь этот
зоопарк в меру сил и возможностей скалился и щерился, сжимая в лапах трезубцы и
мечи, скипетры и булавы. И не было кругом ничего живого - только белый и
розовый мрамор, гранит и позеленевшая бронза... На память пришло знаменитое
крама-ровское: "И мертвые с косами стоять"... Но эти не только стояли. Кто-то
из них бежал и летел, кто-то рвал зубастые пасти и мучительно боролся. Самые
неукротимые метали диск и копье, самые ленивые сидели и лежали, что безусловно
представлялось для каменной плоти состоянием более естественным.
Начинался въезд в город. Стоящий на перекрестке британский полисмен в
колоколообразном шлеме заботливо помахал жезлом, подсказывая направление. Я
послушно повернул руль и, лишь спустя секунду, запоздало сообразил, что
полисмен мне кого-то напоминает. Ну да! Капитан Костиков! Собственной
персоной!..
Я обернулся и на мгновение поймал взгляд прищуренных глаз. Но длилось
это крайне недолго. Честный мент странно передернул плечами и "вывернулся". Все
произошло так просто и быстро, что я всерьез усомнился, да видел ли я его лицо
в действительности, потому что теперь он стоял ко мне затылком. Впрочем, и не
стоял даже, а продолжал удаляться. "форд" мой и не думал останавливаться.
Педаль тормоза, вдавленная до упора, лишь чуток снизила его прыть. Очень скоро
капитан-полисмен превратился в крохотную фигурку - этакий восклицательный знак
на дымной строке улицы.
Я с шипением выплюнул вереницу ругательств. Еще один отступник и еще
один хитрец! Хотя... Как раз Костикову это можно было простить. Он ко мне
никогда не ластился, воевал честно и откровенно, надеясь засадить подальше и
"наподольше". Вот и добился своего. А точнее - дождался...
По соседней улице, тоже направляясь к центру, шествовала многолюдная
демонстрация. Играла гармонь, и дружно распевались удалые песни
шестидеся-тых-пятидесятых. Про танкистов с шахтерами, про лихих монтажников. Я
нахмурился. Шары с флагами - это понятно, но что там у них красовалось на
плакатах, я не мог разглядеть, как ни щурился и ни вглядывался. Шеренги
демонстрантов мелькали в проемах меж домов и снова пропадали. К концу света они
шагали, как к пресловутому светлому будущему.
Впрочем, очень скоро меня отвлекла иная картина. Впереди бурлила толпа.
Обутые в лапти крестьяне, объединившись с воинами в кольчугах, штурмовали
какое-то здание. Подвешенный на цепях таран угрожающе раскачивался, и кованый
наконечник бил по глиняной обмазке стен, с каждым ударом все более обнажая
бревенчатую кладку. С хрустом откалывалась щепа, люди громко кричали, с лязгом
лупили оружием по щитам и панцирям. С завидной энергией собравшиеся пытались
заглушить владеющий сердцами страх. Своего рода - психическая атака, волевое
воздействие на нервы - если не на чужие, то хоть на свои собственные. Действие
в чем-то разумное и оправданное. Нынешние полицейские, наступая на толпу, тоже
молотят дубинками по прозрачным щитам.
Словно ощутив некоторую растерянность, "Форд" замедлил ход, рыскнул
влево и скрежетнул тормозами. И тотчас неизвестно откуда вынырнувший жандарм с
лицом Шошина и фигурой Ганса учтиво приложил пальцы к козырьку, шагнул вперед
и, разгоняя лапотный люд ножнами, в пару минут расчистил автомобилю дорогу.
Все оказалось предусмотрено, ничто не должно было помешать моему
движению к цели. Заговорить с вежливым жандармом я не осмелился, он же подобных
попыток так и не предпринял.
Попетляв по улочкам, я внезапно остановился. Точнее вновь проявил
характер фордовский двигатель. Заглохнув повторно, он как бы поставил точку,
подтверждая, что искомая цель достигнута.
Чуть приподнявшись, я огляделся. На секунду-другую ощутил в ногах
неприятную слабость. Сразу за реденькой шеренгой тополей пугающей глыбой
вздымалось здание кинотеатра - того самого, в который когда-то нас заманила
прелестница Фима. Впрочем, она здесь тоже была абсолютно ни при чем. Теперь-то
я понимал это прекрасно. Как известно, все пути ведут в Рим, и к тому роковому
экрану меня мог подвести кто угодно.
Возникло жуткое желание закурить. Я лихорадочно обшарил карманы и
достал смятую пачку. Последняя потерявшая форму сигаретка, роняя табачные
крошки, выкатилась на ладонь. Что ж, весьма символично... Зажигалки у меня не
нашлось, но сбоку услужливо подскочил очередной жандарм со спичкой. Причем он
не чиркал ею о коробок, она загорелась у него в руках - сама собой, едва только
приблизилась к моей сигарете.
- И, пожалуйста, не задерживайтесь!..
Я вздрогнул, услышав голос Безмена. Но подсказчик уже шагнул в сторону.
На меня он не глядел, на лице его не читалось ни злости, ни участия. Город был
наводнен знакомыми масками! Масками, но не людьми.
Окутавшись дымом, я выбрался из "Форда". Не без усмешки отметил, как
напрягся плечистый жандарм. Рука его словно невзначай легла на ремень
поблизости от кобуры. Значит, все-таки живой человек, хоть и маска. И ноженьки
мои когтистые успел, конечно, рассмотреть как следует.
Сигаретку я высосал в три присеста. Легкие клокотали, как кузнечные
мехи, - им эта никотиновая порция была форменным пустячком. Оттого и
расползлась на груди рубаха, тугим пузырем вздувался пиджак. Я не сомневался,
что скоро лопнет и он. Стремительный рост не замедлялся ни на минуту - и даже,
похоже, шел по взлетающей кривой. В кинотеатр я пробрался, согнувшись в три
погибели, словно прополз в собачью конуру.
Знакомое фойе, все тот же серенький неказистый зал. Людей, разумеется.
Никого, зато непонятный грохот снаружи. Кто-то с монотонным упорством долбил в
стены тяжелым. Неужели тот самый таран?..
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг