гармонии, что чуть ее не разорвал, и, как оглашенный, без какого-либо
вступления завопил:
Хмуриться не надо, Ла-а-да,
Хмуриться не надо, Ла-а-да,
Для меня твой смех награ-а-да, Лад-да!..
Особо завидовать тут, вообще-то, было нечему. Мишка в освоении
инструмента так больше за всю последующую жизнь и не продвинулся, фальшивил
ужасно, и подпевать ему, если, допустим, на трезвую голову, не
представлялось возможным. Только по пьянке, когда сама душа поет...
И гости, которые могли еще, вразнобой, но дружно как подхватили:
Под железный звон кольчуги,
Под железный звон кольчуги,
На коня верхом са-а-дясь...
И Аркашка, не выдержав столь недвусмысленного всенародного сочувствия,
зарделся все ж.
Но тут на его счастье матери жениха с невестой, недовольные тем, что
гости отвлеклись от главного, вмешались, объявили традиционный сбор средств
молодым на первоначальное обзаведение. Впрочем, конечно же, не так прямо
объявили, а в подобающих выражениях, но чтоб все без труда поняли.
И Мишка заиграл что-то напоминающее танго. Танцевать под его музыку
было гораздо легче, нежели петь, гости, опять же кто мог, разбились на пары
и затеяли топтаться в тесноте коммунальной комнаты, примерно так, пожалуй,
топчутся в ледяном "автозаке" бедолаги-арестанты, чтобы не погибнуть от
холода, пока их граждане-начальники опять везут куда-нибудь строить все тот
же коммунизм.
И сразу, привлеченная танцевальной музыкой, нарисовалась из чулана
Ленка, которая своей задержкой надеялась убедить всех, что ничего такого у
них там с Аркашкой не произошло, и пошли они с Аркашкой тоже "деньгами
сорить", а мелочью заранее, само собой, не запаслись, в связи с чем пришлось
Аркадию Федоровичу под веник невесте бумажную купюру небрежно метнуть. И она
произвела на всех должное впечатление. Особенно мать жениха смягчилась, хотя
сперва даже и не думала скрывать недовольства не заложенными в смету
гостями, особенно тем, угрюмым, который даже на гармошке не умел...
Ленка по трезвому рассмотрению да при свете дня оказалась не то чтобы
совсем страхолюдиной, однако даже симпатичной, при всей к ней душевной
Аркашкиной благодарности, не являлась. Увы. Кроме того, она была старше
Аркашки на целых четыре года и выше ростом на полголовы. Да к тому ж
общедоступность ее, столь явно выходящая за рамки бытовавших тогда
нормативов, насчет которой Аркашку сразу все, вплоть до собственных
родителей, просветили...
Так что ни о каком продолжении отношений речь идти не могла. И Аркашке
пришлось от девушки, оказавшейся еще личного достоинства лишенной, что
выражалось, опять же, в переходящей все границы назойливости, скрываться да
прятаться, как шкодливому пацану от разъяренного родителя, пока та не
отстала. Кажись...
Но вдруг - это мы опять несколько вперед забежим, дабы не разрывать на
две части одну любовную историю, что страшно любят писатели и терпеть не
могут нормальные, не отягощенные гуманитарным образованием читатели -
вдруг... Как гром среди ясного неба! Прибегает сестра Антонина крайне
взволнованная и всем, кто в доме был, а в доме как раз все и были, кто
продолжал в нем проживать, свистящим шепотом, зачем-то постоянно на окна и
дверь оглядываясь, сообщает, что своими глазами видела: дверь подъезда, а
люди говорят, что и дверь квартиры, где блядешка Ленка с матерью,
бухгалтершей пищекомбината, вдвоем обитают, густо измазаны чем-то черным.
Гудроном, что ли. А еще говорят люди, что Елена беременна и аборт уже делать
нельзя...
Услышав такое, Анисья Архиповна так и села. И онемела. Федор же
Никифорович тоже враз в лице переменился, однако дара речи не утратил -
технорук все-таки, хотя и отставной уже - однако крепко задумался. И
Антонина глядела только на отца, ждала, что он скажет. Поскольку Аркашка не
понял ничего. Ведь традиция измазывания дегтем ворот дома, где живет
легкомысленная девушка, опрометчиво утратившая девичью честь до вступления в
законный брак, традиция, долго-долго поддерживавшаяся самодеятельными
ревнителями общественной морали и в глубь веков уходящая, к тому времени,
казалось, бесповоротно отмерла. И Аркашка про нее лишь краем уха что-то
где-то когда-то слышал, но того, что она уже на последнем издыхании коснется
его, ожидал меньше даже, чем, к примеру, повторного призыва в армию, притом
рядовым, о чем ему да и Мишке нередко кошмарные сны снились. Это, наверное,
такой характерный дембельский синдром. Да и в описываемые времена уже дегтя
как такового было днем с огнем не сыскать. Разве что в аптеке маленькую
бутылочку, дак и то...
- Та-а-к, - молвил наконец задумчиво Федор Никифорович да повторил
еще, - та-а-к... Вне всякого сомнения, эта старая дура сама себе ворота
обгадила. Больше некому. Вообще некому, уж не говоря про то, что блядям
ворота никогда дегтем не мазали. Стало быть, она решила любой ценой свою
Ленку пристроить-таки. И думаю, это только начало. Эх, Аркашка, Аркашка,
сучий ты потрох!
Отца рука даже потянулась было к тому месту, где прежде висел его
педагогический инструмент - красивая сыромятная плетка, которую он в
молодости, будучи учеником сапожника, самолично спел, чтобы ею во время
вечерних прогулок небрежно по голенищу сапога пощелкивать. Ну, таким образом
в те былинные времена молодые мужики да парни "фасон давили".
Однако на том гвоздике с некоторых пор заместо плетки портрет
прогрессивного писателя Эрнеста Хемингуэя висел, повешенный учительницей
начальных классов Татьяной Федоровной, самой, по общему признанию,
интеллигентной в родне.
И отец, поняв оплошность свою, сделал вид, что хотел всего лишь
почесать себе макушку.
- Что думаешь делать-то, кобелишка шелудивый?! - вскипел отец, видя,
что виновник неприятных событий всеми мыслями пребывает далеко от насущного.
- Чо? Ты про чо, пап?
- Аркашка, не выводи папу из себя и не мучай нас всех, по существу
вопроса отвечай: как думаешь улаживать вопрос с Ленкой? - не утерпела
Антонина.
- Ах, вон вы о чем... - Аркашка протяжно вздохнул, собираясь с
мыслями. - Да никак! С чего вы взяли, что я был у Ленки последним? Может,
это вовсе не на меня намек, может, на другого кого-нибудь!
- Однако молва на тебя указывает, - мгновенно и беспощадно дополнила
принесенную информацию сестра.
- А мне плевать на молву! Молва еще не таких собак навесит, дак чо?
- А и вправду... - снова подала слабую реплику и мать, Анисья
Архиповна.
- Что ж, так и придется поступить. Наплевать, стало быть. Другого все
равно ничего не остается... - Это к отцу вернулась его обычная
рассудительность. - Будем делать вид, что нас не касается. А дальше -
поглядим. Эх, Аркадий, ну, разве можно совать... Во всякую дырку... Хотя,
конечно, молодость да солдатчина... Пожалуй, действительно, с каждым могло
случиться. Потому что "сучка не захочет - кобель не вскочит". Зато - впредь
наука... Понял хоть, сын?
- Еще б не понять. Конечно...
И потихоньку, помаленьку молва улеглась. В конце концов, ничего
необычайного не случилось. Даже если б героиня народного сюжета самой что ни
на есть беспорочной девой до Аркашки была. Мало ли их брюхатят да бросают в
интересном положении.
И уж подумали было Колобовы, что бухгалтерша с дочерью, уразумев
бесперспективность такого примитивного и наглого шантажа, больше слухов,
порочащих добропорядочную семью, распускать не будут, а, как все, безропотно
проглотят горькую и банальную пилюлю жизни. Колобовы еще пуще утвердились в
своих предположениях, когда прошел слух, что Ленка мальчика родила на три
шестьсот, однако никаких новых демаршей предпринято не было. Но тут - бах! -
повестка в народный суд! По гражданскому иску. Ответчик - Колобов Аркадий
Федорович.
Целую неделю всю родню лихорадило - шутка ли, если отродясь никто ни с
кем ни по какому поводу не судился. И Аркашка, конечно же, извелся весь, сто
раз проклял и день тот, и шебутного брата Мишку, благодаря которому они оба
попали в злачное место, и Ленку-сучку, затащившую голодного доверчивого
дембелька в злополучный чулан и враз развалившую голяшки настежь - хоть с
головой туда ныряй. Но себя Аркашка нет, не проклинал, себя жалел только,
потому что хоть до кого доведись, дак...
И на гражданском слушании в райсуде - хорошо хоть любопытствующих
знакомых не было, потому как в суд на автобусе за двадцать пять километров
тащиться пришлось, - Аркашка предстал бледным как полотно, однако полным
решимости отстаивать честь свою и достоинство до конца. Зарплату тем более.
Адвокатов тогда не нанимали, да и не было их почти что, таким образом, пока
никаких убытков не случилось, однако неблагоприятный исход дела их
гарантированно сулил. И на худой конец готов был наш ответчик и на честь
свою плюнуть, и на достоинство начхать, лишь бы граждане судьи алименты не
припаяли.
И на определенном этапе судебного заседания был-таки поставлен перед
Аркашкой, а чуть раньше - перед истицей Еленой сакраментальный вопрос: "Так
было - или не было?" На который истица, для блезира потупившись, шепотом,
однако ж внятно и достаточно громко ответила утвердительно, Аркашка же,
намеревавшийся столь же чистосердечно ответить отрицательно, вдруг повел
себя вопреки предварительному замыслу. Вдруг зачем-то ему вздумалось перед
судом истерику разыграть и чрезвычайное душевное волнение изобразить. Будто
самый гуманный в мире суд когда-либо учитывал истерики да волнения
ответчиков.
- Было, было, было, было, было, было, было, было, было! - страстно
пробалаболил Аркашка, при этом его голова болталась, как у тряпичной куклы,
всерьез угрожая порвать крепящие ее ниточки. Потом воздух в Аркашкиных
легких закончился, пришлось сделать паузу, чтобы вдохнуть, после чего он
закончил свою речь заключительным и самым проникновенным. - Было!
- Прекратите паясничать, ответчик! - возмутилась женщина-судья,
повидавшая на своем веку еще и не таких нервных ценителей дармовой любви,
хотя к тому моменту Аркашка уже и сам прекратил.
Окончательного решения суд, однако, не вынес. Отложил его до того
момента, когда ребенок, чье отцовство требовалось установить, шестимесячного
возраста достигнет и можно будет у него кровь для анализа взять.
Так что с души у Аркашки не отлегло. Наоборот, еще тягостней стало.
Перспектива целых полгода жить в подвешенном, как говорится, состоянии
ужасала его, слабонервного.
Но приехал домой, а там сеструха Татьяна несколько утешила. Она, также
переживая за младшего братишку, которого почти единолично вынянчила без
отрыва от школы, у кого-то, отменно владеющего вопросом,
проконсультировалась. И тот ей сказал авторитетно: если группы крови у
ребенка и Аркашки не совпадут, то судебный иск автоматически окажется
несостоятельным. И можно было бы встречный подавать, если бы совправо
предусматривало компенсацию морального ущерба. Но еще сказал авторитетный
товарищ, что если группы крови даже совпадут, то это вовсе не будет
исчерпывающим доказательством Аркашкиного отцовства. Ибо бесчисленное
множество мужчин имеет такую же группу.
А заканчивалась данная юридическая консультация совсем
жизнеутверждающе: если истица не смогла собрать сколь-нибудь убедительных
свидетельств продолжительного сожительства с ответчиком и документов,
подтверждающих ведение совместного с ним хозяйства, рассчитывая лишь на
испуг истца да анализ крови, значит, истица просто дура набитая, что
абсолютно очевидно и без того.
Весьма вероятно, что незадачливым сутяжницам кто-то тоже аналогичным
образом сложившуюся ситуацию растолковал. Потому что судебный процесс
дальнейшего развития так и не получил.
И постепенно Аркашка от всей этой истории отошел, хотя полученный
житейский урок, пожалуй, до такой степени пошел на пользу, что, быть может,
получился даже некоторый перекос всей последующей жизни. Увидеть же
мальчонку, который чуть было не оказался его законным сыном, Аркадию
Федоровичу первый раз привелось лишь лет через десять. Мальчишка со всех ног
несся ему навстречу, и Аркадий Федорович мгновенно его узнал. Ибо сходство
было очевидным. И, как писали в старинных книжках, "леденящий ужас сковал
его члены". Но мальчишка пролетел мимо, никакого внимания не обратив на
незнакомого, ни чем не примечательного мужика.
И ужас понемногу прошел. Ну, и что, в конце концов? Все равно -
случайность, нелепое недоразумение. Тем более что отец, точнее отчим, у
пацана давным-давно имеется, Ленка стала солидной и даже довольно видной
дамой, и прямо-таки на роже написано, что муж у нее хорошо зарабатывает,
получку в дом приносит всю до копеечки, и Ленка за всякое напоминание о
своей несколько беспорядочной юности любому глаза выцарапает. А не
напоминать - так даже и кивнет при встрече приветливо...
Но пора, однако, вернуться назад, где Аркашка с Мишкой вместе отдохнули
после армейской службы всего две недели и, как порядочные сыновья, чтобы не
обременять престарелых родителей бездельем своим, отправились на работу
устраиваться. Долго они место приложения молодых сил не выбирали - кадры
строителей коммунизма требовались везде, и везде заработки одинаковые
примерно, если, конечно, не вербоваться к черту на рога за длинным рублем,
возжелав от жизни всего и сразу, - отправились туда, откуда их три года
назад забрили. Мишка - в "Сельэнерго" высоковольтные и низковольтные опоры
покорять, Аркашка - на завод искусственного волокна, правда, не в ЖКО, а на
сам завод. Кем угодно, лишь бы с отъявленными сантехниками больше дела не
иметь.
Мишке старые друзья искренне обрадовались, само собой, после работы
сразу небольшой пикничок под тополями у речки сгоношили - они всегда в
летний период на вольном воздухе предпочитали производственные вопросы
обсуждать, а какие ж еще, у нас от веку пролетариат, даже отдыхая, - все про
работу да про работу, черт бы ее побрал. Впрочем, в этот раз сперва
терпеливо выслушали Мишкин отчет о службе, потом каждый свои армейские
деньки очень тепло и с чувством глубокой благодарности вспоминал, Мишка,
хоть и без гармошки, даже песню затянуть пытался: "Это ничего, что мы с
тобою, дружище, всего лишь на три года стали старше!..", но лирический почин
поддержан не был. Во-первых, потому, что на пикничках, устраиваемых
трудовыми коллективами, в отличие, к примеру, от обычных выпивок на лоне
природы с кем попало, петь почему-то не принято. А во-вторых, собрались в
бригаде люди самых различных годов призыва, и у них в башках если даже
сохранились отдельные строчки, то от совсем других песен. Но в целом
чинно-благородно посидели, даже без обычных мелких стычек обошлось, и не
надрался никто - дело-то ведь не в получку было, денег - в обрез.
А Аркадия Федоровича, окрепшего и возмужавшего, набравшегося в войсках
полезного опыта реальной субординации, хотели кинуть механиком в прядильный
цех. Там на днях сорокалетнего механика прямо с работы увезли в больницу с
инфарктом. Но только Аркадий Федорович про это услыхал, сразу давай, как
говорится, руками и ногами отбиваться от столь, вообще-то, высокого
назначения. Даже и слушать не захотел про то, что несчастный механик отнюдь
не по причине вредных условий труда рубец на сердечной мышце схлопотал, а
потому, что в молодости слишком серьезно увлекался лыжными гонками да
летними кроссами, отстаивая спортивную честь то школы, то воинской части, то
родного завода - вот оно и сказалось.
В конце концов кадровичка, все аргументы исчерпав, презрительно
усмехнулась и выписала Аркадию Федоровичу направление в ОГМ, на самую тухлую
для начинающего - конечно, опять начинающего - итээровца должность
техника-конструктора с окладом... Ну, с тем самым окладом, какой любил иметь
техник Пупкин из популярных некогда советских анекдотов, скорей всего
"техниками Пупкиными" и сочиняемых от безделья, скуки да чувства полной
бесперспективности существования.
Естественно, ничего в том "огээме" никто сроду не конструировал, ведь
нельзя же всерьез называть конструированием изредка набрасываемые кем-нибудь
простейшие эскизики валов да сварных стеллажей, по которым в мехцехе
что-нибудь столь же изредка и весьма приблизительно изготавливалось. А
большую часть времени трудовой коллектив отдела занимался чем придется. В
сущности, время убивал. Если получалось, то даже с некоторой пользой для
родного предприятия. Но во всяком случае, без особого вреда для него. В
"огээме" в основном прожигали жизнь женщины: молодые сидели на больничном с
малолетними детьми; а которые постарше любили брать бюллетень сами. Причем,
проявляя известную сознательность, скопом, даже в дни эпидемий гриппа,
никогда - каждая, прежде чем захворать, терпеливо дожидалась возвращения на
работу предыдущей больной.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг