дворцовое византийское кознедейство. Но заметить орлиным взором со шпиля
Адмиралтейства двуглавого орла на цитадели Константинополя и убедиться, что
перепорхнул оный и на Российский императорский герб - малоубедительно.
Потребны подобающие предания о многовековом величии. В Риме - Колизей, форум
императора Траяна, Аппиева дорога, развалины сотен дворцов. А что у нас -
нет, не на месте Санкт-Петербурга, тут всё ясно, - хотя бы на месте Москвы,
Ярославля, Смоленска? Что здесь было три тысячи лет тому назад?
Там, на брегах Тибра, - скрижали истории, римское право, длинный
перечень античных словесных творений. А здесь что? Неужели до
Нестора-летописца нет никаких свидетельств имперского величия? И ежели
впрямь византийские хронисты упоминают деяния славян, начиная с пятого века
до Рождества Христова, - неужели у нас за полтора тысячелетия - ни строки? И
ежели ходил вещий Олег под стены Царьграда, так, может быть, мы и с римскими
легионами в древности сходились на бранных полях?
Там - стройный пантеон языческих божеств, злых и добрых духов, а у
нас - где оные? Разве что мелькнёт то какой-то Лад в песне, то безызвестный
Чур в присловице, то водяной в сказке, то русалка, то леший...
Медный исполин скачет во все стороны Времени, не в силах воплотить
имперские посягновения в приличествующие образы и формы.
Ах, кабы знал Петр Великий, кабы ведал, что самые тайные его помыслы
отзовутся в следующим за ним поколении. Отзовутся и даже воплотятся - но не
в трагедиях, увы, не в подносных одах, увы, не в творениях историков
наподобие появившейся в 1767 году "Российской истории" Фёдора Эмина, где
доказывалось, что славянские посланники вели переговоры с самим Александром
Македонским. Воплотятся гротескно, ирреально, несуразно в фантастических
сочинениях одного мелкопоместного дворянина и двух честолюбивых разночинцев.
2. Два века забвения
Вглядываясь в вереницу причудливых фигур, порождённых воображением
Левшина, Чулкова, Попова, современный читатель удивляется и недоумевает.
Европа, заполоненная в древности славянскими племенами, - ладно, такое ещё
можно понять. В конце концов, балтийские славяне и впрямь населяли обширные
пространства, включая современную Германию (лужицкие сербы и поныне обитают
там). О славянских обычаях и нравах оставили бесспорные свидетельства и
Саксон Грамматик, и Адам Бременский, и Гельмольд, и другие почтенные авторы
Но псевдоисторический антураж в "Русских сказках", в "Пересмешнике", в
"Старинных диковинках", но мешанина из названий племён, реально
существовавших - и выдуманных, но смещение в пространстве и времени имён,
фактов, событий - как понять сие? Почему авторы пересказывают ситуации то из
"Тысячи и одной ночи", то из "Похождений Гаруна аль-Рашида", то из рыцарских
средневековых романов - и не боятся, видимо, упрёков в плагиате? А чего
стоят все эти расхожие пираты, кораблекрушения, переодевания, роковые
нечаянные встречи. Все эти бесконечные бутафорские волшебства, где герои,
побывав под личиною жабы или стряхнув с себя кору дуба, вцепляются друг в
дружку, жаждая немедля рассказать каждый свою одиссею превращений?
Потомки - и в веке девятнадцатом, и в двадцатом - сурово отнеслись к
волшебно-богатырским писаниям нашей троицы. Николай Полевой в трёхтомной
"Истории русской литературы" их даже не заметил. Иван Сахаров в "Обозрении
русских народных сказок" осудил как "произвольные выдумки" (хотя и сам
грешил "подновлениями" сказок). Владимир Савченко в замечательном труде
"Русская народная сказка" попросту от них отмахнулся.
И в результате - двухсотлетнее забвение "старинных диковинок".
Но справедлив ли был суд потомков? Думается, несправедлив. Во-первых,
потому, что понятие авторства в веке восемнадцатом ещё только намечалось,
тем более в таком "низком" жанре, как проза для купцов, крестьян,
мастеровых. Не осуждаем же мы ныне Пушкина за то, что поэма "Руслан и
Людмила" соткана по канве левшинских "Русских сказок". Или Грибоедова,
"перетянувшего" к себе в "Горе от ума" и Чацкого, и Фамусова, и Молчалина из
романа "Семейство Холмских" Бегичева (там есть ещё и героиня Хлестова!)
Во-вторых, большинство авторов только ещё складывающейся русской прозы
вообще не выставляло своих фамилий на титул. И "Пересмешник", и "Русские
сказки" выходили безымянными, их авторов путали ещё и в нашем столетии.
В-третьих, наши творцы волшебно-богатырских фантазий на тему российской
и всемирной истории не скрывали, что источник их вдохновение - европейская,
прежде всего французская литературная сказка эпохи Просвещения, то есть
сказка, где уже господствовал причудливый мир восточных сказаний, вернее,
подражаний оным, достаточно упомянуть "Историю персидского султана и его
визирей" (1707), "Тысячу и один день" (1710 - 1712), "1001 четверть часа,
татарские сказки" (1712), "Чудесные приключения мандарина Фум-Хоама,
китайские сказки" (1723), "1001 час, перуанские сказки". Эти чудеса
наложились на "стремление к литературной игре, литературному маскараду,
самопародирование, в принципе характерное для салонной культуры", как
подметил недавно А. Строев в предисловии к сборнику "Французская
литературная сказка XVII - XVIII веков". Если учесть, что и для России, и
для Европы понятия перевод - пересказ - оригинальное сочинение, как правило,
совпадали, то легко заключить: упрёки в адрес Левшина, Чулкова, Попова были
несостоятельны. Гораздо полезней уяснить суть их творчества применительно к
вехам жизненного пути.
3. Кое-что о попутчике буржуазии
Василий Левшин, появившийся на свет в 1746 году по Рождеству Христову,
был младше Попова на четыре года, Чулкова - на двенадцать, но пережил обоих
на целое поколение и закончил счастливую жизнь уже при Николае I. Был он
мелкопоместным дворянином, родословие вёл, как было модно в описываемые
времена, от "иностранного князя Сувола", пожаловавшего на Русь в 1365 году.
Деток у счастливца было аж шестнадцать, и для их услаждения и возвеличения
сочинил он сначала "Родословную книгу благородных дворян Левшиных" (1791), а
позднее "Историческое сказание о выезде, военных подвигах и родословии
благородных дворян Левшиных" (1812). В первой книге величественный фамильный
герб увенчан масонскою шестиконечной звездой, во второй - поскольку времена
изменились - уже пятиконечной.
Величайшим тружеником был этот член санкт-петербургского Вольного
экономического общества и Италианской Академии наук, сочинившим не менее
90 книг, - по большей части необходимых для житейского обихода. В эпоху
нынешних экономических расстройств и неурядиц даже заголовки левшинских книг
звучат как гимны нашим прапрапрадедам: "Словарь коммерческий, содержащий
познание о товарах всех стран, и названиях вещей главных и новейших,
относящихся до коммерции, также до домостроительства; познание художеств,
рукоделий, фабрик, рудных дел, красок, пряных зелий, трав, дорогих камней и
проч.", "Ручная книга сельского хозяйства всех состояний", "Полное
наставление, на гидростатических правилах основанное, о строении мельниц
каждого рода: водяных, также ветром, горячими парами, скотскими и
человеческими силами в действие приводимых", "Книга для охотников до
звериной, птичьей и рыбной ловли", "Карманная книжка скотоводства",
"Красильщик, или Настоятельное наставление о искусстве крашения сукон,
разных шерстяных, шелковых, хлопчатобумажных и льняных тканей, пряжи и
проч.". За эти-то и прочие работы, заметим в скобках, Левшин удостоился в
30-е годы нашего несентиментального века звания "технического консультанта
мелкопоместного дворянства" и "попутчика буржуазии", звания, возложенного на
него, яко венок на надгробие, литератором В.Б. Шкловским*.
______________
* Подробнее см.: Шкловский В.Б. Чулков и Левшин. Л., 1933.
Левшинские естественнонаучные труды столь основательны и многочисленны,
что никому и в голову не могла прийти мысль о его авторстве книги "Русские
сказки" (1780 - 1783), и их продолжении "Вечерние часы, или Древние сказки
славян древлянских" (1787 - 1788) Только утончённый стилист мог бы выявить
взаимосвязь этих двух сочинений с интонациями переводчика трёхтомной
"Библиотеки немецких романов" (переведена, как значится на титуле, "с
Берлинского 1778 года издания, ВСЛ. ЛВШНМ"). Равно как и со стилистикой
переводов "Чудес натуры" (1788), "Слова натуральной магии" (1795), "Открытых
тайн древних магиков и чародеев" (1798 - 1804). Но в екатерининскую эпоху
понятия стиля и интонации в прозе только ещё нарабатывались. Впрочем, свет
не без мудрых обличителей безнравственности. В 1786 году архиепископ Платон
объявил "сумнительными и могущими служить к разным вольным мудрствованиям, а
потому к заблуждениям и разгорячению умов:
...18. Русские сказки, содержащие древнейшие повествования о
славных богатырям... 10 частей.
19. Сказки духов. 6 частей.
20. Библиотека немецких романов. 3 части..."
Ежели учесть, что "Сказки духов" перевёл тоже Левшин, то можно токмо
удивляться: ведь в самое яблочко попал стрелою владыка!
Так и остался Василий Алексеевич в памяти современников выдающимся
экономистом сторонником Русско-американского торгового альянса (эх, и поселе
не сбылось!) - и никому не известным беллетристом. И лишь в наши времена
выясняется, что Левшин - основатель русской исторической прозы, что он
первым придал ей эпическое начало, обратив взор на былинные времена времён
Владимира Красное Солнышко (см., например, предисловие Е.А. Костюхина
"Древняя Русь в рыцарским ореоле" к сборнику "Приключения славянских
витязей: Из русской беллетристики XVIII века").
Левшин гордился, что принадлежит к сословию, кое дало России Державина,
Сумарокова, Хераскова, потешался над выскочками-разночинцами, пытавшимися
всеми правдами и неправдами "вырастить" древо родословия, обзавестись гербом
и мундиром. Но описания пантеона языческих божеств он заимствовал у сына
солдатского Михаилы Чулкова и сам кое-что сюда добавил. Но его повесть
"Досадное пробуждение" - предшественница гоголевской "Шинели". Но писал он
для разночинцев, для простого люда. Недаром же в десяти частях "Русских
сказок" есть и бытовые сказки, и притчи, и любовный роман ("Приключения
Любимира и Гремиславы"). Писатель тонко чувствовал духовные запросы народа.
И народ инстинктом ощутил значение левшинских фантазий: "Русские сказки"
переиздавались четырежды - успех по тем временам небывалый! - и после
многажды воспроизводились в лубке.
4. "Кого сей памятник печальный покрывает..."
Теперь, читатель, настало время раскрыть вторую книгу третьего тома
"Библиотеки" там, где воспроизведён портрет молодого Михаилы Чулкова, сына
Дмитриева.
Это красавец с тонким нежным лицом и проницательными глазами, этот сын
солдатский, сумевший пробиться в разночинную гимназию при Московском
университете (была ещё и гимназия благородная) этот честолюбец, который
выслужит себе дворянский мундир, этот актёришко придворного театра, - как он
чувствует себя, подав в 1765 году прошение всепресветлейшей, державнейшей,
всемилостивейшей государыне, в коем умоляет сделать его камер-лакеем? Кем он
себя ощутит, когда по прошествии нескольких недель получит "вседневную
лакейскую годовую ливрею, да трёхгодовую епанчу, да шляпу пуховую с
позументом золотым широким"? Холуем, умеющим вползти в доверие господ?
Лизоблюдом, наловчившимся хранить державные тайны? О, не так всё просто, не
так. Пользуясь положением дворцового слуги, он хочет напечатать первые две
части своего "Пересмешника". Причём напечатать с посвящением гофмаршалу
двора К.Е. Сиверсу, благодетелю, в чьих руках был придворный театр, однако
рассчитывает сочинитель на успех среди всех слоёв общества.
Замысел Чулкова вполне удался. Он и года не протомился в лакеях, а уж
"пересмешник" выпорхнул на свет, о книжке заговорили повсеместно. Да и как
не заговорить, если повествование затеяли два молодых повесы, по очереди
рассказывающие диковинные истории: один житейские, бытовые, игривые, порою в
духе "Декамерона", другой - волшебные, где герои то и дело сталкиваются с
чудовищами и, разумеется, одолевают оных. О, Чулков не зря зачитывался в
юности и Бовою Королевичем, и Петром Златых Ключей, и Ерусланом, и Фролом
Скобеевым, не зря, по его собственному утверждению, 40 раз переписал Бову.
Успех "Пересмешника" был ошеломляющим. И Чулков увольняется из лакеев,
сдаёт на склад ливрею, епанчу, шляпу с позументами. Ан нет! Вскорости
выясняется, что опять надо тянуть служебную лямку, на сей раз в должности
придворного квартирмейстера, в коей он пребывал до 1770 года. Подневольные,
конечно, два с половиною года, но и благословенные тож. Опубликованы ещё две
части "Пересмешника" и написана последняя, пятая. Произвёл фурор в обществе
роман "Пригожая повариха, или Похождения развратной женщины". Придуманы и
выпускаются еженедельник "И то и сё" и ежемесячник "Парнасский
щепетильник" - сатирические издания, высмеивающие пороки общества и
литературных недругов Чулкова - Василия Лукина, Василия Майкова, Фёдора
Эмина. Отдано в печать "Собрание разных песен" (до конца столетия оно будет
трижды переиздано). И что не менее важно - в типографии Академии наук
оттиснуты 600 экземпляров "Краткого мифологического лексикона" (1767).
Робкую попытку населить русский Олимп на манер греческого предприял ещё
в "Синопсисе" Иннокентий Гизель. То было во второй половине XVII века.
"Древнее многобожие России, сходствующее с греческим и римским" разрабатывал
Михайло Ломоносов. А закончил эту работу Михайло Чулков, опубликовав после
лексикона за двадцать последующих лет "Весьма краткое известие о мифологии",
"Словарь русских суеверий", "Абевегу русских суеверий" (см. "Сказания о
чудесах") Эти работы были встречены при дворе благожелательно. Дочери Петра
уже мало было убедиться, "что может собственных Платонов и быстрых разумом
Невтонов российская земля рождать". Хотелось, чтобы русские герои стали
вровень с героями скандинавской "Старшей Эдды", германских "Нибелунгов",
старинных английских баллад.
В 1770 году Чулков бесповоротно решил продолжать карабкаться вверх по
служебной лестнице, начиная с должности канцеляриста правительствующего
сената. Через два года он станет секретарём Коммерц-коллегии, ещё через
десять лет выпустит 21 том "Исторического описания российской коммерции". И
наконец, наконец-то сбылось, надворный советник Чулков стал коллежским
ассесором и внесён в Дворянские книги Московской губернии. Да, стал тем
самым "новомодным" дворянином - с правом ношения "кафтана красного с
воротником и обшлагами железного цвета". Это случилось за двенадцать лет до
его кончины, увенчанной эпитафией:
Кого сей памятник печальный покрывает?
Увы! Чулкова прах под сим опочивает.
Чулкова - друга Муз, защитника сирот:
Кто кроткая души, трудов бессмертных плод
Принёсши, облетел, как древо сил лишённо.
Но где награда?.. Там... Здесь всё мечта, всё тленно.
Каков же вклад этого противоречивого человека в отечественную
литературу? Парнасского щепетильника, сиречь торговца мелочным товаром,
который, ёрничая, обзывал себя "животным сокращённым", жалкою лягушкою, а то
вдруг, как Петр Великий, единым взором оглядывал все мировые порты, судьбы
народов, империй, материков. Он первым осознал всерьёз значение
мифотворчества. Первым, хотя и в формах гротескных, пародийных, заговорил о
русской старине, опередив кое в чём даже Левшина, хотя явно уступал ему в
сюжетосложении... Наконец, первым начал тяготеть к нравоописательству, к
психологизму. Вспомним историю юного злосчастного Асколона, наказанного за
попытку кровосмешения и долгим пребыванием в тюрьме, и превращением в
кентавра: некоторые описания его характера заставляют вспомнить
Достоевского.
5. "Лице, как бедная раскольничья икона..."
Портрета Михайлы Попова, сына Иванова, до сих пор не обнаружено.
Сведения об нём чрезвычайно скудны. О наружности можно судить по вынесенной
в подзаголовок строке из стихотворения Чулкова, посвящённого своему
приятелю-разночинцу. Тот имел "чахотный образ", росточком был чуть поболе
полутора метров, но в этом слабом теле жил могучий дар сочинительства! Он
подготовил сборник "Российская Эрата, или Выбор наилучших новейших
российских песен, поныне сочинённых". Был автором первой русской комической
оперы "Анюта". Дерзнул вступить в единоборство даже с божественным Торквато
Тассо, переведя его поэму "Освобождённый Иерусалим".
Как и Чулков, Попов был придворным комедиантом, затем помогал старшему
наставнику заполнять страницы еженедельника и ежемесячника, пока те не
отдали Богу душу, сочинил "Краткое языческое баснословие". Перевод с
французского сборника "персидских сказок" с нехитрым названием "Тысяча и
один день" помог Попову в сочинительстве волшебно-богатырской повести
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг