моими стараниями возвратил ей вскоре чувства. Открыв свои глаза и в
превеликой горести говорила она мне сие:
- Кто ты таков ни есть, только знаю, что пренесчастливый человек из
всего смертного рода. Из которой части света и из какого скучного тебе на
свете состоянии стремился ты на свою погибель? Я удивляюсь, как не
предвещало тебе сердечное чувствование, что ты здесь должен будешь лишиться
жизни невоображаемым тебе никогда мучительным образом.
- Государыня моя, - отвечал я ей с такою же прискорбностию, - от
рождения моего не желал я искать моей смерти; но она, как немилосердое и
неутолимое чудовище, повсеминутно зовёт меня к себе и ведёт столь страшными
и мучительными стопами в вечность, что должен я проклинать моё рождение и
тот плачевный день, в который зачался у матери моей во утробе.
Потом, проливая горькие слёзы, рассказал ей все мои несчастные
приключения. Она присовокупила свои слёзы к моим. И так мы с час времени
рыдали неутешно, и признаюсь, что, видя её слёзы, жалел я больше о её
несчастии, нежели о моём собственном.
Далее, чтоб больше насладиться ей своею горестию, рассказала она мне
свои приключения сими словами:
- Я происхожу от ингрян; родитель мой был человек бедный,
следовательно, была бы я воспитана с превеликими недостатками; но судьба
показалася мне тогда весьма благосклонною. В соседстве с нами жил знатный и
богатый дворянин; он, увидев меня некогда, выпросил у моего отца и
воспитывал меня благородным образом; имел сына таких же лет, как и я, и так
вместе мы с ним воспитывались и учились. Когда ж начали понимать себя, то
влюбились столь друг в друга, что изъяснить нашей страсти никоим образом
невозможно; частое и ласковое обхождение сделало нас наконец совсем
неразрывными, и мы клялись друг другу, чтоб вечно не расставаться. Пламени
нашему ничто не препятствовало, и всё согласовалось с нашим желанием.
Его и мой второй родитель предпочёл красоту и добродетель мою всякой
знатности и богатству и для того предприял сочетать нас браком. Во-первых,
обогатил моего отца и мать; во-вторых, узнал совершенно наше согласие и
потом приступил к брачным обрядам. Оные, к превеликому удовольствию, весьма
благополучно кончились.
С сих пор началося моё несчастие, и судьба сколько была ко мне
милостива, столь напротив того освирепела. В самый первый день похищена я в
сие несносное для меня и страшное жилище. Здесь обитает неистовый и злобный
волшебник. Он для того нарочно произведён адом, чтобы приносить всякий вред
всему смертному племени. Он вынес с собою все из ада ядовитые зелия, посеял
их в сём месте и также разметал местами и по всей вселенной; и сказывают,
что он изобрёл медицинскую науку. Тому уже несколько тысяч лет, как
причиняет вред людям, и, согласившись вместе со смертию, поядает великих
императоров, прехрабрых полководцев, разумных министров, великих философов и
учёных людей. Сей вредоносец, облетая всю вселенную, увидел некогда меня и
смертельно влюбился, летал ко мне весьма часто во образе огненного змия и,
принимая вид красавца, склонял меня на своё желание. Я не только чтобы
думать о его любви, но несказанно страшилась такого злобного духа. Когда же
я сочеталась браком, то он, не желая видеть меня в других руках, похитил на
сие место и здесь меня заключил вовеки.
Красавица, окончив свои приключения, хотела описать мне злобу сего
старого волшебника, как вдруг услышали мы превеликий шум, земля ужасно
поколебалась, и все покои находилися оттого в превеликом движении.
- Ах! пропали мы! - возгласила она отчаянно. - Это он, и жизнь наша в
опасности!
При сём её слове вошёл он в залу. Вид его столь был угрюм и страшен, что
казалось мне, будто бы он превосходил злобою и самого адского царя.
- Как ты дерзнул войти в сие место, - говорил он, - не опасаяся за то
жестокого наказания?.. Возьмите его, - сказал он не знаю кому, - и
заключите в волшебную темницу!
Невидимые духи взяли меня под руки и вывели из покоев, бросили в ужасную
темницу и в оной заперли. Те страхи, которые я до сего имел несчастие видеть
пред этим, были ничто. Вся сия ужасная и пространная пропасть стонала
наподобие адского жилища; стены её увешаны были анатомическими и другими
приличными оным инструментами, на которых видна ещё была кусками запёкшаяся
человеческая кровь. Посредине стояли смертоносные махины, одна из них метала
из себя во все стороны острые иглы с таким стремлением, что оные совсем
уходили в пол, в потолок и в стены и от которых нигде укрыться было
невозможно; другая брызгала из себя с таким же обилием горячий свинец. И я
бы, конечно, принужден был лишиться тут с мучением жизни, ежели бы не
защищала меня от оных невидимая сила. Целую ночь беспокоился невидимыми
злыми духами, которые не давали мне ни времени, ни места к собранию
расточенного моего разума, однако ж они мне не вредили.
При рассветании дня увидел я в сей страшной темнице ту несчастливую
красавицу: она, прибежав ко мне, ухватила меня за руку и очень поспешно
привела в ту же залу, и говорила мне:
- Теперь злой волшебник полетел к своим товарищам; он вознамерился
собрать их всех сюда и в их присутствии лишить тебя жизни, ибо думает он,
что ты пришёл освободить меня и увести из сего проклятого жилища. Я имею
способ ко освобождению тебя и желаю лучше подвергнуться всяким мучениям,
нежели чтоб ты скончался безвинно; но любя меня весьма много, он того не
сделает.
Потом повела меня в другую комнату, в которой на маленьком столике
увидел я премножество пузырьков. Красавица, взяв один, капнула мне из него
на голову, от чего тотчас потерял я образ человека и превратился в молодого
и прекрасного орла: почувствовал в себе великую легость и мысленно выбирал
себе выше облаков жилище.
- Сколь я несчастлива, - говорила потом красавица, - что сии составы
против меня заколдованы и не действуют надо мной нимало; а если бы я могла
от сего превратиться, то бы, конечно, последовала за тобой. Теперь ты не
опасайся, - продолжала она, - хотя бы где он с тобою и встретился, то,
конечно, не узнает: ибо он не имеет этой силы, чтоб распознать прямое
животное от превращённого. Теперь тебе свободен путь, и ты можешь
возвратиться в своё отечество.
Я благодарил её, сколько позволил новый мой образ, ибо все человеческие
чувства осталися со мною, и хотя с превеликим сожалением, однако расстался с
нею.
Поднявшись на воздух, позабыл я все мои несчастия и восхищался новою
моею жизнею. Все её приятности представилися вдруг моему понятию; я с
радостию воображал себе, что всюду имею отворённый путь, предприял лететь в
моё отечество, а там увидеть Асклиаду, уведомиться обо всём и быть опять
спокойным обладателем; но злое несчастие сильнее было моего желания. Как я
уже сказал, что я беспокоился целую ночь, следовательно, не спал целые сутки
или ещё больше; итак, начал меня клонить сон; для того выбрал я высокое
дерево, сел на ветвь оного и отдался приятному сну.
Сколько я в оном находился, того не знаю, ибо пущенная в меня стрела
лишила моего покою и свергла с дерева на землю. Упав на оную, потерял мои
чувства и долго находился без памяти; потом, когда очувствовался, увидел
себя в пребогатом доме и множество людей обоего пола, которые старалися
помогать моему состоянию; это я усмотрел из их обращений, а языка их не
разумел.
По счастию или больше по несчастию моему, получил я от стрелы лёгкую
рану в правое крыло, и так весьма нетрудно им было возвратить мне прежнее
моё здоровье. Когда уже я находился совершенно в оном, то приметил, что они
весьма много любовалися на мой образ, и после уже узнал, что они никогда не
видывали у себя орлов. Больше всех любовалися моим образом женщины и
находили в нём, не знаю, что-то приятное; начали возить меня по домам и
везде показывать. Я же предприял им показать, будто бы я был учёная птица, и
так соответствовал им моими движениями и другими приличными бессловесной
твари знаками. Вскоре уведомился о сём их государь, и я отвезён был к нему
во дворец. Молодая государыня взяла меня в свои покои, и я находился там,
более никем не видим.
Государь столь ревновал ко своей супруге, что не только люди, но и
бездушные вещи, которые находились в её комнате, казались ему
подозрительными. Он часто ходил к ней в покои, осматривал их всегда сам и
никому не верил, и я после узнал, что он имел справедливую причину ревновать
к своей сожительнице.
Некогда отлучился он из города на охоту. Государыня прибежала в
превеликой радости в свои покои, выняла из-под некоторой урны ключ, отперла
оным двери, которые сделаны были в стене и прикрыты обоями. Вышел оттуда
статный и пригожий красавец. Он начал целовать государыню и делать ей всякие
ласки, которых она с своей стороны оказала ему ещё больше. Целый день
находилися они в сих упражнениях, и наконец, как я примечал, что надобно уже
приехать государю, то она, простясь с своим любовником, заперла его опять в
ту, может быть, ему весьма и приятную темницу, а ключ положила под ту же
урну, в которой хранился пепел её предков.
Сие беззаконие и нарушение клятвы казалось мне достойно всякого
наказания, однако сим она ещё не была довольна. Начал я примечать из её
обхождений, что она меня слишком любит и почитает. В одно время сидела она
под окном, на котором я находился; глядела на меня весьма пристально, потом,
взяв к себе на колена, целовала мои крылья, подобно как у любовника руки.
Наконец, написав письмо на своём языке, положила его пред моими глазами; я,
посмотрев оное, показал ей знаками, что его не разумею; и так целовав меня
весьма долго, наконец успокоилась.
На другой день Дина, так называлась государыня, принесла пред меня, как
думаю, то же письмо на четырёх языках, из которых разумел я два, на нашем
наречии было оно следующего содержания:
"Я изо всего примечаю, что ты не птица, а очарованный человек. Я, может
быть, найду способ возвратить тебе прежний твой образ, а в воздание за то
хочу, чтоб ты любил меня и был со мною не разлучен до конца твоей жизни".
Прочитав оное, не мог я пробыть без великого негодования на неверную сию
женщину. Забыв весь страх и то, что должно мне было скрываться, попросил
мановениями всего того, что принадлежало до письма, чему она весьма
обрадовавшись, подала мне всё оное, я ей написал в ответ такое:
"Любить тебя, Дина, не буду никогда;
мне счастья больше нет верным быть твоему супругу;
и сей к тебе страсти чувствовать не буду;
не можно истребить мне благодарности к государю".
Взявши оное, ходила она, как думаю, к переводчику, и когда оттуда
пришла, то приметил я некоторую досаду на её лице, которая, однако, скоро
миновалась. Это уже был вечер; итак, раздевшись совсем, легла она не постелю
и приказала и меня подать к себе. Сколько сил моих было, старался я от неё
вырваться, но все старания употреблял напрасно, ибо она весьма крепко
держала меня за крылья.
С час времени спустя вошёл к нам государь, подкравшись весьма тихо;
увидел он, что голова моя лежала на её грудях. В одну минуту заключили меня
в самую ужасную темницу, у которой ни дверей не было, ни окон; препроводив
тут целую ночь, плакал я неутешно и просил немилосердых и совсем забывших
меня богов, чтобы лишили они меня такой бедственной горестной моей жизни,
перестали бы делать меня игралищем развратного несчастия. Но я увидел, что
они ещё не довольны моим мучением и определяли испытать мне большее гонение
судьбины.
Поутру вошёл ко мне человек, которой знал наше наречие; он подложил мне
бумагу и велел написать что-нибудь нашим языком. Я не знал, на что это было,
написал не помню что такое; он вынял из кармана то письмо, которым я отвечал
государыне, сличил с этим и говорил, что я достоин за сие самой мучительной
казни; его найдена была половина, ибо она, изорвав его, бросила. Сия же
половина содержала в себе следующее:
"Любить тебя, Дина,
мне счастья больше нет
и сей к тебе страсти
не можно истребить".
Вскоре потом пришли ко мне вооружённые воины, взяли меня из темницы и
понесли на приготовленный нарочно к тому сруб, чтоб на оном сжечь меня и
прах развеять по ветру.
Несён я был между множеством народа, которые собрались смотреть сего
позорища, как какой-нибудь злодей и преступник; всякий, как я думаю, желал
видеть мою погибель скорее, нежели мне оная назначена была. И как увидел я
приготовленное для моей казни место, то члены мои ослабели, кровь во мне
застыла и в одну минуту лишился употребления моего разума.
Вдруг, не знаю, какое-то непонятное ободрение пронзило мой слух и
воскресило меня как будто бы из мёртвых: услышал я голос разносчика, который
между людьми продавал розы. В сём случае вспомнил я слова превратившей меня
в орла красавицы, она кричала мне вслед, когда я с нею простился, нечто о
розах; итак, думал, не получу ли от них человеческого вида, и для того начал
озираться повсюду, чтоб увидеть того человека. Я его усмотрел, ибо он
находился ещё впереди, и на таком месте, которого нам миновать было
невозможно.
Начал я биться у воина, которой нёс меня на руке, чтоб тем ближе
подвести его к тому месту, где стоял продавец. Когда же находились мы против
оного, то я усмотрел к тому большую способность, схватил несколько листов от
тех цветов и проглотил; в самое то время потерял я образ птицы и превратился
в человека. Опутины, которые находились на моих ногах, весьма нетрудно мне
было перервать, и так сделался свободен.
Вдруг приключилась от того превеликая в народе тревога; всякий смотрел
кверху, ибо думали, что я, вырвавшись у воина, поднялся на воздух.
Помешательство это весьма долго не утишалось, однако наконец кончилось
народным смехом, к превеликой досаде ревнивого государя.
Страх принуждал меня оставить этот город, и я, надев приличное моему
состоянию платье, то есть невольническое, вышел немедленно из оного. Весь
день находился в путешествии и, не нашед нигде обитания, принужен был
препроводить ночь в лесу. Освирепевшая судьба вела меня из беды в беду и из
пропасти в пропасть.
В самую глухую полночь наехали вооружённые люди, которые, взяв меня с
собою, привезли в город. Тут содержали весьма великолепно, и жил я в
преизрядном доме. Всё, что ни есть редкое на свете, составляло мою пищу,
платье носил я столь богатое, что мне редко и видать такое случалось.
Прислужников при мне находилось довольное число, всё шло в изрядном порядке,
и я думал, что судьба, сжалясь на моё горестное состояние, начинает быть ко
мне благосклонна; а не знав языка тех людей, у которых я жил, не мог
действительно предузнать моего рока.
В некоторое время предприял я обойти все покои того дому, в котором
находился; в одном нашёл человека, который, сидя на кровати, весьма горько
плакал. Как скоро я на него взглянул, то сердце моё облилось кровью, а глаза
наполнились слезами, ибо печаль его не предвещала мне ничего доброго.
Подошед к нему, спросил я его:
- Что причиною твоей печали?
- Этот великолепный дом, - отвечал он мне, - или, лучше, отверстый
гроб несчастливым людям. Всё его довольство и все делаемые нам услуги
готовят мучительное окончание жизни. Мы должны чрез три дни принесены быть
на жертву здешнего города идолу и покровителю народа. Все чужестранцы
заключаются в сём доме и после закалают их на жертвеннике. Два дни останется
быть нам на свете и вкушать горькое удовольствие нашего состояния.
Услышав сие, я окаменел, ноги мои подогнулись, и я едва не повалился на
землю.
"Что делается со мною, - говорил я сам в себе, - какое неистовое чудо
овладело моею жизнею и какая немилосердая эвменида [17] пожрала
благополучные дни мои и счастие? Уж не выгнанная ли из ада Мегера управляет
моим жребием, и Клотона перестала прясть дни мои из золота и шёлку, которые
проходили посреди забав и веселий; а ты, немилосердая Аропа, когда уже
лишился я всей надежды и упования, для чего не перережешь бедственную нитку
моей жизни? Куда ни обращусь и куда ни пойду, везде ожидает меня новое
несчастие".
Итак, присовокупил я слёзы мои к слёзам моего товарища, и начали
оплакивать вместе горестное наше состояние и ожидать непременного конца
нашей жизни.
Когда настал для нас ужасный день, то увидели мы, что начинается в
городе великое торжество; всякий выходил на публичную площадь в праздничном
одеянии, начиналась в народе радость, и слышны были жертвенные песни. Сей
праздник отправлялся у них богу жатвы в начале весны. Вскоре пришли к нам в
дом жрецы, и сами своими руками отпрали нас губами и после намазали наше
тело различными благовонными мазями; потом одели нас мантиями жёлтого цвета,
смешанного с голубым, а на головы положили из различных цветов венки и так
повели нас из дому.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг