будет целиком из металла. Да-да... Вы понимаете, гениальный Циолковский
предлагал еще в конце прошлого века строить дирижабли переменного объема из
волнистого, гофрированного металла. Он доказывал, что они неизмеримо
прочнее, чем дирижабли с оболочкой из ткани. А если взять два металлических
баллона? Да-да, два! И соединить их жесткой фермой, а на этой ферме
смонтировать несколько ветроколес... Понимаете? - Увлекшись, Терехов
постепенно повышал голос и по привычке стал широко размахивать руками. -
Такая спаренная система будет обладать исключительной устойчивостью даже в
самом сильном воздушном потоке, в любых неблагоприятных условиях. И знаете,
кто подсказал мне идею новой СЭС? Вы! Да-да, вы, Леночка!.. Вспомните сорок
на проводе. Вы сказали тогда: они похожи на две СЭС. Ну, и у меня мелькнула
мысль: нельзя ли применить два баллона вместо одного? И вот, представьте
себе, в небо, в область вечных бурь, поднимаются два сверкающих стальных
дирижабля. На дирижаблях просторные герметические кабины для экипажа.
Находясь в них, мы будем смеяться над вихрями и ураганами стратосферы.
На "контору" вдруг упал сноп яркого света. Терехов и Лена Павленко
увидели, что по дороге мчится машина с прожекторной установкой.
Подкатив к крыльцу, машина остановилась. В тот же момент хлопнула
дверь, и на крыльцо вышел академик Никольский. Щурясь, он поманил к себе
Терехова и сказал:
- Самолет с локатором уже на предполагаемой трассе полета СЭС. Минут
через десять мы должны получить первые донесения. Вы поедете с нами на
поиски?
- Ну конечно! - воскликнул Терехов.
- Сейчас Трубокуров закончит расчеты, - продолжал академик. - Но должен
тебя предупредить, Мишенька: положение более серьезное, чем я предполагал.
По расчетам, они уже должны были бы пролететь над этим районом в пределах
видимости. Но наблюдатели сообщают, что ничего еще пока не заметили...
- Вы предполагаете, что экипаж не может управлять снижением?
Никольский не ответил.
- Если это так, то это ужасно, - чувствуя, как снова сердце сжимает
тревога за товарищей, прошептал Терехов.
Дверь в "контору" опять хлопнула, и на крыльце появился Трубокуров.
Он протянул академику листок бумаги. Никольский быстро схватил его и
поднес к глазам. Но прожектор потух, и он сказал:
- Скажите, что вы принесли, профессор?
- Это расчеты, - тихо ответил Трубокуров. - Если бы снижение было
начато в течение первой минуты после отцепления и спуск происходил
нормально, СЭС была бы уже на земле, западнее нашей станции километрах в
двадцати. Но этого не произошло. Очевидно, после отцепления СЭС бросило на
значительную высоту. Далее расчет показывает, что если они начали выпускать,
газ позже... допустим, на высоте четырнадцати-пятнадцати километров, то СЭС
отнесло к востоку на значительно большее расстояние. И, следовательно,
обратным потоком ее принесет почти в район самой станции примерно через
полчаса... Если же...
- Что "если же", Сергей? - прервал Трубокурова Терехов. Ты хочешь
сказать: если же они совсем лишились возможности управлять СЭС?
- Да. Если воздухоплаватели не смогли начать снижаться ни после
отцепления, ни после броска вверх, то система опустится лишь после
естественного охлаждения газа ночью и его утечки и будет отнесена далеко на
восток. И тогда она приземлится по крайней мере в пятидесяти-шестидесяти
километрах от нас к востоку, а может быть, и дальше.
- Вот почему я и предложил просить Уральский облисполком организовать
поиски. Им ближе, - раздался голос начальника станции. Стоявшие на крыльце
не заметили, как он подошел. Я уже сообщил туда. Ну, а нам придется ждать
и... надеяться. И еще я сообщил об аварии в институт. Мне ответили, что
завтра сюда вылетает комиссия для выяснения причин аварии и что мне придется
быть ее председателем.
- Ну, об этом потом! - воскликнул Никольский. - Сейчас наша задача -
ехать искать товарищей. Ждать и надеяться не будем. Поедем искать... по всей
возможной трассе снижения СЭС на восток...
Дверь в "контору" резко распахнулась, и на крыльцо выскочил дежурный
радист:
- Товарищ академик! Пилот "Л-1070" сообщает: "Квадрат Б-17, высота
тридцать тысяч метров, обнаружена СЭС. Она медленно снижается".
Глава VII
В ЛОГОВЕ ВЕЧНЫХ БУРЬ
Александров очнулся от ощущений сильной боли в левой руке. А когда
сознание совсем вернулось к нему, он ощутил еще и тупую, тяжелую боль,
сжимавшую череп и грудь.
"Что же случилось? Ах да, мы отцепились... Поднялись, наверно, на
большую высоту, - с усилием разлепляя веки, подумал воздухоплаватель. - А
что с Панюшкиным? А что же у меня с рукой? Похоже - вывих".
С трудом повернув голову, он огляделся. В отсветах потухающей зари его
взору предстала страшная картина. На полу гондолы лицом вверх неподвижно
лежал Панюшкин в невероятно раздувшемся скафандре. Ноги его были
неестественно вывернуты. Руки заброшены за спину. Губы черны. На щеках
проступила синева.
"Неужели задохся насмерть?"
От этой страшной мысли сознание Александрова прояснилось, и он даже
перестал ощущать боль.
"Скафандр Панюшкина не поврежден - иначе он не раздулся бы, - решил
Александров. - Но, очевидно, в скафандре испорчен кислородоподающий аппарат.
Парню немедленно нужно дать кислород. Может быть, он жив еще?"
Александров стал приподниматься и, поворачиваясь, вдруг обнаружил, что
его также, сильно раздувшийся скафандр зажало между креслом и стенкой
гондолы. И Александров не смог не только приподняться, но даже продвинуться
на несколько сантиметров по направлению к Панюшкину.
Превозмогая боль в вывихнутой руке, воздухоплаватель попробовал
освободиться, сначала просто отталкиваясь от пола здоровой рукой, а затем
рывком, напрягая мускулы всего тела. Однако растянутая внутренним давлением
оболочка скафандра потеряла гибкость и превратилась как бы в стальные латы.
Она звенела и не прогибалась.
Несколько попыток освободиться отняли у Александрова много сил, и он
почувствовал, что вот-вот сознание снова оставит его.
"Надо передохнуть немного", - подумал он. Однако, взглянув на
Панюшкина, он понял, что если можно еще спасти товарища, то только оказав
ему помощь немедленно. Александров опять напряг мускулы. Но опять
безрезультатно. Красные круги поплыли перед его глазами, а с ними - мысли
отчаяния.
"Нет, ничего не выйдет! Погибнет парень... Да и ты тоже погибнешь.
Глупо погибнешь - как крыса в капкане".
Холодные мурашки пробежали по спине Александрова. У него сжалось и
затем тяжело забилось сердце.
Однако приступ отчаяния был непродолжительным. Великое чувство долга
помочь товарищу в беде прежде, чем самому себе, столь свойственное советским
людям, дало ему силы быстро преодолеть минутную слабость духа. Мозг его
лихорадочно заработал в поисках выхода.
Прежде всего надо во что бы то ни стало добыть себе свободу движений.
"Надо! Надо! - твердил он, стискивая зубы. - Ты же коммунист и не
имеешь права сдаваться! Спокойно анализируй положение. Думай, думай. Ищи
выход..."
И, перебрав в уме несколько возможных решений, Александров нашел
единственно верное.
С трудом согнул он здоровую руку в локте - она была внешне похожа
сейчас на обрубок довольно толстого бревна - и, нащупав у плеча регуляторы
вентиляционного устройства и подачи кислорода, резко повернул кислородный
кран.
Животворный газ хлынул в скафандр. И сразу же Александров ощутил прилив
энергии. С глаз его спала пелена и мысли стали четче и яснее.
Сделав несколько глубоких вдохов, Александров выключил кислород и стал
медленно открывать вентиляционный клапан. Послышался пронзительный свист -
воздух устремился из скафандра в окружающую разреженную атмосферу. Струя
этого воздуха выходила фонтаном бело-розового пара.
Скоро Александров почувствовал резкую боль в ушах, носу и груди. У него
перехватило дыхание. С огромным напряжением удержался он от того, чтобы
закрыть регулятор. И только тогда, когда из носа и рта его пошла кровь, он
перестал травить воздух. Давление внутри скафандра снизилось, тургор его
оболочки ослабел, и она стала относительно эластичной.
Александров напряг мускулы спины, ног, здоровой руки и рванулся вперед.
И на этот раз его попытка освободиться увенчалась успехом. Он мешком
плюхнулся на пол и прежде всего снова включил кислородоподающий аппарат. За
счет притока кислорода давление внутри скафандра снова немного повысилось, и
тогда Александров подполз к Панюшкину, приподнял его тело и немного
освободил ранец, в котором помещался баллон с кислородом. Стрелка его
манометра показывала нуль. Тогда Александров осторожно положил Панюшкина и
шагнул к шкафчику для кислородных масок, где хранились и резервные голубые
баллоны с кислородом. Дверцы его оказались распахнутыми, и запас
животворного газа исчез!
Не поверив глазам, Александров пошарил внутри шкафчика рукой, потом
оглядел всю внутренность гондолы. Голубых баллонов нигде не было видно. Он с
ужасом понял, что в то время, когда гондолу трепали вихри, баллоны выбросило
из гнезд в шкафчике, а затем они просто-напросто выкатились при крене
гондолы в окно.
Глухо застонав, Александров прислонился к стенке гондолы. Что же
делать? Как спасти товарища? Ему нужен кислород, нужен немедленно! Нельзя ли
опуститься? Пилот высунулся в окно.
Вверху, на иссиня-черном фоне неба в ярких звездах, четко
вырисовывались контуры оболочки. Одного взгляда на нее было достаточно
Александрову, чтобы определить, что она целиком наполнена расширившимся
газом и, следовательно, СЭС уравновесилась и находится на "потолке". Простым
расчетом он определил высоту этого "потолка" примерно в пятнадцать тысяч
метров.
Заря еще не погасла, и было видно, что четыре или пять строп оторваны
от оболочки вместе с "гусиными лапами".
"Надо вскрыть клапан и выпустить побольше газа. Тогда СЭС быстро
снизится и, может быть, удастся спасти Панюшкина", - подумал Александров.
Ему было ясно, что если не выпустить часть газа, то система будет
находиться в воздухе очень долго, до тех пор, пока много гелия не
диффундирует через ткань оболочки и через трещинки, которые появились там,
где крепились вырванные из нее стропы, и пока охлаждение газа ночью не
снизит его подъемную силу.
Александров стал искать взглядом клапанную веревку. Наконец он ее
увидел. Она висела, закрутившись вокруг самой крайней спереди стропы. Конец
веревки, вырванный из ввода в гондолу, болтался метрах в двух с половиной от
ее крыши.
"При одной здоровой руке до веревки не дотянешься, - решил
Александров. - Ну что ж, остается одно - прыгать с парашютом. Если затянуть
прыжок, то все будет в порядке, замерзнуть не успеешь".
Незаметно для самого себя он стал думать о том, как спастись самому. И
мысль о парашюте, об этом надежном, чудесном русском изобретении, принесла
облегчение физическим и моральным страданиям воздухоплавателя.
Однако это чувство облегчения длилось недолго.
"А как же СЭС? Нет, ты не имеешь права, не попытавшись овладеть
управлением этой системы, спасать свою шкуру, - подумал он. - Нет, ты не
прыгнешь, пока не попытаешься спасти плод большого труда советских людей".
Итак, надо запастись терпением. Оболочка, очевидно, непрерывно теряет газ, и
СЭС, вероятно, уже снижается или скоро начнет снижаться сама по себе. Но
раньше утра она не достигнет земли. Хорошо, что аккумуляторы не пострадали и
бронированный витой провод индивидуального обогрева оказался исключительно
прочным. В аккумуляторах хватит энергии и на двое суток. "Но хватит ли
запаса кислорода? Каждый баллон рассчитан на двенадцать часов. Я пользуюсь
кислородом примерно часов пять".
- Следовательно, хватит! - громко сказал сам себе Александров. И вдруг
его грудь точно опалило огнем. - Я забыл о товарище! Какой же я негодяй!
Александров рывком сдвинул набок ранец своего скафандра и поспешно стал
вынимать из него кислородный баллон. Пальцы воздухоплавателя плохо
сгибались, и все же ему удалось разнять шланг и отсоединить баллон. Затем,
продолжая проклинать себя за эгоизм и забывчивость, он быстро, насколько
позволяла "одежда", бросился к Панюшкину, вынул пустой баллон из его ранца и
привинтил к кислородному вводу в скафандр первого пилота свой баллон.
В гондоле стало уже довольно темно. Лишь приблизив свой шлем к шлему
Панюшкина вплотную - "окно к окну", Александров мог различить очертания его
лица. Минуту-две после того, как он пустил в скафандр товарища кислород, оно
было совершенно неподвижно.
"Неужели поздно?" - горестно подумал Александров и в тот же момент
заметил, как дрогнули губы Панюшкина, потом приоткрылись, и он ощерился,
точно в улыбке. Затем Панюшкин чихнул, и у него затрепетали веки. А еще
через минуту-две к нему вернулось сознание. Александров понял это, потому
что в глазах Панюшкина отразился ужас и он застонал.
- Не робей, дружище! - крикнул Александров.
В ответ он снова услышал глухой стон, а затем хриплый голос:
- Почему темно? Где мы?
Напрягая голос, Александров вкратце объяснил, в какую историю они
попали, и постарался успокоить его.
Действие кислорода и слова Александрова помогли Панюшкину взять себя в
руки, и он заговорил с трудом, но связно.
- У меня, очевидно, сломаны или вывернуты в коленных суставах обе
ноги, - сказал он. - Вот ведь как все неудачно получилось! Знаете, сразу,
как только СЭС попала в вихревой поток на десяти километрах, - так сразу и
рвануло. Сверху вниз... вверх... Свалило гондолу набок... Я не успел
воспользоваться клапаном. А потом меня оглушило, и я превратился в мешок...
Но сейчас я начинаю чувствовать себя совсем хорошо. Боль стихает... Я
понимаю - это кислород... Вы говорите, что мы снизимся под утро? А сейчас
начало ночи? Ну, кислорода нам хватит!
Александров невольно содрогнулся.
Радость, охватившая его, когда он убедился в том, что Панюшкин не умер,
сменилась тяжелой тревогой. Ясно, что кислорода, оставшегося в баллоне, на
двоих до утра не хватит. Но он нашел в себе силы улыбнуться и посоветовать
Панюшкину помолчать, лежать спокойно, чтобы сберечь силы. А сам приподнялся
и снова стал искать ответа на страшный вопрос: что же делать?
Выбросить на парашюте беспомощного Панюшкина?
Нельзя. Он не сможет сам затянуть прыжок и, спускаясь медленно,
замерзнет. Очевидно, есть один выход: надо дотянуться до веревки и выпустить
некоторое количество газа из баллона СЭС. И сделать это надо как можно
скорее, пока есть еще небольшой запас кислорода, есть еще силы двигаться.
Александров крикнул Панюшкину, что он хочет попробовать добраться до
веревки. Затем, отсоединив баллон с кислородом, который питал скафандр
первого пилота, он пустил немного кислорода в свой и снова присоединил шланг
к скафандру Панюшкина.
Теперь можно было сделать попытку. Александров откинул верхний люк
гондолы и опустил трап. Перед тем как подняться по нему, Александров
невольно потянулся к шкафчику с парашютом, но сразу же отказался от мысли
вооружиться спасательным средством.
"Нельзя, - сказал он сам себе, - нельзя, дорогой мой. А вдруг охватит
тебя слабость, смалодушничаешь?"
Мрачная картина открылась перед воздухоплавателем, когда он вылез на
"крышу" гондолы.
Над ним, казалось, неподвижно распласталось огромное тело баллона СЭС.
Утолщенная передняя часть его была тускло-красновато-желтого цвета. На нее
еще падали краски зари. А хвост СЭС серебрился в свете поднявшейся ущербной
луны. Стропы такелажа теперь были видны плохо, и поэтому казалось, что
крошечная и одинокая гондола висела в воздухе независимо от баллона. А под
ней, где-то глубоко-глубоко в бездне, была разостлана во все стороны
светло-жемчужная скатерть облачного покрывала Земли.
Александров уже много лет назад перестал испытывать страх перед
глубиной. Обычно ему было абсолютно все равно, сколько у него под ногами -
10 метров или 10 километров воздушного пространства. Сейчас же, взглянув
вниз, он почувствовал, как неприятно сжалось сердце.
Впрочем, это неприятное ощущение длилось очень недолго, и,
осмотревшись, Александров стал осторожно продвигаться к носовой части
гондолы, к тому месту, где была прикреплена первая пара строп.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг