поднималась все выше и выше, становилась все меньше и меньше. На земле еще
было сумрачно, когда вдруг она засверкала, точно охваченная огнем. Кто-то
даже закричал в страхе: "Загорелись!" Но это был не пожар, а отражение
первых солнечных лучей.
Наконец академик Никольский сказал всем, что от имени Центрального
экспериментального института благодарит за помощь и просит идти отдыхать.
Но я сначала пошел к будке с лебедкой. Около нее стоял милиционер и не
пустил меня посмотреть, как она работает, хотя я и электрик и знаю, какие
там приспособления по технике безопасности. Потом я пошел домой вместе с
дедом и лег спать. В 8 часов вечера мне надо быть на станции. Наш
комсомольский пост будет дежурить около трансформатора, принимающего
энергию, выработанную в стратосфере. Ведь сегодня вечером СЭС пустят в
ход..."
Поставив несколько точек, Николай задумался. Ему показалось, что он
плохо записал виденное прошлой ночью и сегодня утром.
"Что бы еще такое внести в дневник? - подумал он, хмуря белесые,
выжженные солнцем брови. - Разве еще о разговоре академика с Александровым о
каком-то дирижабле Циолковского? Циолковский ведь давно умер. Почему же
Александров сказал, что надо воспользоваться его советом? Нет, этот
подслушанный разговор записывать не следует. Нехорошо. А вот о нашем подарке
колхозу, пожалуй, написать просто необходимо".
Николай снова взял ручку.
Но в это время хлопнула входная дверь, и в кухне послышались шаги, а
затем тихий женский голос произнес: "Коленька, ты дома? Не спишь? Тогда иди
сюда".
- Дома, матушка, - ответил Николай и пошел на зов.
В кухне у плиты деловито хлопотала высокая, худощавая седая женщина в
светлом, хорошо сшитом платье.
- Дед дома? - спросила она.
- Дома, спит еще.
- Подыми его... Будем вечерять. А то, вижу я, как вернулись вы с
полетов, так сразу и завалились на боковую. Ничего даже не покушали. Не
нашли, что ли, без меня, где что лежит? А об Иване Михалыче ты должен был
обеспокоиться, раз меня нет, раз я не смогла свою ферму бросить, - прийти да
покормить его.
- Устали мы, матушка, - стал оправдываться Николай и, чтобы перевести
разговор на другую тему, сказал: - А здорово они полетели! Герои! На такую
высоту...
- Конечно, герои, - спокойно подтвердила женщина. - А ты критику прими
и не виляй. Иди побуди деда.
Стариковский сон чуток. Дубников-старший уже проснулся и старательно
расчесывал густые казацкие усы.
- Что, ворчит? - подмигнул он. - Ничего, брат-солдат. Мы сейчас ее
ублаготворим - все, что на стол поставит, уберем. Хо, хо! - И, накинув на
плечи пиджак, широким шагом вышел в кухню.
- Доброго здоровья, жена Акулина! - обнимая и звонко целуя женщину,
сказал он. - Покорми, чем бог послал, мужское население. Разрешаю и горилки
по стопке. День сегодня бо-о-ольшой!
- Конечно, большой, - ласково взглянув на мощную фигуру мужа, от
которого, как говорят, годы бежали, согласилась матушка Акулина и затем
начала расстилать на столе хорошо отглаженную, накрахмаленную скатерть.
Но сесть за стол в этот день им не пришлось...
Глава V
НЕИЗВЕСТНОЕ НАУКЕ
После старта Александров сел в кресло и закрыл глаза. Ему захотелось
полнее хотя бы несколько минут насладиться ощущением подъема на аэростате.
Такой подъем действительно необычайно приятен, особенно если он
происходит в тихую погоду. Тогда плавно и бесшумно могучая сила уносит ввысь
гондолу. Пассажиры чувствуют лишь слабый ток воздуха сверху да небольшое
покачивание и легкое подталкивание снизу. Подъем СЭС также происходил очень
плавно: гондола ее лишь немного раскачивалась, "рыскала" из стороны в
сторону.
"Порядок, - подумал Александров, - полный порядок! Отстартовали
нормально. Молодец дед Дубников! Хорошо обучил свою команду. Панюшкин тоже
показал себя опытным пилотом. Главное, не суетился. Вот только как будто он
недоволен, что я лечу. Но если так, то это просто ребячество. Ведь не менее
суток придется провести в воздухе. Одному это было бы тяжко. Неужели он
просто тщеславен? Не хочет, чтобы кто-нибудь разделил с ним лавры в случае
успеха испытания?"
Подумав так о товарище, Александров почувствовал себя виноватым, и ему
захотелось поговорить с Панюшкиным по-дружески.
Он открыл глаза и посмотрел на первого пилота.
Панюшкин сидел в передней части гондолы, перед щитом с приборами, в
таком же кресле, как и Александров, наклонившись к окну. В свете
разгоревшейся зари его молодое, без единой морщинки, лицо казалось еще более
юным и точно отлитым из красноватой бронзы. В чертах этого лица было много
твердости, воли и, пожалуй, упрямства. Оно было спокойно. Серые глаза
Панюшкина, устремленные вниз, также не выражали волнения. И лишь ритмичные
движения пальцев руки, лежащей на подлокотнике кресла, показывали, что он
внутренне напряжен.
Почувствовав взгляд Александрова, он резко повернулся к нему и, вдруг
улыбнувшись, немного смущенно сказал:
- Заслушался, товарищ Александров! Девчата пошли со старта прямо в поле
и поют.
Действительно, откуда-то снизу, явственно прорываясь через шорох
сыплющегося песка - балласта, доносилась стройная мелодия песни.
- В такую погоду и с пяти тысяч, пожалуй, будем слышать, что делается
на земле, - сказал Александров и, желая завязать разговор, добавил: -
Знаете, однажды в ночном свободном полете на "сферике" мы ориентировались по
петухам. Небо было в облаках. Тьма стояла осенняя. Под нами - степь, ни
одной речонки, ни одного светлого ориентира. Вот петухи и помогали
определяться: услышим их - стало быть, деревня внизу.
- В моей практике тоже были подобные случаи, - погасив улыбку, сухо
ответил Панюшкин. - Давайте завтракать.
Александров невольно пожал плечами. Во время завтрака горячее кофе из
термосов, бутерброды, свежие парниковые огурцы и клубника - Панюшкин не
захотел продолжить разговор. И на прямой вопрос Александрова, почему он
хмурится, сказал:
- Наоборот, я очень весел, - и отвел глаза в сторону.
"Ну и черт с тобой! - подумал тогда, рассердившись, Александров. -
Видно, друг мой, тебя что-то действительно зацепило. Но что же? Уж не
закружилась ли у тебя, парень, голова, когда ты получил ответственное
задание провести испытание системы СЭС, стал командиром?"
Эта догадка показалась Александрову наиболее вероятной. Он вспомнил,
что Панюшкин еще в момент знакомства и своим видом и тоном брошенной тогда
короткой фразы сразу же подчеркнул свое старшинство. А потом, на старте, он
держал себя так, точно он по крайней мере на голову выше всех. Вспомнил
Александров и слова академика Никольского, который характеризовал Панюшкина
горячим парнем.
"Да, видно закружилась голова еще до полета!"
- Товарищ Александров, займитесь теперь проверкой состояния гондолы и
такелажа, а затем приборов, - услышал он в этот момент слова Панюшкина.
Первый пилот, кончив завтрак, вынул из сумки бортжурнал, очевидно
намереваясь сделать записи.
- Есть проверить материальную часть! - ответил Александров.
Он и сам, как только стало совершенно светло, решил, что необходимо
прежде всего хорошенько осмотреть всю систему.
Осмотр СЭС он начал, по традиции воздухоплавателей, с баллона
аэростата. На аэростат был взят большой запас балласта, и поэтому он
поднимался очень медленно, примерно как обычный лифт, на метр в секунду.
Иначе пилотам пришлось бы испытать неприятные ощущения, характерные при
очень быстром подъеме. А главное, стремительно расширяющийся газ мог,
рывками распирая оболочку, вызвать зажимание складок материи и в конечном
счете даже разрыв оболочки.
Взглянув на высотомер, прежде чем начать осмотр баллона, Александров
увидел, что они уже поднялись на 3000 метров. Рядом с высотомером был
укреплен другой прибор, стрелка которого отмечала скорость подъема в метрах
в секунду. Эта стрелка, почти не колеблясь, стояла около цифры "один".
"Все в порядке. Подъем идет равномерно. Приспособление для высыпания
балласта работает хорошо - выбрасывает в секунду столько песка, сколько
весит метровый отрезок поднимаемого троса", - отметил про себя Александров и
высунулся в окно.
Хотя в кабине было очень светло и глаза его привыкли к яркому
освещению, все же воздухоплаватель непроизвольно зажмурился, когда в лицо
ему хлынули солнечные лучи, не ослабленные здесь пылью и водяными парами,
всегда насыщающими воздух приземных слоев.
Прикрывшись от солнца ладонью, Александров закинул голову и оглядел
баллон СЭС. Теперь он уже не имел такого вида, как на старте: оболочка
начинала принимать форму гигантской, утолщенной к одному концу сигары. На
высоте 3000 метров атмосферное давление значительно меньше, чем у
поверхности земли. Поэтому несущий газ расширился в оболочке, и баллон
сильно "потолстел".
Солнечные лучи пронизывали тонкую ткань оболочки сбоку и отражались на
ее внутренней белой поверхности - "подкладке", поэтому баллон как бы
светился желтовато-голубым сиянием. На фоне этого сияния четкими темными
полосами вырисовывались усиливающие пояса. Они в трех местах перехватывали
сигару поперек. Так же четко были видны "гусиные лапы" креплений строп и
клапаны: маневровый и предохранительный. От маневрового к гондоле, так же
как от разрывного приспособления, тянулась веревка. Внутри оболочки она
казалась черной, а по выходе из нее - красной. От баллона к гондоле тянулось
еще несколько тонких ниточек - проводов. Они связывали специальные
термометры для определения температуры несущего газа, подвешенные в каждой
из камер баллона, с индикаторами внутри гондолы.
Все четырнадцать строп теперь освободились от складок оболочки - ни
одну из них не защемило. Свободно свисали также клапанная веревка и провода.
Убедившись в этом, Александров взглянул вниз и невольно залюбовался
открывшейся картиной. В голубовато-розовой дымке под ним распростерлась
степь. Горизонт был приподнят, и поэтому земля внизу имела вид гигантской
плоской чаши из зеленого, теплого фарфора. Далеко на востоке, на краю этой
чаши, сверкала, как клинок сабли, река. А под гондолой зеленый фон степи был
перечерчен темными валами. Это с севера на юг тянулись полезащитные лесные
полосы. Немного к западу виднелись красные и серые квадратики крыш домиков
опытной станции и колхозных домов, темные прямоугольники пахоты и
треугольники - пруды, похожие сверху на зеркальные осколки. От гондолы вниз,
в зеленую бездну, убегал яркой серебристой струной привязывающий к земле
трос.
- Эх, хорошо! - полной грудью вздохнул Александров. Сколько раз ведь
любовался просторами родной земли, а все никак глаз не оторвешь, когда снова
приходит случай любоваться!
Александров отошел от окна и продолжил осмотр системы.
Гондола опытной СЭС была довольно велика. В длину она имела более трех
метров, в ширину - в передней части - около двух и в задней - около одного
метра.
По своей форме корпус гондолы был подобен скорлупе гигантского утиного
яйца. Внутри она имели вид небольшой сводчатой комнаты с двумя овальными,
окнами на каждом борту и одним окном, меньшего размера, в передней части.
Под этим окном был расположен пульт с приборами - высотомерами, часами,
индикаторами дистанционных термометров для определения температур газа
внутри оболочки и температуры наружного воздуха.
Здесь же был помещен указатель веса запаса балласта, а также индикатор
анемометров - приборов для определения скорости ветра. Около щита справа
через стенку гондолы был сделан ввод для концов разрывных вожжей, а слева
находилась рукоятка механизма, регулирующего расход балласта.
Тут же было укреплено красное кольцо механизма отцепления СЭС от троса.
Против щита с приборами к полу было привинчено вращающееся кресло первого
пилота. Рядом с креслом справа на стене висела коротковолновая рация с
телефоном.
В задней, более узкой части гондолы находилось второе вращающееся
кресло и около него к стенам были прикреплены два шкафчика: один - с
кислородными баллонами и масками, а другой - с двумя скафандрами. Позади
кресла второго пилота всю стенку гондолы занимала эбонитовая панель с двумя
десятками циферблатов различных электроизмерительных приборов, счетчиков
оборотов и кнопочными переключателями. Это был пульт управления
ветроэлектрогенератором.
Александров начал осмотр гондолы отсюда. Он откинул панель пульта
управления и заглянул в конический хвост гондолы, где помещался генератор
электрического тока.
Все соединения, идущие от пульта к нему и далее, к валу воздушного
винта ветродвигателя, были в исправности.
Тогда Александров последовательно осмотрел оба скафандра, маски и
баллоны с кислородом, а затем перенес взгляд на щит, у которого сидел
Панюшкин, все еще склонившийся над раскрытым бортжурналом.
Прежде всего взгляд Александрова остановился на высотомере.
Прибор показывал 4000 метров.
"Что-то слишком много", - подумал воздухоплаватель и посмотрел на
указатель скорости подъема. Стрелка его дрожала около деления с цифрой
"три".
Александров удивился увеличению скорости подъема в три раза. Неужели
Панюшкин, решив поскорее подняться на высоту, где были намечены испытания
ветросиловой установки, не посоветовался и сразу сбросил много балласта? Но
уже через секунду он отказался от этого предположения. Если бы первый пилот
изменил регулировку механизма бункера для балласта, то было бы слышно
усиление шороха сыплющегося песка. В чем же причина убыстрения подъема?
Александров оглядел другие приборы на щите и увидел, что индикаторы
дистанционных термометров показывают повышение температуры несущего газа в
оболочке. Стало ясно: газ нагрелся под действием солнечных лучей, а
следовательно, подъемная сила его увеличилась, и СЭС стала подниматься
быстрее, чем нужно.
Непроизвольно Александров шагнул вперед и наклонился, чтобы достать до
рукоятки механизма балластосбрасывателя.
- В чем дело? - резко повернулся к нему Панюшкин.
- Надо прекратить выпуск балласта.
- Почему?
- Мы поднимаемся слишком быстро. Солнце нагрело...
- Понимаю. Выключите балластосбрасыватель.
Александров повернул рукоятку и затем доложил, что осмотр системы
показал ее полную исправность.
- Хорошо, - кивнул головой Панюшкин и взял телефонную трубку рации. - Я
сейчас сообщу об этом на землю, а вас прошу приготовиться надеть кислородную
маску, а также включить электрообогрев костюмов - становится холодно.
Пока Панюшкин говорил, невидимому, с академиком Никольским, Александров
достал маски и сочленил их шланги с кислородными баллонами.
Александров решил не обижаться на Панюшкина. Жизненный опыт подсказывал
ему, что этим от зазнайства его не излечишь. Поэтому он спокойно обратился к
молодому пилоту:
- Обычно я начинаю пользоваться кислородом с пяти тысяч метров,
поэтому надевать маску немного повременю. А пока я хотел бы высказать вам
некоторые соображения о баллоне СЭС. Разрешите?
В глазах Панюшкина засветилась заинтересованность.
- Я также начинаю пользоваться кислородом не ниже пяти, - просто
ответил он. И, помолчав немного, добавил: - Так о чем же вы хотите
поговорить со мной, товарищ Александров?
- Видите ли, осматривая оболочку еще там, на старте, я пришел к
заключению, что она непригодна для эксплуатации.
Панюшкин сделал протестующий жест. Лицо его стало снова замкнутым и
даже чуть высокомерным.
- Одну минутку! Дайте мне досказать, - продолжал Александров,
предупреждая возражения первого пилота. - Дело в том, что капроновая ткань
очень прочна, но в условиях длительной эксплуатации, по-моему, долго не
выдержит. В особенности в тех местах, где крепятся стропы. Посмотрите - там,
около "гусиных лап", где она естественно испытывает наибольшую нагрузку,
даже сейчас, при плавном подъеме, ткань растянута больше, чем в других
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг