мельничными колесами? Нет? А мне так случалось. Какой шум! какой оглушающий
рев! Вода то плещет на вас сверху широкими струями и прибивает вас ко дну,
то подмывает снизу и выносит вас наверх; то, кажется, шум на минуту
притихнет, то снова поскачут водяные валы с колеса и с грохотом и зыком
обдают вас белою пеной... Голова закружится, дыхание захватывается, силы
истощаются - и рад-рад бываешь, когда выберешься на берег. Вообразите себе
такой же гром и треск и раскаты и переливы хохота, который падает на вас,
как тяжелые волны речные, тягчит, давит вас; и вот, кажется, затих, - и вот
снова сыплется на вас дребезжащим громом .. Вообразите себе все это и
вообразите меня в этом положении!.. Кажется, рад, бы провалиться сквозь
землю, рад бы окаменеть, чтоб не видеть и не слышать этого буйного прилива
веселости, от которого одному только горе, и этот один - именно я, я сам,
несчастнейший изо всех семинаристов минувших, настоящих и будущих! Никогда
насмешки резвых товарищей, никогда едкие шутки дерзких чумаков11,
предлагающих скромному пешеходу батог, чтобы погонять им природную пару, не
казались мне столь обидными. Да и как не огорчаться, как не досадовать? С
самого первого шага я сделался посмешищем того общества, которому хотел
предписывать законы моды и приличий... О мать моя, как ты обманулась и как
обманула бедного твоего сына!
- Все это не беда, препочтеннейший и вселюбезнейший! - сказал, подошед
ко мне, какой-то старый, запачканный крохобор, приехавший из города в числе
приятелей жениховых. - Вы здесь человек новый: я слышал, недавно приехали, и
прямо из губернии. Мы не знаем тамошних ваших обычаев, а вы наших. Может
быть, там от молодого человека требуют на первых порах чокнуться головою с
хозяйкой дома и совершить водочное излияние, примером будучи, хоть бы в
честь усопших родителей. Для нас, темных людей, это дико; но вы не унывайте
и продолжайте так же, как и начали...
Чтоб тебе подавиться этими словами! думал я, смотря на бездушную,
хладнокровную харю этого старого сыча и слыша возобновившийся хохот, между
тем как мой краснобай стоял передо мною без малейшей улыбки и только
рассматривал меня с ног до головы такими глазами, как будто бы хотел всего
меня затвердить наизусть, дабы потом снять с меня заочно план с фасадом.
Гнев кипел во мне; но что было делать? Если б это случилось на улице, то я,
может быть, употребил бы argumentum baculinum, чтоб убедить этого
окаянного старичишку в ложности его мнения обо мне и в неприличности его
речей; но здесь, в многочисленном собрании, это значило бы выставить себя
вполне сумасшедшим. Не знав, что начать, я стоял по-прежнему как вкопанный.
К счастию моему, хозяин и хозяйка подоспели ко мне на помощь. Им
неприятно было, что сын человека, ими уважаемого, духовного их отца и (чтобы
ничего не утаить) человека, которому они были должны, осмеян был в их доме.
Хозяин, взяв меня за руку, повел знакомить со всеми своими гостями
поодиночке. Уже не смех, а едкие улыбки мелькали передо мной посменно.
Девушки, забыв малороссийскую скромность, захватывали себе лица белыми
платочками при взгляде на меня и, казалось, все еще тишком хохотали. Одна
только смотрела на меня с участием, укоризненно поглядывала на своих
смешливых соседок, и когда меня подвели к ней, то она, закрасневшись,
пролепетала мне какое-то приветствие - помнится, вопрос о здоровье моей
матушки... Нет! самолюбие и благодарность меня не обманывали: она точно была
прекраснее всех в этом обществе. Темно-голубые глаза ее смотрели так
умильно, светились таким тихим, живительным огнем, что истинно сулили рай на
земле. Свеженькое, кругленькое, беленькое личико ее озарялось тонким
румянцем, который пристыдил бы алые персты древней Авроры. Прибавьте к этому
кротость и доброту, живо написанные на лице красавицы и отражавшиеся во всех
ее приемах, во всех ее движениях; невысокий, но стройный стан, милую
круглоту форм, заявлявшую цветущее, сельское здоровье... Видите ли, господа,
что и я сумею говорить по-вашему, когда чувство согрето во мне сладостным
воспоминанием.
Короче, вид этой девушки помирил меня со всем свадебным обществом.
Правда, меня потом оставили в покое, может быть в угоду хозяевам, которые
явно оказывали мне свое внимание. Барышни все еще между собою
перешептывались, оскаливая зубки; но мало ли о чем перешептываются
малороссийские панянки? Это меня и не тревожило. Я сел в углу и оттуда
выглядывал на собрание; чаще же всего и пристальнее посматривал на белокурую
красавицу, которая отвела мне душу своим участием. Таким образом дело
протянулось до обеда. Не знаю, по какой игре судьбы я очутился за столом как
раз насупротив моей белокурой красавицы, и, с умыслом или без умыслу,
насмешливый крохобор сел подле меня по левую сторону. "Вот истинный образ
истязания души после смерти! - думал я. - Видишь рай вдали - и чувствуешь ад
подле себя так близко, что, кажется, из него пышет на тебя поломя!" Сосед
мой, по-видимому, понял неприязненное мое к нему расположение и потому
всячески старался со мною заговаривать, начав обыкновенным провинциальным
осведомлением: "Позвольте спросить, препочтеннейший, о вашем имени и
отчестве?"
- Демид Калистратов сын Сластгна,- отвечал я отрывисто и неохотно.
- Воистину, так сказать, лакомое прозвание вы носите, препочтеннейший!
- продолжал он. Я молчал.
- Не здешнего ли священника бог порадовал таким сынком? - был новый
вопрос неотвязного соседа.
- Отгадали, - отвечал я по-прежнему.
- А! так вы сын здешнего священника, отца Калистрата? Радуюсь и
поздравляю его и вас совокупно. Мы люди темные, неученые; однако же знаем,
что у него дом как полная чаша, поля столько, что глазом не окинешь, с
лесами, садами, сенокосами, пасечными местами и всякими угодьи. А пасека!
обойти повета два-три, такой не сыщешь. Больше же всего благословение божие
состоит у него в сундуках, лежачими. Правда ли, препочтеннейший, что у
пан-отца наберется тысяч до двадцати целковыми?
- Я не считал отцовских денег, - молвил я с досадой,
- Мы тоже не считали, да слухом земля полнится, особливо судя по тому,
что у батюшки вашего роздано в долг, сиречь заимообразно, тысяч до десятка.
Вот, недалеко сказать, и здешний хозяин должен ему чуть ли не пять или не
шесть тысяч... Сколько именно, примером будучи?
- Не знаю, - отвечал я докучному расспросчику. Между тем мысль об
известности и богатстве отца моего придала мне бодрости. Я стал уже веселее
и вольнее поглядывать вокруг себя, смелее пересылался взорами с миловидною
белянкой, которая тоже исподлобья на меня посматривала и, кажется, не вовсе
не ласково. Частые приемы наливок, подносимых радушными хозяевами, довершили
остальное: к концу стола и язык у меня развязался. Сосед мой, начавший со
мною знакомство язвительною выходкой, теперь всячески старался угодливостью
своею заглушить во мне неприятное впечатление первых речей его. Подметя
частое мое переглядыванье через стол, он вдруг обратился ко мне с следующею
речью:
- Вот поистине, так сказать, предостойная девица, примером будучи, хоть
кому невеста: шестнадцать лет и семь месяцев от рождения, пригожа, статна и
одна дочь у матери как порох в глазу. А матушка ее человек нескудный: есть
свой хуторок, винокурня и того-сего прочего наберется не на одну тысячу. Да
кому знать лучше, коли не вашим родителям? Матрона Якимовна также состоит им
должною, то за хлеб для винокурни, то по другим счетам. Вот бы, думаю, она
была рада-радехонька, когда бы долг ее уничтожился родственною сделкой. За
сватами бы дело не стало; вот хоть бы, примером будучи, скажу о себе: не
одну свадьбу удалосьмне сладить на своем веку, лишь бы предвиделась
посильная благостыня...
Я сидел как на иголках в продолжение сей речи; притворялся, будто бы не
слушаю назойливого соседа, а по совести, не проронил мимо ушей ни одного
слова. Дивился я, каким образом этот запачканный человечек знал так подробно
домашние дела наши и всех панов крохалиевских, и решился поплатиться с ним
вопросом: "Позвольте спросить о вашем имени и отчестве?"
- Зовут меня Савелий Дементьевич Пересыпченко, - отвечал он без
малейшей запинки как человек, издавна привыкший к подобным допросным
пунктам. - Может быть, вам благоугодно также знать мое звание и занятия? -
продолжал он. - На сие имею честь объявить, что я отставной канцелярист
земского суда и ныне занимаюсь хождением по делам, да продажею движимых и
недвижимых имений по доверенности, да свадебными и другими-прочими сделками.
Спросите по целому повету о Савелии Дементьевиче Пересыпченке; все, от мала
до велика, вам скажут: то-то делец! то-то честный и бескорыстный человек! с
ним верите ли его как у бога за печкой; а уж свадьбу состряпать - его
подавай: будь хоть отцы жениха и невесты смертельные враги между собою, он
их помирит и умаслит так, что они сами не прочь обвенчаться.
Я молчал, заметя, к чему клонилась эта затейливая речь. Стол кончился;
но наливки не переставали кружиться по собранию и кружить головы тех из
гостей, которые не совсем были привычны к подобным попойкам. К числу таковых
гостей принадлежал и я. В голове у меня порядочно стучало. Я обнимался и
целовался со всяким, кого встречал, болтал почти без умолку и отпускал
латинские фразы кстати и некстати. Скоро после обеда вошли в комнату гуслит
и два скрыпача, за которыми жених нарочно лосылал в город. Я начал
притопывать ногою и приплясывать в ожидании, что музыканты заиграют горлицу
либо метелицу - пляски, с которыми я не вовсе был не знаком. Судите же о
моей досаде, когда они забренчали и заскрыпели какие-то заморские
контратанцы, отроду мною неслыханные и невиданные. Городские панычи,
подметя, что я прежде разминал ноги для пляски, настроили невесту, чтоб она
пригласила меня танцевать... Я сперва отговаривался; но после подумал: ведь
не боги ж горшки обжигают! взял какую-то дородную и пожилую девицу и стал в
числе пар. Доходит очередь до меня; я выступаю как журавль, ноги мои гнутся,
скользят товправо, то влево, путаются и - о верх несчастия' я падаю и
увлекаю за собою дюжую мою даму .. Можно вообразить ее гнев и смех целого
собрания!.. Дама моя, с визгливой бранью и слезами на глазах, вскочила и
убежала в другую комнату, но я - я не в силах уже был подняться. Жених и два
или три паныча поставили меня на ноги и, видя, что голова у меня кружилась,
отвели в особую каморку и уложили на постелю Что было далее в этот бурный
для меня день, я ничего не помню и не знаю...
Рано поутру я проснулся, когда еще по целому дому раздавалось громкое,
единогласное храпенье гостей, от которого дрожали на потолке переборы.
Голова у меня была тяжела как свинец; смутно припоминал я себе все, что
случилось со мной накануне; когда же дошел в памяти до несчастного падения,
которым повершил вчерашние свои подвиги, то вздрогнул, как убийца при
воспоминании о перед-смертном трепетаньи своей жертвы. Стыд, досада на себя
и на других, страх новых насмешек, унижение в глазах миловидной белянки -
все это возвратило мне силы, отнятые вчерашним перепоем. Я спехом оделся,
как сумасшедший рванулся в дверь и побежал без оглядки к дому отцовскому.
Там ожидали меня нежное участие матери и пасмурный вид отца, который
встретил было меня строгим выговором за неумеренность, неприличную моему
возрасту и будущему сану; но матушка приняла мою сторону и робко, тихим
голосом (средства, кои всегда удавались ей с отцом моим) старалась меня
оправдать. "Дело свадебное, - говорила она, - хозяева обиделись бы, когда б
наш Демид не по полной выпивал за здоровье жениха с невестой и всего
благословенного дома". Отец мой убедился сими доводами, и домашняя гроза
пронеслась мимо меня без дальнейших следствий.
Из благодарности к моей матери я удовлетворил ее любопытство, когда мы
остались с нею глаз на глаз, и рассказал ей подробно все - все, что помнил.
Признаться, я скрасил немного темные пятна в моем рассказе, и виноваты у
меня были другие, а не я; зато радужными цветами расписал белокурую
красавицу, столь явно принимавшую во мне участие.
- Из слов твоих я догадываюсь, кто она такова, - сказала мне матушка, -
пусть у меня язык отсохнет, если это нет Настуся Опариевна, дочь Матроны
Якимовны Опариихи.
- Точно так называл мне ее мать новый мой знакомец, Пересыпченко...
- Кому уж больше быть, как на ей! - подхватила матушка, - она знает,
моя голубушка сизая, у ней сердце чует, что это был ее нареченный жених.
- Как нареченный жених? - вскрикнул я в каком-то страхе, смешанном с
чувством радости.
- Да так: у меня это давно уже положено на сердце, и я не раз
заговаривала с Настусей; не говорила только еще с ее матерью. Видишь, она
такая неприступная, панья во всю губу, как будто и бог знает что!.. Ну, да
его святая воля! а без сватов дело не обойдется.
За ними дело и не стало. Спустя дней пять вдруг послышался почтовый
колокольчик на улице, звенел, звенел и утих перед самыми нашими воротами. Я
выглянул в окно и увидел сходящего с повозки моего свадебного знакомца,
Савелия Дементьевича Пересыпченка... Тогда так бывало в нашей безответной
Малороссии: кто назовет себя капитан-исправником, заседателем, судьею,
подсудком, словом сказать, кем-либо из судовых, их роднгю, благоприятелем
или просто погрозит их именем да привяжет к дуге колокольчик, - тому,
бывало, безотговорочно дают по тройке с проводником из обывательских. Теперь
это вывелось; а жаль! нашему брату не держать же своих лошадей или не
платить прогонов, когда миром от селения до селения, от волости до волости
могут нас довезти хоть на край света или, по крайней мере, из конца в конец
по всей Малороссии. Скажете вы: по какому праву? И, отцы мои! да по тому
праву, что в селах обыватели народ простой; а нас, каковы мы ни есть,
все-таки величают панами.
Во время вышеупомянутого посещения сидел я в светлице и занимался
сочинением проповеди, которую, по совету отца моего, намерен был сказать в
следующее воскресенье, дабы блеснуть красноречием перед мирянами
крохалиевскими и подать им высокое мнение о моих дарованиях и учености. Лишь
только завидел я Савелия Дементьевича, у меня на сердце похолодело:
проповедь, и ученость, и красноречие мигом испарились из головы моей. Отца
моего не было дома: он уходил для каких-то треб; матушка тоже занималась
хозяйством. Я один должен был встретить приезжего.
- Здравствуйте, препочтеннейший и вселюбезнейший Демид Калистратович! -
сказал он, входя в комнату.- Я приехал к вам за важным делом, по поводу,
примером будучи, Настасьи Петровны Опариевны. А чтобы пан-отец, какова не
мера, не подумал, что я навязываюсь на такую услугу, которой он от меня не
ждал и не просил, то у меня готовы и сепаратные пункты: хочу торговать у
него мед и воск дапопросить взаймы денег для одного надежного человечка.
Я молчал; да и что мне было отвечать? Отказаться от его услуг - значило
как будто бы показать холодность к милой Настусе и заставить навязчивого,
всесветного свата подъехать с другим женихом. Он и принял мое молчание в
таком виде, как ему хотелось, т. е. счел его знаком согласия; но как тонкий
знаток провинциальных приличий искусно переменил разговор и повел
бесконечную речь о городских новостях, о сплетнях, шашнях господ судовых и -
право, всего не припомню.
К счастию моему, матушка скоро вошла в комнату. Дело между ею и
Савелием Дементьевичем сладилось ко взаимному удовольствию: условились,
чтобы хитрый сват подкрался к отцу моему с предложением, как бы нечаянно
напав на эту мысль. Как сказано, так и сделано. Отец мой, выгодно продав
свой мед и воск, стал мягок и уступчив; и хотя сначала неохотно слушал о
родстве с Матроной Яки-мовной, осуждая ее за излишнюю спесь, но когда пан
Пере-сыпченко напал на него всею силою деловой своей логики, то батюшка мой
начал убеждаться его доводами. Обед и наливки угладили остальные
затруднения.
Жребий был брошен; меня обрекли в женихи милой Настуси. Через неделю
Савелий Дементьевич должен был приехать для большей важности с другим еще
сватом, верным своим подручником, и отправиться к Матроне Якимовне. До этого
времени, чтоб рассеять волновавшие меня мысли и сократить минуты ожидания,
усерднее прежнего занялся я сочинением моей проповеди. Предметом оной было
увещание к братской любви; я грозно восставал против презорства и кощунства
мирского и текст выбрал следующий: Блажен человек, иже и скоты милует.
Признаюсь, у меня лежал на душе обидный хохот, которым меня чуть не оглушили
на свадьбе.
Проповедь кончена, пересмотрена, переписана набело, прочтена моему
отцу, одобрена им и сказана мною в следующее воскресенье. Я надеялся
произвести ею сильное впечатление в слушателях, особливо в барышнях
крохалиевских: надеялся пробудить в них угрызения совести и заставить их
внутренне сознаться в тяжком их грехе предо мною; и что же? Барышни
перешептывались по своему обыкновению, набожные старушки поминутно клали
земные поклоны, не вслушиваясь в порывы моего красноречия; а два-три
старичка подремывали под шум моих возгласов. Одна только девушка слушала
прилежно и, казалось, угадывала мое намерение;нужно ли доказывать, что это
была Настуся Опариевна? Досада моя на невнимательность всех прочих с
избытком вознаграждалась ее вниманием, и я не напрасно метал бисер отборных
метафор, синекдох и гипербол.
Впрочем, по окончании обедни все паны и паньи кроха-лиевские забросали
моего отца поздравлениями и похвалами моему красноречию, уму и учености. Тут
я понял, что с людьми темными и необразованными всегда возьмешь
высокопарностью и напыщенным слогом: чем менее они поймут, тем более будут
дивиться и расхваливать. Этому и теперь я вижу частые примеры, когда
случается мне заглянуть в ваши нынешние журналы да вслушаться в толки наших
провинциалов: чем бестолковее суждения и слог журналиста, тем больше
предполагают они в его статье ума и глубины. В том-то, думают они, и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг