острова. Неужели расплодилось столько мятежников, чтобы возникла нужда в
"прочесывании"? Еще недавно Такибае говорил о "единицах отщепенцев"...
Говорят, будто с какого-то иностранного торгового корабля вертолеты
летают на плато Татуа. Власти об этом молчат...
Поскольку ситуации всегда различны, опыт мало помогает. В клинике
появились больные, страдающие странной разновидностью слоновой болезни: они
почти полностью теряют способность к передвижению и быстро сходят с ума.
Возможно, к элефантиазу примешивается заболевание, влияющее на обычную
картину симптомов... Чтобы не вызвать паники, я не бью тревоги.
Мы ничего в точности не знаем о мире и его закономерностях, поскольку
уповаем на однозначный опыт. Что же касается человека, он придуман только
затем, чтобы разрушать гармонию природы: разум его слишком слаб и
противоречив и сам по себе не находит стимулов к созиданию.
В бога я, конечно, не верю, но теперь убежден, что существуют явления
и силы, не доступные нашему пониманию. По вечерам на лужайке, - возле
цветника, где я в прошлом году поставил для красоты глыбы гранита, - из-под
земли слышатся хрипы и стоны. Они продолжаются с восьми до девяти вечера, а
после исчезают. На это обратила внимание моя служанка Ненуа. Она уверяет,
что хрипит и стонет дух человека, который был умерщвлен возле камней. "Дух
требует отмщения, иначе будет пролита новая кровь!" - твердит Ненуа.
Когда я послушал звуки и убедился, что змеи или газы здесь ни при чем,
я не поленился сходить к малайцу, продавшему мне гранит.
- Далеко ли твоя каменоломня?
- Нет, сэр, недалеко. Если было бы далеко, я бы разорился. За парком
Вачача разрешают понемногу ломать камень. У меня есть лицензия.
- Ты нанимаешь, конечно, аборигенов?
- Да, сэр, - малаец терялся в догадках. Я видел, как шныряли его
глаза. - Больше здесь некого нанимать.
- Почему ты не заявил об убийстве, которое произошло в каменоломне?
Я брал малайца на пушку. Вся моя "осведомленность" зиждилась на
причитаниях Ненуа. Тем не менее торговец тотчас сник - принял разнесчастный
вид. Мне показалось даже, что в ту же самую минуту на локтях его куртки
появились прорехи.
- Почему вы об этом говорите?
- Не придуривайся, ты прекрасно знаешь, кто я! Дело прошлое, я не
собираюсь доносить, но мне необходимо знать, не было ли тут магии?
Томагавк точно поразил цель.
- Вот именно, сэр, - закивал малаец, - тут было настоящее
колдовство... Мы используем пиропатроны. Конечно, строгий контроль, но ведь
даже тигр не может помешать антилопе побежать в ту сторону, куда она
захочет... Пропал ящик со взрывателями и динамитом. Я допросил рабочих. Они
отрицали свою вину, а потом одного из них нашли в карьере убитым. На него
все и свалили. Будто бы он крал динамит. Вы понимаете, не в моих интересах
впутывать полицию, тем более что убийство было ритуальным. Я бы навредил
себе, если бы вмешался в их обычаи...
Мне излагалась давно приготовленная версия, но, черт возьми, меня
интересовало во всей истории совсем другое...
Я не вижу ничего антинаучного в том, что некоторые материальные
объекты не могут быть обнаружены и осмыслены с помощью доступных ныне
нашему познанию средств. И вообще, точка зрения, что абсурд невозможен, не
выдерживает критики. Абсурд - это предел, за которым мы не воспринимаем
разумности...
Я получил разрешение на посещение всех районов острова за исключением
"зоны А", под которой понимался, очевидно, район, где находились так
называемые мятежники. Сразу же встал вопрос о проводнике.
Макилви сказался занятым, Верлядски для путешествий не годился. Тогда
я разыскал Око-Омо. Он жил в доме двоюродного брата Асирае. Мое предложение
встретил с восторгом.
- Надоело быть приживалой. В банке вакансия откроется только через
полгода. Место преподавателя в колледже обошлось бы в кругленькую сумму, а
другой подходящей работы пока нет...
Во дворе бегали ребятишки. Не меньше дюжины.
- Это чьи дети?
- Родня Асирае, - объяснил Око-Омо. - Обычай стран, шагнувших от
общинного строя в жесткость и анонимность нашего века. Кстати, весьма
препятствующий выделению в среде меланезийцев динамичных, предприимчивых
натур, чем пользуются прочие этнические группы. По обычаю, Асирае обязан
давать кров и хлеб соплеменникам, а их тем больше, чем выше его доходы...
Кругом осуждают уже этот обычай. В африканских странах он почти сметен
психологией накопительства и новой структурой семьи. Но я считаю, что
обычай делиться доходами уберегает народ от повального эгоизма и в будущем
поможет ему перейти к социализму.
- Такибае и слушать не желает о социализме!
- Он не свободен в выборе своих точек зрения... Общая, общинная
собственность наиболее соответствует нашему народному духу. Но этот дух
выщелачивают, губят, и не без успеха...
Разговаривая, мы прошли вдоль причалов и затем дальше - по грязному
песку у берега. На окраине Куале миновали склады акционерной компании по
продаже копры. Приторный запах сопровождал нас.
Накатывались на берег волны, падали тяжело - берег вздрагивал от
многотонных ударов. Кружили над мелководьем чайки-фрегаты, крабики,
наивные, как всякая молодь, полузарывшись, грелись в песке.
По моим прогнозам, собирался дождь. Но облака неожиданно разрядились,
в просветы все чаще стало заглядывать солнце.
Вблизи от берега появилось каноэ с балансиром. Рыбаки подошли к рифам,
чуть обнажавшим в волнах свои покатые спины.
- Смотрите, смотрите! - воскликнул Око-Омо. - Сейчас они будут ловить
осьминогов!
Это было редчайшее зрелище. Прогресс не внес перемен в способ охоты,
открытый смельчаками тысячелетия назад. Око-Омо подробно комментировал
действия добытчиков, двух меланезийцев и мексиканца по имени Игнасио
Диас...
Этот Игнасио был своего рода знаменитостью среди куальского плебса.
Ему было под пятьдесят. Половину своей жизни он провел на Атенаите,
промышляя в основном ловлей рыбы.
- У него ни семьи, ни хозяйства, и никто не может сравниться с ним по
числу друзей. О, такой человек не даст погибнуть надеждам, - с восхищением
говорил Око-Омо. - Его бескорыстие способно поколебать самого ярого
националиста...
Когда-то этот Игнасио - ради заработка - состязался в силе и ловкости
с акулами. Хищниц запускали в узкий, как корыто, отгороженный стальной
решеткой заливчик и подолгу держали впроголодь - возбуждали агрессивность.
Вооруженный лишь ножом, Игнасио прыгал в прозрачно-голубые воды, с трех
сторон сдавленные скалами, и собравшиеся зрители следили за поединком...
Зрелища устраивались до провозглашения независимости. За аттракцион
Игнасио зарабатывал до двухсот фунтов стерлингов, которые тотчас же
расходились по чужим карманам.
В дни больших представлений акулам бросали на растерзание вначале
крокодила. Убедившись, что спасения нет, крокодил яростно сражался, но
неизменно проигрывал. Когда облака крови рассеивались и вода возвращала
себе прозрачность, в бой вступал главный гладиатор - знаменитый Игнасио.
Последний бой Игнасио провел в присутствии члена королевской семьи,
путешествовавшего по Океании. На зрелище собралась добрая треть жителей
Куале. Они не платили ни пенса - им достались самые плохие места возле
мелководья, которого избегали акулы.
Когда был растерзан трехметровый крокодил и служители городского парка
торопливо выловили сетками на длинных шестах его останки, следя, чтобы
акульи желудки остались пустыми, пошел дождь.
По неписаным правилам аттракцион следовало немедленно отменить - из-за
плохой видимости для зрителей и прежде всего для самого бойца. Но чиновник
колониальной администрации, пошептавшись с важным гостем, над которым слуги
распустили зонтик, дал сигнал начинать.
Толпа только ахнула, а под водой уже разыгралась драма: разъяренные
схваткой с крокодилом акулы тотчас напали на человека.
От первой акулы Игнасио увернулся. Спасло то, что она напала на
небольшой скорости. Однако удар ее хвоста был настолько сильным, что
длинный нож вылетел из руки Игнасио. Искать его среди камней и водорослей
не имело смысла. Гладиатор вынырнул из воды, крича, чтобы ему подали новый
нож: три секунданта из меланезийцев, приятели Игнасио, дежурили в разных
местах на берегу. Но из-за дождя и гула толпы они не разобрали криков о
помощи.
Промедли Игнасио, и поединок окончился бы для него трагически. Но он
словно угадал опасность: нырнул в глубину и, держась у скал, чтобы
предотвратить нападение сзади, поплыл к отмели. "В воде все кажется ближе и
труднее определить расстояние, - потом рассказывал Игнасио. - Но самое
скверное, в тени почти ничего не разглядеть..."
Акула настигла его в десяти ярдах от песчаной банки, границы
спасительного мелководья. Она шла наперерез, огромная, как торпеда, мощная,
как буйвол, с челюстями, разрубавшими пополам матерого крокодила.
В последний момент Игнасио рванулся в сторону и изо всех сил ударил
кулаками в громаду серого тела. Вода ослабила удар, но все же торпеда
скользнула мимо. Правда, кожа на пальцах была срезана, будто наждаком, а
острые зубы акулы распороли бедро...
Ливень оборвался - тучу отнесло ветром. Тысячная толпа взревела,
увидев на песчаной банке Игнасио. Он возник из воды по пояс, жадно ловя
ртом воздух, и руки его, простертые вверх, были в крови. Казалось, будто он
уже перекушен акулой и вот-вот рухнет замертво.
Первыми опомнились секунданты - они закричали, требуя остановить
схватку. Но Игнасио, получив новый нож, поправил маску и ушел под воду.
Едва он показался в глубине, акулы развернулись одна за другой для
новой атаки. Игнасио терял силы, - рана была достаточно серьезной, - и
потому торопился: поплыл навстречу свирепым животным. Первая акула,
заподозрив подвох, повернула у своей жертвы. Но Игнасио только этого и
ожидал: в молниеносном броске он проткнул акуле живот. Удар не был бы
смертельным, если бы Игнасио не удержал ножа.
Ошеломленная акула яростно вспенила вокруг себя воду и вдруг ослабела
- началась агония. Верно, раненая подавала какие-то звуки, потому что
вторая акула моментально отказалась от нападения...
Аттракцион с акулами с тех пор больше не устраивался - в людской
памяти Игнасио остался единственным покорителем акул...
Промысел осьминогов тоже требует мужества. Главный охотник ныряет в
глубину и маячит у расселин подводных скал, где обитают осьминоги. Нужно
раздразнить довольно спокойное, хотя и коварное животное. Когда осьминог
нападет, двумя-тремя щупальцами захватив охотника, тот должен подать сигнал
товарищам, дергая за веревку, привязанную к поясу. Товарищи рывком тащат
веревку, и осьминог, не желающий упускать добычу, оказывается, как правило,
в каноэ. Иногда охотник обрубает щупальца, присосавшиеся к скалам, иногда,
если удача сопутствует ему, поражает осьминога ножом в голову. Но бывают
иные случаи... У скал, запирающих залив Куале, одного из охотников, потянув
к себе, осьминог ударил головою о скалу, другого схватили сразу два старых
осьминога, так что охотник, сидевший в каноэ, сам неожиданно оказался в
воде и захлебнулся...
Понятно, с каким любопытством я следил за действиями Игнасио и его
товарищей. И все же ни Око-Омо, ни я не заметили, когда именно мексиканец
выволок на себе довольно крупного осьминога.
Рыбаки неторопливо подгребли к берегу и, втащив каноэ на песок,
подошли к нам. По-видимому, все трое хорошо знали Око-Омо, потому что
поздоровались с ним за руку.
Меланезийцам было по двадцать пять - тридцать лет. Игнасио был
несколько выше их ростом и шире в плечах. Голова тронута сединой. Поседели
и короткие усы. Улыбка и глаза выдавали доброту и отзывчивость этого
человека.
Я глядел на мужчин, на их спокойные лица, и во мне скулила давняя
мечта о безмятежной жизни. Да, человек должен брать от природы самое
необходимое и довольствоваться самым необходимым. Мудрость - не в
утонченном и разнообразном потреблении, а в гармонии с природой. Избыток
желаний калечит человека, закабаляет его. Радость - это уверенность в своей
жизнестойкости, чувство дружественности окружающего мира. Чтобы ощутить
радость, нет нужды в сложнейших философских построениях, - безбрежная
дерзость духа тоже наносит ущерб гармонии судьбы. Владеть всем - гордыня, и
не бывает, чтобы она не наказывалась...
- Кому пойдет ваша добыча? - спросил я Игнасио по-английски.
- В малайский ресторан, сэр. Они хорошо зарабатывают на осьминогах. И
вот мы ловим и ловим, а они зарабатывают... Здесь водится еще мурена. На
вид обыкновенная змея, но прекрасно смотрится на сковородке. Впрочем, я
постараюсь сегодня угостить вас этой лакомой пищей.
По уголкам его глаз разбежались морщинки - он засмеялся. Глядя на
него, засмеялся и я - в ожидании для себя чего-то хорошего.
Меланезийцы подняли балансир каноэ, закрепили его на заранее
припасенных шестах, протянули между каноэ и балансиром два куска парусины -
соорудили навес. После этого ушли в кокосовую рощу, а Игнасио, надев на
предплечье левой руки легкие ножны с торчавшей из них костяной рукоятью
ножа, поплыл к скалам.
Око-Омо, насвистывая, готовил на песке очаг, и я помогал ему таскать
камни. Мы быстро справились со своей работой, разлеглись в тени и, обсуждая
предстоящее путешествие, сошлись на том, что хотя главная его задача сбор
материала для книги, все же всякая самоцель безнравственна - нарушает
цельность восприятия мира.
Я лежал на теплом песке под тентом, полоскавшимся от завихрений ветра,
слушал накаты волн, голоса чаек, и впервые за много-много дней мне вовсе не
хотелось торопить события.
Око-Омо, напротив, был возбужден, все расспрашивал меня о написанных
книгах, так что волей-неволей приходилось отвечать. В какой-то момент я
сказал, что творчество дано поэту не столько для очищения других, сколько
для самоочищения, для преодоления своих недостатков и слабостей. Око-Омо
тут же обвинил меня в буржуазности.
- Что значит "буржуазность"? И почему это непременно плохо? - возразил
я благодушно.
- Буржуазность - видимость истины, ложь, скрытая улыбкой
добропорядочности! - запальчиво воскликнул Око-Омо. - Миллионер говорит
рабочему: "Посмотри на мое богатство, я получил его потому, что в стране не
ограничена частная инициатива, и каждый имеет право заработать столько,
сколько может!" И ему верят. Особенно те, кто жаждет миллиона... У
меланезийцев есть миф о рыбаке. Дух моря объясняет ему, что всякой истинной
вещи в мире соответствует вещь ложная, имеющая тот же внешний вид... Мы
слишком преувеличиваем нашу цивилизованность. В человеке зверь сидит и чаще
всего человеком, стало быть, управляет, а мы близоруко помогаем именно
зверю, подхватывая чьи-то подлые слова об опасностях разума. Опасен-то
полуразумный зверь, использующий разум как продолжение клыков... Бьюсь об
заклад, почти каждый человек на вопрос, жить чувствами, которым
прислуживает разум, или жить разумом, у которого в услужении чувства,
посчитает унизительным положение, когда чувства контролируются разумом. А
между тем это капитальнейшее заблуждение, исподволь вбитое нам в голову.
Кому-то выгодно оглупленное человечество, живущее по извращенным
понятиям... Это же факт, что искусство мы ориентируем на чувство, на
подсознательное, на инстинкт! Ослепленные химерами, мы напрочь забыли, что
мысль - то же чувство, только гораздо более высокого порядка! "Квадрат
гипотенузы равен сумме квадратов катетов" - мысль. "Любит человек падение
праведного и позор его" - тоже мысль. Но какая разница между ними! Одна
рождена исследованием предметов, другая - страдальческим опытом
человеческого бытия... Что означает гонимая повсюду мысль для подлинного
искусства? Да если убрать мысль, положим, у Достоевского, он тотчас
обратился бы в самого заурядного писаку. Мы обнаружили бы вопиющие
погрешности его стиля, слабость воображения и неудачи в словесной живописи.
Но в том-то и дело, что все изъяны никак не влияют на общую грандиозную
картину, - работы гения пронизаны величайшими чувствами-мыслями как плодами
бесконечного страдания за ложь людской жизни... Пора образумиться! Может,
только искусство и способно преобразить полуразумного зверя в человека -
искусство, которое бы взывало прежде всего к разуму. Не о плоской дидактике
речь, - о верности правде несовершенной, мучительной жизни, в которой
только и возможно отыскать мудрость, побуждающую к действию. Мир жаждет
нового искусства, и многим, многим придется отложить лживые перья и
оборотить сытые свои лица в иную сторону!.. Меня возмущают
разглагольствования проходимцев о том, что искусство должно
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг