задымившееся на воздухе острие. Гарда-хевдинг, уже, по сути, убитый, еще
мог обернуться и попробовать отомстить.
Так оно и вышло. Словенский вождь на мгновение замер. А потом
медленно, точно в дурном сне, начал поворачиваться к Гудмунду лицом.
Багровое пятно расползалось у него на груди.
Люди херсира бросились к нему все разом, награждая его уже
бесполезными ударами, которые он навряд ли и ощущал. И почти тут же кто-то
сбил с него шлем.
И врос в землю Гудмунд Счастливый, херсир из Халогаланда...
- Назад! - не своим голосом крикнул он воинам, вновь заносившим мечи.
Послушные его слову, они откачнулись, и Гудмунд хотел шагнуть к
Хельги, чтобы поддержать его, подхватить, уберечь...
Не успел.
Хельги судорожно вздохнул, из его ноздрей показалась кровь. Пошатнулся
- и упал навзничь, прямо на неподвижного Эрлинга, раскидывая руки...
Тут за спиною у Гудмунда глухо загудела земля. И остатки его людей
бросились к своему предводителю, наспех выстраивая стену щитов. Гудмунд
оглянулся. На них мчались гардские всадники - разъяренные на разъяренных
конях, пьяные от чужой и собственной крови. И первым, страшный, как сама
смерть, летел на Гудмунда второй Хельги Виглафссон... Его шлем, его синий
плащ, его кожаная броня! И обагренный меч плыл над головой, ища новую
жертву...
Гудмунд почему-то сразу понял, что этот меч предназначался ему.
Всадники проломили стену щитов, как яичную скорлупу. Кто-то из
викингов попытался обороняться. Кто-то - может, впервые в жизни - побежал.
Гудмунд не двинулся с места. Близко, совсем близко увидел он копыта,
слившиеся в бешеной скачке, увидел оскаленную морду вороного коня... Увидел
светлые, страшные, чужие глаза под знакомым шлемом...
И более - ничего.
Холодное белое пламя со свистом ударило его в лицо.
А Хельги еще жил. И когда очнувшийся Эрлинг обнял его, называя по
имени, - его веки дрогнули.
- Ас-стейнн-ки, - сказал он внятно.
Он стоял на берегу Торсфиорда, посреди родного двора. Низкое небо
летело над головой, цепляясь за черные скалы. Пустым и холодным стоял
длинный дом, и дверь скрипуче плакала под порывами ветра, раскачиваясь на
уцелевшей петле.
А по коньку крыши, медленно взмахивая тяжелыми крыльями, с карканьем
прыгали два ворона. Потом снялись и полетели мимо Хельги, в сторону моря.
А по серо-стальному от непогоды фиорду шел к берегу боевой корабль.
Тот самый, на котором старый Виглаф ушел когда-то в свой последний поход.
- Хельги! - донесся с него знакомый голос. - Хельги!
- Иду, - ответил Хельги в сгущавшуюся темноту. - Иду, отец.
Халльгрим хевдинг по праву гордился своими людьми. Те ведь когда-то
бросились в битву и выкупили его жизнь ценой восьми своих.
За Эрлинга была заплачена всего одна.
Но это была жизнь его брата.
***
Сколь многие пали в толкотне, измученные ранами! Сколь многих
затоптали взбесившиеся кони, поразили случайные стрелы, свалила
усталость... Но лишь смертельнее делалось упорство с той и с другой
стороны.
Редела дружина кременецкого князя.
То детский, то боярин валился в истоптанную траву, напитывая кровью
берег великой Булги. Скоро, скоро заплачет в Беличьей Пади юная внучка
кугыжи.
Не вернется к ней Азамат, не подхватит сильными руками, не закружит по
двору.
Подбитыми крыльями распластались те руки в пыли, в крови, на опаленной
земле.
Но не доберется до мерянских лесов отметивший Азамата клинок...
И Бьерн, сын Можжевельника, хмуро покажет жене трижды просеченную
кольчугу. Чекленер, брат Чекленера, встретил соперника не по силам. Не
увидит он своей пятнадцатой весны. Однако не измерят кременецких стен
глаза, нацелившие то копье...
Одному князю ничего не делалось. Да еще Радогостю с Ратибором,
следовавшим за ним неотступно. Со всех троих давно оборвали дорогие плащи,
измяли ударами посеребренные шлемы. Кровь сочилась сквозь железные звенья
кольчуг... Десятки раз воочию вставала перед ними смерть! Но они продолжали
отчаянно и беспощадно жить в своих седлах. И кони, под стать седокам,
грудью валили встречных.
А совсем рядом беззаботно трещали кузнечики, журчала река, трудились в
муравейниках муравьи. И солнце свершало в поднебесье свой извечный круг,
расстилая в безветренном воздухе послеполуденный покой...
Сколько племен, лишь понаслышке знавших друг друга, сошлось в этом
бою!
Вагиры и булгары, хазары и халейги, словене, печенеги, меряне... И что
бы не жить им всем вместе на просторной и щедрой земле, что могла всех
приютить, каждого накормить-одеть?
Халльгрим хевдинг не видел гибели брата. Только то, что сила,
собранная на помощь булгарам, одерживала-таки победу.
Теперь два редевших войска перемешались окончательно. Каждый воин
отражал удары и сзади, и спереди, и с боков. Врага от друга отличали с
трудом.
Видели словенина и халейга из Гудмундовых людей, вместе отбивавшихся
от хазар.
Тот викинг спутал их с булгарами - немудрено... Видели, как потом они
отерли с лиц кровь, оглянулись один на другого, чтобы, может быть,
обняться, - и одновременно замахнулись мечами...
Пресветлый хан Кубрат вихрем носился по полю. Давно уже иззубрилась
его упругая сабля, в алый цвет окрасилась дорогая броня. Жестоко мстил он
за гибель любимого брата! Недолго пришлось храброму Органе ездить среди
своих. Упал под копыта, закрыв повелителя хана от стрелы, выпущенной в
упор!
Чурила Мстиславич дрался неподалеку от Халльгрима. Волчком вертелся
под князем вороной жеребец. Зубами хватал вражеских коней и самих врагов...
А тяжелый меч князя не знал ни усталости, ни отдыха.
Да и не давали передохнуть - наседали мало не со всех сторон враз...
Всякому было лестно если не свалить вождя словен, то хоть скрестить с
ним мечи!
А еще рядом с гарда-конунгом яростно сражался Видга Халльгримссон.
Потому-то сын Ворона все оглядывался - мелькает ли еще длинный
гардский щит, надетый на знакомую руку... Вот и вышло, что он, Халльгрим,
первым разглядел троих хазар, устремившихся на Чурилу сзади.
- Торлейв конунг! - крикнул он так, что едва выдержало горло. Но князь
не то не услышал, не то слишком занят был противником... Не обернулся.
Тогда Халльгрим встретил их сам. Всех троих.
Первый из аль-арсиев угодил под страшный северный меч и умер вместе с
конем, не успев ни защититься, ни понять, что произошло.
Второй, наученный его судьбой, вовремя изготовился для удара и
полоснул длинным клинком. Но Халльгрим опередил и его, подставив щит - а
щит тот вдвое отяжелел от вонзившихся стрел, - и распластал телохранителя
до затканного золотом седла...
Дико заржал конь и поволок нечто, повисшее на стремени.
Меч Виглафссона застрял в седельной луке, и викинг на мгновение
замешкался, рванув его на свободу.
Этого оказалось достаточно.
Ибо третьим всадником был Мохо-шад. И его копье стремительно ударило
Халльгрима в правое плечо. Беспомощно повисла рука, пальцы выпустили меч.
Мохо вздернул коня на дыбы и занес копье во второй раз, чтобы пригвоздить
халейга к земле.
Халльгрим отшвырнул щит и поймал это копье левой рукой. И хватил
царевича оземь, выдернув его из седла.
Хазарский конь ударил его плечом, и Халльгрим не устоял на ногах. Боль
ослепила его, на мгновение погрузила во мрак. Но когда он приподнял голову,
Мохо-шад был по-прежнему перед ним.
Ему, видно, тоже досталось крепко. По крайней мере встать он уже не
мог и полз к Халльгриму на четвереньках, зажав в зубах кинжал. Глаза его
светились.
Подполз... И они сцепились, как два зверя. У Халльгрима одна левая
рука, у Мохо - две и кинжал. Раз за разом они перекатывались друг через
друга, рыча от боли и бешенства. Наконец Мохо достал-таки Халльгрима узким
клинком... Но железные пальцы халейга уже нащупали его горло. И держали,
сжимаясь в мертвой хватке все сильней и сильней, даже после того, как у
самого Халльгрима померкло в глазах...
Так они и остались лежать рядом - в потоптанной, жухлой траве.
Халльгрим не видел, как откуда-то возник над ним спешенный Видга. Как
Лютинг сын Вестейна ярла встал с внуком Ворона спиной к спине, не подпуская
врагов. И как потом Лют вскинул руки к лицу и свалился, и Видга остался
один.
И рубился, плача от ярости, один против многих, пока мечи конунговой
дружины не разогнали хазар...
Битва кончалась.
Израненные победители наконец замечали свои раны. И по одному ковыляли
к реке, таща на себе покалеченных друзей.
На берегу ждала помощь. Дед Вышко разрезал окровавленные одежды, ловко
расстегивал иссеченные брони. Два запыхавшихся отрока ведрами подносили
воду.
Молча, не поднимая глаз, трудился над страшными ранами Абу Джа-фар
Ахмед Ибн Ибрагим. Сосредоточенный Скегги так же молча подавал ему то
острый ножичек, то длинный пинцет. Он еще сложит песнь о том, как воины
стискивали зубами собственную руку, давя в груди крик! И о булгарских
женщинах, без суеты хлопотавших вокруг. Раз за разом уходили они в еще
гремевшее поле и возвращались, неся и ведя обессилевших. И горе хазарину,
который попадался им живым...
Помощница Смерти взбалтывала пахучее снадобье. Здесь, на этом берегу,
ей больше подошло бы прозвище Помощница Жизни. Потому что бегущая кровь
сама собой унималась под ее взглядом. И многим виделись в ее властных
глазах ласковые глаза матери, оставшейся так далеко!
Славного Булана привезли на хазарской лошади двое вагиров. Уже
отмеченный нездешней печатью, он все же открыл глаза, чтобы спросить:
- К кому нынче милостиво вечное небо? Торсфиордец, нянчивший
поблизости перебитую руку, не понял ни слова, но на всякий случай ответил:
- Твой конунг удачлив.
Ни тот, ни другой не знали языка. Но Булан медленно проговорил:
- Я доволен. Теперь я умру.
Дыхание в последний раз шевельнуло его усы. Не было счета врагам,
которых он победил.
Сгниет роскошная паволока, уступит медленной ржавчине закаленная
сталь, рассыплется в прах благородно сверкающее серебро... И останется
нетленным только одно.
Слава.
Добрая или худая.
Смотря что сумеешь посеять в памяти тех, кто тебя знал.
А вымрут, кому следовало бы помнить, - останется след, начертанный
тобой на теле земли. И кто-нибудь засеет хлебное поле, которое ты расчистил
от бурелома и камней. Или наколет доверчивую босую ногу о железный шип,
затаившийся в траве-мураве...
Но воину кажется самым достойным, если далекий внук снимет с сохи
обрывок пробитой кольчуги - и поймет, что пра-пра-прадед умер, не отступив.
Немилосердное солнце до предела иссушило поле и лес. Недаром словене
опасались пожара! Когда остатки хазар, уходя, подожгли за собою траву,
дымное пламя вскинулось обильно и высоко. Но и без того хазар никто не
преследовал. Не было сил. Куда там для погони, даже для того, чтобы толком
обрадоваться...
Разве вот только подобрать раненых, которым грозил огонь! Но пожар, по
счастью, уходил стороной.
Кто - на заморенном, шатающемся коне, кто - уцепившись за дружеское
плечо, люди брели к реке... Умыть в живой воде лицо, спекшееся под коркой
пыли и кровавого пота. Влить жадный глоток в горло, ороговевшее от крика и
жары.
Пришел на берег, со стоном стянул порубленную кольчугу воевода Олег.
Приехал хан Кубрат. Под руки привели раненного в голову Торгейра
Левшу.
Вернулись Ратибор с Радогостем и Нежелана. Разыскали бездыханные тела
боярина Вышаты, старого Олава, Хельги Виглафссона...
Не было видно только Халльгрима хевдинга и Чурилы Мстиславича,
кременецкого князя.
Дым плыл над рекой в вечереющем небе, жирной копотью оседая на лица...
Прибежал перегрызший привязь Волчок, обнюхал каждого, мертвого и
живого; потом сел и жалобно, протяжно завыл...
Уже собрались ехать искать князя, когда кто-то из кременецких
всмотрелся в удушливо клубившуюся тучу:
- Гляди, урмане идут... один другого несет! Сидевший рядом приложил к
глазам согнутую ладонь. И вдруг вскочил на ноги с криком:
- Мстиславич!
И впрямь Чурила шел к ним сквозь полосы дыма, пронизанные косыми
солнечными лучами! Качался, почти падал, но вновь обретал равновесие и шел.
Лоб и скулы князя были черней вороненой кольчуги. Только на шрам копоть
почему-то не легла, и он жутко белел, перерезая лицо.
Тяжелое неподвижное тело лежало у него на руках. Моталась в такт шагам
у плеча князя желтоволосая голова.
А за Чурилой, задыхаясь, наполовину ослепнув от дыма, шел Видга. Он не
мог нести Люта так, как Торлейв конунг нес его отца. Согнувшись вдвое, он
тащил друга на плечах.
Приотстав, на трех ногах хромал за хозяином Соколик. И его не пощадила
хазарская сталь...
Откуда что взялось! Кто только сумел подняться, бросились навстречу
князю. Он отдал им Халльгрима и тут же сам зашатался, повисая на
подхвативших руках. Кто-то тронул его кольчугу и отнял окровавленную
ладонь.
- Да ты изрублен весь, княже...
Черный, как головня, Чурила вырвался и прохрипел:
- Не меня... его наперво! Может, жив еще... не он... я бы там лежал!
Молча сидели над погибшим отцом Нежелана и Лют. Так уж вышло, что при
жизни боярин сам себя обокрал. Да про это ли теперь вспоминать!
Воин-словенин, широкоплечий, могучий, за шиворот приволок Любима.
Сердце не камень: тот весь день простоял на коленях и все ныл и ныл об
отце.
Неловко дернув связанными руками, Любим привстал и пополз к недвижному
телу, скуля по-собачьи. Совсем уж было дополз, примерился поцеловать. Лют
оттолкнул его, ударив ногой. Любим сунулся носом в землю и заплакал:
- Батюшка...
- О себе плачь! - сказал Лют. - А ему слава вечная и без твоих
возгрей!
Говорил он с трудом. На его рассеченном лице из-под сплошных повязок
виднелись только глаза.
Было такое сказание у самих же хазар... Отправил отец сына торговать в
неблизком краю. Уехал сын и много лет не был дома, лишь пересылал с
караванами добро и казну... И вот умер седобородый отец, однако еще прежде,
чем послали весть сыну, все хозяйство прибрал к рукам расторопный
вольноотпущенник, что помогал старику в делах. Вернулся молодой купец и не
признал собственного дома!
- Ты кто такой? - сказал ему вольноотпущенник. - Я и есть сын, а ты
здесь чужой человек...
И докатилась молва до самого хакана. И приказал хакан вырыть кости
умершего. И заставил обоих окропить их кровью. И выплыла истина, когда
кровь настоящего сына впиталась в отцовский прах, а кровь лжеца стекла
наземь отвергнутая.
...Халльгрим очнулся, когда с него стаскивали рубашку. И увидел
гардского конунга: тот сидел на песке и, держась за грудь, надсадно
выкашливал из себя дым.
Вот подошел Торгейр Левша. Долго молча смотрел на князя, потом сказал:
- Так, значит, это ты разделался с моим стариком. Он держал в руке
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг