оборванный и одинокий. Но все-таки дошел. Потому что уж если кто родился не
трусом - это проявляется скоро!
Землю калили жестокие холода, и в небесах дрожали ночные радуги.
Торсфиордцы справляли Йоль - праздник середины зимы, после которого
дни начинают прибавляться. Браги для праздника было наварено по обычаю,
которым редко пренебрегали, - сто сорок горшков. Воины лили эту брагу в
очаг и давали обеты, о которых сожалели, протрезвев. Ссорились, раздавали
затрещины из-за пустяков - и мирились, прощая друг другу такое, за что в
иное время вызвали бы на поединок-хольмганг... Йоль - это Йоль. Творилось
разное, но Видга был тем не менее замечен.
Как не заметить маленького незнакомца, который тут разодрался с
большинством ребятни и почти всех отколотил!
Дошло до того, что Халльгрим пожелал посмотреть на мальчика сам.
Сказано - сделано... Бьерн Олавссон за ухо притащил его в дом.
- Ты откуда такой храбрый? - спросил Халльгрим весело. Мальчишка
понравился ему сразу.
- Я с Бергторова Двора на Сольскей в Нордмере, - ответствовал Видга
угрюмо. - Я туда не вернусь. Не много любви оставил он на острове Сольскей.
Халльгрим сидел на хозяйском месте, между резными столбами с лицами
Богов - покровителей рода, в котором был старшим. Он спросил:
- Кто твой отец?
Тут Видга выпрямился, хотя Бьерн все еще держал его за ухо.
- Мой отец, - сказал он гордо, - Халльгрим вождь сын Виглафа Ворона из
Сэхейма, что в Торсфиорде. И если не врут, что это где-то здесь поблизости,
он никому не даст меня отсюда прогнать!
Халльгрим сперва опешил не меньше любого из слышавших этот ответ. Но
потом захохотал так, что пиво пролилось из рога ему на колени. Он, конечно,
не мог сразу припомнить, кого ему случилось целовать столько зим назад.
Бьерн же сказал:
- А ты знаешь, что наш хевдинг велит с тобой сделать за такие слова?
Он больно дернул ухо, и Видга огрызнулся:
- Со мной - не знаю, но вот тебе он точно голову вобьет в плечи за то,
что ты так со мной поступаешь!
Это снова развеселило народ. Не засмеялась одна только госпожа
Фрейдис... Мальчишка приглянулся и ей. Как знать, удастся ли еще один
такой, если Халльгрим возьмет себе законную жену? Отчего бы действительно
не назвать его внуком?
- А поди-ка сюда, - велел хевдинг, когда хохот наконец утих. - Сын,
говоришь?
Видга бестрепетно приблизился к хозяйскому месту. Нет, он не
обманывал.
Достаточно было посмотреть один раз, чтобы признать и дух, и живую
кровь Виглафссона.
- Я все время ждал, чтобы ты приехал за мной, - сказал Видга
укоризненно.
- На боевом корабле! Почему ты так долго не приезжал?
О своей прежней жизни Видга рассказывал без утайки - и в том числе о
приезжавших к матери сватах. Ни ему, ни Халльгриму в Бергторовом Дворе
делать было больше нечего. И все-таки сын Ворона посетил однажды остров
Сольскей, что на юге, у берегов Северного Мера.
Он явился туда с братом Хельги и с Видгой. И когда на корабле бросили
якорь и Халльгрим огляделся, места и впрямь показались ему знакомыми.
Жители Бергторова Двора сперва попрятались кто куда. Случись викингам
устроить набег, оборонить свое добро они не надеялись. Но Халльгрим велел
вытащить и поднять повыше на мачту мирный знак - круглый щит, выкрашенный
белым. Тогда люди вышли на берег. И рассказали ему, что Бергтор сын Льота
Лосося не жил больше на своем острове.
- Он уехал в Исландию со всеми своими людьми, потому что не поладил с
Хальвданом конунгом. Да, и вместе с дочерью, и с мужем, и его родней...
Разве ты не слышал о Хальвдане конунге сыне Гудреда Охотника из Вестфольда?
Халльгрим, конечно, в Исландию не поехал. Но на Сольскей он провел
несколько дней, и жители хорошо принимали его людей. Хотя и побаивались, не
прогневается ли вестфольдский конунг, недруг всех викингов, не признающих
его власти.
И случилось так, что в один из этих дней буря загнала в ту же бухту у
Бергторова Двора еще один корабль.
Этот корабль тоже был длинным боевым драккаром, полным отчаянных
молодцов. И вождь пришлецов, несмотря на жару, сменившую шторм, кутался в
мохнатую куртку. Куртка была умело скроена из волчьей шкуры: разинутая
пасть обрамляла лицо, лапы служили рукавами, а со спины свисал хвост.
Звали его Соти.
- Соти - великий берсерк, одержимый в бою, - сказал один из его людей,
которого торсфиордцы угостили пивом. - Я сам видел, как он вращал глазами и
кусал свой щит. Ему не бывает равных в сражении, и он щедр с нами на золото
и на еду. А еще он умеет превращаться в волка, и поэтому мы называем его -
Соти Волк...
- А моего отца называли Вороном, - сказал на это Хельги. - Но когда он
хотел кого-нибудь напугать, ему не требовалось колдовства. Так что если
твой Соти придет сюда на четвереньках и завоет, то про меня никто не
скажет, что я побоялся дернуть его за хвост...
Хельги в ту пору видел девятнадцать зим, и Халльгрим уже мало
надеялся, что яростный нрав брата когда-нибудь сменится благоразумием. Вот
и в тот раз случилось то, что должно было случиться: Соти вызвал сына
Ворона встретиться с ним на маленьком островке. Это называлось хольмгангом
- походом на остров. Из двоих участников такого похода обычно возвращается
один.
Удобное место сыскалось поблизости от острова Сольскей. И на другой
день обе дружины молча смотрели с кораблей на поединщиков, готовившихся к
бою.
- Сними куртку, Соти, - улыбнулся противнику младший Виглафссон. - Я
не хочу, чтобы она была измазана твоей кровью. Она мне пригодится.
- Не пригодится, - прорычал в ответ Соти Волк, и на губах у него
выступила пена. Был ли он действительно оборотнем, в этом трудно было бы
поклясться даже его людям. Но вот берсерком его называли явно не зря. - И
хватит болтать языком. Этот островок заливает во время прилива...
У обоих были боевые топоры, широкие, с лезвиями-полумесяцами -
страшное оружие в умелых руках. Горе прозевавшему один-единственный удар.
Второго не понадобится. Неудачника не спасет ни окованный щит, ни шлем с
наглазниками, ни железные пластинки, нашитые на толстую кожаную броню... Ни
даже кольчуга, купленная на торгу за звонкое серебро!
Они долго кружились, подобно танцорам, сошедшимся в грозной
медлительной пляске.
Соти ждал удобного момента, чтобы ударить.
Хельги ждал, когда Соти надоест ждать.
Нет противника страшнее, чем берсерк, но боевое бешенство лишает его
терпения и осторожности. Люди увидели, как Соти вдруг отшвырнул свой щит и
ринулся вперед, взревев, точно потревоженный в берлоге медведь. Его секира
взмыла над головой, занесенная обеими руками. Может быть, он уже
предвкушал, как станет хвастаться победой и рассказывать, что соперника
унесли рассеченного пополам.
Хельги легко ушел от удара, и остальное свершилось стремительно. Земля
выскочила у Соти из-под ног. И он рухнул во весь рост, выронив топор...
С его драккара послышался слитный яростный крик. Хельги невозмутимо
подобрал чужое оружие, стащил с поверженного волчью куртку и без большой
спешки пошел к черному кораблю, стоявшему у мели.
Халльгрим смотрел на него с осуждением. Младший брат не потрудился
хотя бы завалить убитого камнями, и это было недостойно. Но когда люди
Волка подбежали к своему предводителю, все увидели, что рыть могилу было
еще рано.
Соти молча корчился на мокрых камнях, сжимая огромными ладонями свое
левое бедро. Крови не было. Хельги ударил его обухом, а не острием.
- Почему ты его не убил? - спросил Халльгрим, когда понял, что
произошло. Хельги ответил весело:
- Можешь, если хочешь, пойти сделать это за меня. Я, помнится, обещал
не рубить ему голову, а только дернуть за хвост. К тому же мне
действительно понравилась его куртка, было бы жалко ее пачкать...
А немного позже, когда открытое море уже вовсю раскачивало шедший под
парусом корабль, премудрый Олав кормщик сказал так:
- Иногда для того, чтобы пощадить врага, надо больше смелости, чем для
того, чтобы его убить.
И многие решили, что он был прав. Как бы то ни было, волчью куртку
Хельги со временем стал считать счастливой. Ему непременно везло, когда он
ее надевал.
А Видга - тот чувствовал себя отомщенным. Ведь Хельги победил на
поединке в тех самых местах, где ему пришлось вытерпеть столько обид. И
кому какое дело, что Соти был чужаком тем и другим!
Это случилось за три зимы до того, как Хельги суждено было ослепнуть.
Но Богини Судьбы неразговорчивы и не открывают своих тайн прежде времени. И
потому веселье царило под парусом корабля, шедшего в Торсфиорд...
За синими реками, за дремучими лесами - как же далека была она теперь,
родная земля!
Родная земля - милая, ласковая. Там пушистым мехом ложилась под ноги
теплая мурава - не наколешься, хоть день-деньской бегай по ней босиком. А у
речки встречал желтый песок, то прохладный и влажный, то жаркий, разогретый
щедрым полуденным солнцем... Хватало, конечно, и камней: не зря же
прозывался город Кременец. Но даже эти камни, казалось теперь, были не так
черны, не так жестки, не так неприветливы.
Дома всякое новое утро рождалось с улыбкой на устах - чтобы проплыть
над землей погожим летним деньком, а потом ненадолго угаснуть, тихо
вызолотив полнеба...
Ибо это была родная земля.
Но даже если моросящий дождь ткал свою хмурую пелену, и плывущие тучи
цепляли висячими космами макушки деревьев, и где-то выше туч раскалывал
небеса воинственный гром, - все равно не было на свете ничего милей и
прекрасней.
Ибо это была родная земля...
Звениславка летала туда каждую ночь во сне. Полетела бы и наяву, если
бы умела обернуться птицей. Ведуны, принимая чужое обличье, ударялись,
сказывали, оземь... и попробовать бы, да не поможет, не одарит крыльями
чужая земля.
В Халогаланде властвовал камень.
Тяжелые черные утесы нависали над фиордом, и весной первоцветы
возникали словно бы прямо из скалы. Быстрые ручьи срывались с отвесной
крутизны и падали навстречу соленой морской воде, шумно и звонко разлетаясь
тысячами брызг.
Наверх вели тропинки, проложенные людьми и скотом. Доблестен тот, у
кого хватит дыхания без остановок взобраться наверх. Зимой выпадали
обильные снега, и молодые парни, состязаясь друг с другом в ловкости и
отваге, носились по этим кручам на лыжах. Держали при этом в руках чаши с
водой. И осмеивали того, кто проливал.
Наверху, над фиордом, лежало горное пастбище - сечр-Туда отгоняли
коров, когда они стравливали нижние луга. Горное пастбище было альменнингом
- им сообща владел весь фиорд. Плохо придется хозяину, который вздумает
выгородить себе кусок лужайки. Или просто прогнать соседских коров,
сберегая лакомую траву для своих!
Так гласил закон тинга - здешняя Правда.
А еще над береговыми утесами стеной стояли леса - зеленый плащ на
каменных плечах гор... Еловые чащобы и целые дружины серо-розовых сосен,
где, наверное, в несметном количестве родились боровики.
В лесу собирали ягоды и били дичь. Лес давал дерево на постройку
кораблей и домов. И лес тоже называли альменнингом.
А еще выше обнаженный камень сбрасывал с себя последние покровы зелени
и устремлялся к небу сияющими пиками неприступных вершин... Иные горы
обрывались отвесными стенами прямо в фиорд. Высоко-высоко над Сэхеймом даже
летом сверкали белые снежники и цвели, говорили, невиданной красоты цветы.
Все эти горы были когда-то чудовищным полчищем великанов, воздвигавших
рать против Богов. Но молот-молния по пояс вколотил их в землю, обратил в
мертвые камни. Теперь великаны медленно распрямляли гранитные колени:
Звениславка видела высоко на утесе кольцо для лодки, находившееся
когда-то у самой воды...
Когда великаны поднимутся, наступит день последней битвы, и мир
рухнет.
Но это будет не скоро.
"...А вече здесь называется - тинг. И во всяком племени вече свое и
Правда тоже своя..."
Острый кончик ножа царапал скрипучую бересту, вдавливая в нее буквы.
- Зачем тебе береста, Ас-стейнн-ки? - спросил ее вчера мальчик по
имени Скегги. - Если тебе нужен короб для ягод, так я сплету.
Впрочем, он без труда понял, что на бересте она собиралась писать
своими гардскими рунами обо всем необычном, попадавшемся ей на глаза.
- А потом ты будешь колдовать над рунами, да? Нет, ворожить она не
умела... Просто еще дома привыкла, чуть что, хвататься за берестяной лист и
бронзовое писало. И потихоньку пристраивать буковку к буковке, рассказывая
о дивном... О неслыханной щуке, едва не утащившей в прорубь двоих рыбаков,
об огненном шаре, спустившемся из громовой тучи, и просто о том, что сено
уже высохло и его сметали в стога. И даже молодой князь Чурила Мстиславич,
что незло посмеивался над ее старанием, сам же приходил узнать: а не позже
ли прошлогоднего заревели нынче туры в лесу?
- Ну так давай я схожу к кузнецу, - сказал Скегги. - Он и сделает
острую палочку, которая тебе нужна!
Скегги был тюборинном - сыном свободного и рабыни. Его отец, викинг по
имени Орм, погиб на корабле Виглафа Ворона, не узнав о рождении наследника.
Халльгрим хевдинг сам дал мальчишке свободу, но некому было назвать
его родичем и сделать полноправным согласно закону... У отважного Орма
нигде не было близких.
Правду сказать, немногие стали бы гордиться сыном наподобие Скегги.
Тюборинн уродился слабым и хилым - наверное, в мать; недаром она,
подарив ему жизнь, сама так и не встала. Не было такого сверстника во
дворе, который не мог бы запросто его поколотить. К тому же Скегги был
кудряв и темноволос - то есть очень некрасив.
Чего еще ждать от сына рабыни!
Конечно, бывает и так, что сыновья рабынь и даже настоящие трэли
оказываются на поверку храбрей и разумней, чем иные свободные. Такие рано
или поздно садятся среди достойных мужей, как равные. Однако Скегги навряд
ли этого дождется. Скегги уже видел свою двенадцатую зиму, но кому придет
на ум подарить заморышу меч и назвать его мужчиной?
Может быть, оттого он и привязался к Звениславке, что чувствовал: ей
было в Сэхейме еще неуютнее, чем ему. И значит, был все же кто-то, рядом с
кем Скегги выглядел могущественным и сильным. Когда из моря поднимется змей
и нападет на Ас-стейнн-ки, все увидят, что У Орма подрастает сын, а не
дочь.
Скегги вечно поручали самую грязную работу, за которую не брался
никто, кроме рабов. Скегги разбрасывал навоз, выносил из очагов золу,
песком отдирал от днищ котлов сажу и жир.
Вот и в тот раз он тащил к берегу закопченный котел из-под пива...
Звениславка тут же подхватила котел за второе ушко - дай помогу! - и
они понесли громоздкую посудину вдвоем.
- Ты бы не пачкалась, Ас-стейнн-ки, - попросил Скегги, когда они
пришли.
- Ты посиди лучше, а я тебе что-нибудь расскажу!
Звениславка опустилась на камень - пришлось уступить, ибо Скегги
рассказывал как никто другой.
Он набрал в горсть крупного морского песка и принялся за работу.
- Хочешь, я тебе расскажу про одноглазого Одина и о том, где он
оставил свой глаз?
Конечно, она хотела. И очень скоро перед нею предстал седобородый Отец
Богов, с копьем в руке идущий к подножию Мирового Древа. А древо это
зовется Иггдрасиль, и вся вселенная выстроена вокруг него в точности так,
как когда-то строились в лесах жилые дома... И рассказов об этом Древе
столько, что все и не перечесть!
Так вот, из-под трех корней ясеня Иггдрасиля бьет источник, дарующий
мудрость. Но просто так из него не зачерпнешь. Потому что волшебный родник
караулят три норны, распоряжающиеся судьбой. И так велико их могущество,
что даже с самого Одина потребовали они плату. Не большую и не маленькую -
велели Всеотцу отдать им один глаз. А с Богинями Судьбы не с руки спорить
даже покровителю павших...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг