парней никуда не уйдут из его Медвежьего Угла, пока он не выложит князю
всего, что тот желал знать. Бедный старейшина провел несколько бессонных
ночей - но наконец сам принес Чуриле густо исчерченный клок бересты.
- Вот, господине. Гляди...
Чурила взял бересту, разгладил ее на колене. Кугыжа сел рядом и
грустно принялся объяснять:
- Ты ведь отсюда в Беличью Падь, княже, как всегда? Вот она здесь
есть, гляди... От нее вниз по реке будут два селения, маленькое да большое.
Большое зовется - Барсучий Лес. Там уже близко Булга, гости ездят, торг
большой бывает...
- А кто дань собирает? - спросил князь. - Или сами живут?
Кугыжа ответил:
- Булгары, господине. Хан Кубрат, что и нами раньше володел...
Чурила сунул бересту за сапог. И тут же обернулся к Люту, стоявшему у
него за спиной:
- Зови бояр... да Виглавича с Годиновичем не забудь. Дружине скажи
собираться, завтра дальше идем!
Перед отъездом Вышата Добрынич еще раз напомнил кугыже насчет телег,
повторил обещание заглянуть на обратном пути. А когда князь сел в седло -
отозвал деда в сторонку и сунул ему под нос ременную плеть:
- Видал? Вот троньте мне хоть шкурку... Кугыжа молча отвернулся и,
понурив седую голову, молча же ушел в свою избу. Было ему не до глупого
словенского боярина. Придут ведь барсучане. Непременно придут... а у него,
старого, пять душ внучат, мал мала меньше.
Конные воины уже поравнялись с последним домом в селении, когда из-за
косого забора, прямо под копыта, выкатилась стайка мальчишек. Мелькали
кулаки, летела из рубашонок пыль.
- Хазарчонок! - верещал десяток голосов. - Бей хазарчонка!
Увлеченные преследованием, они выскочили на дорогу, и тут только,
заприметив кугыжу словен, в испуге остановились, а потом бросились кто
куда.
Оставался на месте лишь один, тот, кого гоняла вся эта ватага.
Кудрявый черноголовый мальчишка лет шести, худенький и донельзя грязный,
никуда не побежал, и князь, чтобы не затоптать его, поднял Соколика на
дыбы.
- Лют! - позвал он, указывая на малыша. Вершники поворачивали коней,
объезжая неожиданную помеху. Лют соскочил с седла, загораживая мальчишку от
скакавших позади, и заорал на него по-мерянски:
- А ну-ка проваливай! Нашел мне, где играть! Мальчишка поднял на него
серые, неожиданные на смуглой мордочке, глаза - один уже закрылся,
заплывший полновесным синяком, - и вдруг тонко и яростно крикнул
по-словенски:
- Пусть топчут! Я хазарчонок!
Голосишко сорвался и смолк. Маленький задира глотал слезы, но кулаков
не разжимал.
Княжьи ехали мимо. На Люта смотрели равнодушно: этот всюду найдет,
кому вытереть нос.
Остановился только боярин Радогость:
- Что тут еще?
Лют объяснил, и суровый боец, к его удивлению, наклонился с седла.
- Иди-ка сюда, сынок, - сказал он, подхватывая хазарчонка и усаживая к
себе на коня. - Два ока у нас на двоих, я ли да за тобой не присмотрю...
Крикнув князю, что догонит, он пропустил ехавших и направился к
мальчишкам, любопытно выглядывавшим из-за заборов.
- За что били, мелюзга? - спросил Радогость. - Ну?
- Он хазарчонок! - радостно сообщил ему парнишка побойчее. - У него
отец хазарин!
Малыш так и рванулся из рук у боярина, но Радогость не пустил, и тогда
он прижался к нему и затих - только злые слезы впитывались в дорогой плащ.
Лют покосился на пыльную черную головенку. Верить не хотелось.
- Какой еще хазарин? - спросил Радогость спокойно.
- Его мать хазары украли! - наперебой затрещали мальчишки. Осмелев,
они один за другим перелезали через косые жерди. - Она потом от них
убежала! Вот! А он родился! А отца у него нет!
Лют задохнулся от ярости. Молча схватил из-за сапога плеть и погнал
завизжавшую ватагу - кого куда... Остановился с трудом. И вернулся к
боярину, который как раз спрашивал малыша, в каком дворе найти его мать.
Они с Лютом нагнали дружину около полудня, когда те располагались на
отдых. Между двумя боевыми конями весело бежал третий. В седле неумело
сидела молодая, очень красивая женщина, одетая по-славянски. Ее ноги в
разбитых лаптях все выскакивали из посеребренных стремян.
- Жена моя, - представил ее Радогость, снимая с седла. - А звать ее...
Тебя как звать-то? Воины дружно захохотали.
- Жена!
- Что веселитесь! - расправляя грудь, осадил их боярин. Единственный
глаз его светился задором. - Сказал жена, значит, жена! - Он поставил свою
новую суженую рядом с собой, крепко обнял. - А что? Нехороша?
С другой стороны за боярскую штанину двумя руками держался хазарчонок.
Торгейр Гудмундссон смотрел на гардского ярла, задумчиво пощипывая
бороду. Думалось ему про ту вышивальщицу, которая почему-то повадилась
сниться ему чуть не каждую ночь...
***
...С паршивой овцы - хоть шерсти клок.
Беличья Падь была, наверное, настолько же меньше Медвежьего Угла,
насколько сама белка была меньше медведя. Всего три дома, поставленных без
большого порядка и давно потемневших от времени, смотрелись с крутого
берега в чистые воды речушки. Рассказывали, будто Беличью Падь основали
охотники, когда-то давно забредшие в эти места и увидевшие здесь несметное
количество белок, переправлявшихся с берега на берег. Добытую рухлядь
охотники едва дотащили до дому. А позже вернулись к памятному месту - и
поселились, на тот случай, если белки придут еще раз.
Однако нашествие не повторялось, и нынче Падь жила совсем небогато.
Чурила никогда не задерживался здесь подолгу. Большой дани здесь взять
было нельзя, но зато кугыжа каждый год устраивал ему охоту.
В Беличьей Пади, как и в Медвежьем Углу, о приближении данщиков узнали
заранее. Быстрые молодые охотники на выносливых верховых лосях проследили
за ними издалека и вернулись незамеченными, опередив словен на несколько
дней.
Когда же кременецкие показались возле селения, встречать вышла вся
Падь с кугыжей во главе. Вещь небывалая - побросав дела, меряне собрались
между лесом и репищами. Смотрели на подъезжавших с тревогой и страхом.
Вышата Добрынич немедля сдвинул суровые брови:
- Небось дани давать не хотят...
Чурила без лишних слов направил Соколика прямо к толпе.
Навстречу уже ковылял дряхлый седой кугыжа, настолько старый, что
текучее время с некоторых пор перестало накладывать на него свои отметины.
Чурила помнил его точно таким же и три, и пять и все десять лет тому
назад.
- Будь здоров, дед Патраш! - не чинясь, первым поприветствовал он
старика. - Чем порадуешь, старинушка? Кугыжа, кряхтя, согнул перед ним
закостенелую спину.
- И ты здравствуй, господине, батюшка князь. Соколик тоже узнал старца
и ткнулся к нему в руки за привычным угощением. Но дед вдруг повалился на
колени, и конь от неожиданности заплясал, вздергивая головой.
- Смилосердствуйся, батюшка, - щурясь на князя против света, жалобно
задребезжал старый мерянин. - Руби мне глупую голову... только детей моих
припаса на зиму не лишай... не вели казнить, нету у нас для тебя дани.
- А врешь, старый лис, - сказал, подъехав, боярин Вышата. - Не верь,
князь, я его знаю, хитрого! Сам посмотрю, много ли напрятал! И где!
Бельчанская дань обыкновенно шла ему и его молодцам. Вышата, сам
когда-то тянувшийся в князья, посейчас держал малую дружину, правда, не
решаясь пока что проситься у Чурилы по отдельную дань и полюдье. Он был
готов хоть сейчас начать шарить по мерянским сундукам, но князь остановил:
- Погоди, Добрынич. Успеется... - Он сурово глядел на униженно
молчавшего старика. - А ты, дед, давай сказывай толком. Опередили меня?
Кто? Булгары?
Соколик перебирал сильными ногами и фыркал, обнюхивая кугыжу.
- Кугу Юмо гневается на мой род... - зашамкал старый Патраш. -
Небесный огонь поджег лес, дичь ушла... лучшие ловища сгорели, господине!
Мать Вод разогнала в море всю рыбу...
Вышата, не жаловавший меряй, только поморщился:
Патраш, как и все это племя, называл морем свою речку - курице
перелететь. А старик продолжал:
- Не погуби, княже... не отними последнего... Кто тебя на будущее лето
охотиться-то поведет...
- Небось все не перемрете! - вовсе вскипел было боярин Вышата. Но под
взглядом князя умолк, не договорив. Забыл, увлекшись, каково перечить
колодезникову сыну. Ишь зыркнул-то бледными глазищами... что оплевал! Так
бы был добр с верным боярином, как с чужаками! Дождешься от него...
Тут со стороны толпы долетел негромкий металлический шум. Это
Сельчане, следуя примеру кугыжи, кланялись князю: помилуй! И не только
женщины, чьи привески на косах и груди подавали свой голос, но и суровые
охотники, меченные когтями зверей...
Чурила про себя отметил лишь одного молодого мужчину, одетого богаче
многих. Этот парень поглядывал вокруг так, словно общая беда его не
касалась.
Мысленно Чурила завязал себе узелок. И обратился к кугыже:
- Вставай, дед... так и быть, на сей раз прощу. Старец, постанывая,
поднялся и потянулся к стремени перепачканной в земле бородой - поцеловать
сапог. Толпа мерян нефомко зашумела. Призрак голодной зимы отодвинулся,
растаял. А будущее лето наступит еще не скоро.
- Однако ты, дед, помни, в срок все спрошу, - сказал Чурила. - А чтобы
ты, старый, не запамятовал, возьму у тебя к себе старшего внука...
- Все будет, как скажешь, - захлопотал старый Патраш. - Только
нынешний день не сердись на нас, непутевых...
Отведя лихо от деревни, он помолодел на глазах. Проворно отряхнул
залепленные зеленью колени, вспомнил про Соколика, сунул ему сладкую, на
меду, лепешку. И под уздцы повел к своему дому, повторяя:
- Кланяйтесь, дети мои... благодарите князя...
Дом деда, по-мерянски кудо, был в селении заметно больше других. То
было старое гнездо всего рода седобородого Патраша, того самого рода, что
основал когда-то Беличью Падь. Здесь еще жили те времена, когда на каждой
возделанной поляне обитала только родня, от дедов до правнуков. И парни, не
желавшие брать в жены сестер, отправлялись искать невест на край света - за
реку, за лес.
Как и род, бережно хранимый дом был еще крепок. Прочно стояли врытые в
землю угловые столбы, поддерживавшие еловые плахи стен и низкую крышу,
крытую корьем. Дом был длинный, без окон - для тепла, с единственным входом
посередине. Туда и повел дед Чурилу, троих бояр и Халльгрима с Торгейром,
безошибочно определив, что эти двое, приехавшие впервые, сидели в дружине
не на последних местах.
После яркого солнца внутренность дома показалась совершенно темной, и
Халльгрим едва не оступился в дверях: пол здесь был устроен немного ниже
окружавшей земли. Множество ног десятилетиями утаптывало этот пол - до
блеска, до каменной твердости. В трех очагах, между столбами-подпорками,
весело приплясывало пламя. Дым уходил в щели крыши. У огня ждал гостей
заставленный стол: низкие широкогорлые горшки вкусно лоснились темными
боками, пахло мясом, какой-то зеленью и свежим, только что испеченным
хлебом. Князь улыбнулся хозяйской заботе. Он знал - в Пади не сеяли своего.
Он первым перешагнул через дымивший у входа костерок, сел и с
удовольствием вытянул ноги. Стройная девчушка, в которой он признал внучку
кугыжи, мигом пододвинула еду, протянула ковш с пенящимся пура - мерянским
пивом, - и робко произнесла:
- Угощайся, господине... не побрезгуй. Русую головку обнимало
берестяное, обтянутое шерстью очелье. Блестели чеканные кружочки и хитрые
витые цепочки из бронзы, нашитые по числу прожитых лет: тринадцать.
Чурила погладил ее по щеке:
- Ишь, вытянулась, невеста... сватается кто? Девчонка смутилась,
ответила невнятно, а князь краем глаза подметил поодаль некое движение:
словно кто стискивал под столом кулаки.
Он вытащил нарочно для нее захваченную нитку бус, надел на тоненькую
загорелую шею: носи. Оглядел стол и почти не удивился, вновь увидев того
молодого мерянина. Парень сидел ниже княжьих и явно был этим недоволен. Да
и разговоры Чурилы с девочкой пришлись ему не по сердцу. Князь спросил его
прямо:
- Ты кто, такой непоклончивый? Мерянин помолчал, не торопясь с
ответом, а потом вызывающе бросил:
- Я здесь гость и живу в чести, а тебя вижу в первый раз и не думаю,
что должен кланяться всякому встречному. Я больше привык, чтобы мне
кланялись...
Вышата Добрынич про себя засмеялся: получил? Зато Радогость не
по-доброму повел единственным оком:
- Смотри, медвежатник, как велит наш князь тебя за ноги, да и в
дверь...
Говорили по-мерянски, и Халльгрим мало понимал, но чувствовал
назревавшую ссору. Он не успел попросить Торгейра перевести. Незнакомец
отшвырнул глухо застучавшую миску и вскочил, хватаясь за меч:
- Пусть велит! Я-то думал, что это дом Патраша и что здесь знают, как
принимать гостей, но теперь вижу, что ошибся! А кто подойдет ко мне
первым...
На кугыжу было жалко смотреть. Внучка теребила дареные бусы,
беспомощно глядя на князя. Она никогда не видела от него ничего, кроме
ласки. Неужто на сей раз...
Радогость между тем тоже поднялся и неторопливо пошел к буяну вокруг
стола.
- А тебя, погляжу, пора научить, как говорить с князем. Девочка пала
подле Чурилы на глиняный пол, припала лицом к его колену:
- Княже милостивый... не гневайся... не вели...
- Встань! - яростно крикнул ей мерянин. - Слышишь, встань!
Он был храбр и силен, но Радогостю наверняка не пара. Чуриле было
почему-то только смешно, и он остановил неминуемое убийство, сказав:
- Сядь, боярин... а ты, петух, не распускай хвост в гостях. Смотри,
хозяина нашего перепугал мало не насмерть. Садись-ка лучше, ешь да
рассказывай, как тебя звать и откуда взялся...
Старый Патраш качался от пережитого страха. Подлетевшая внучка усадила
его на скамью, и старец прижал руку к груди, унимая зашедшееся сердце. А
задира мерянин с достоинством сел, выждал, чтобы перед ним обтерли стол и
поставили новую миску, и только тогда ответил:
- Звать меня Азамат, сын Шаева, и я брат старейшины Барсучьего Леса. А
ты, как я слышал, кугыжа словен, но я тебя не боюсь.
Чурила проговорил не спеша:
- Твоего брата не знаю, но сдается мне, будь ты старшим, не много бы
дани булгары с вас насобирали. Как ныне берут?
Азамат пожал плечами:
- Обыкновенно... по собольей шкурке да по серебряной монете от дыма,
да когда еще со свадьбы или добычи воинской... Торг у нас, купцы заходят.
Отчуждение понемногу уходило с его румяного, чуть скуластого лица.
Шрамолицый князь беседовал с ним как с равным - чего еще? Чурила вытер
нож о кусок хлеба.
Спросить бы нынче же этого Азамата Шаевича - а что, не пойдет ли ко
мне брат твой кугыжа? И брать бы стали поменьше, и живем ведь ближе хана
булгарского, тронет кто - прибежим... Нет, не время.
- Дед Патраш, где ты там! - позвал он старейшину. - Расскажи-ка,
какого красного зверя для нас приглядел! Поедешь ли охотиться с нами,
Азамат?
***
Дремавший рогач приподнял голову, и мохнатые уши описали два медленных
полукруга, вбирая в себя шорохи и голоса. Он сам не знал, что его
разбудило. То ли принесенный ветром подозрительный шум, то ли просто нюх на
опасность, который бодрствовал в нем даже во время сна...
Но наяву лес не рассказал ему ни о чем тревожном. Старый тур по
привычке лизнул голое пятно на плече, еще не успевшее зарасти черной
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг