никогда не пристающий к берегам...
***
И вот занялось утро, назначенное увидеть Терехов горящим.
И застало перед воротами Сэхейма каких-то странных людей, выехавших из
леса...
Было их около дюжины; все вооруженные и верхами, а под тем из них, кто
более прочих походил на вождя, перебирал ногами крупный серый конь -
прежний любимец Рунольва. И на плече у главаря висел белый щит...
- Вот как, - усмехнулся Эрлинг, когда караулившие У ворот прибежали за
ним в дом. - Опять из Терехова, и опять с миром... А сказали хоть, чего
хотят?
Приезжие хотели видеть Эрлинга Виглафссона, и он велел впустить их во
двор. Ворота раскрылись - и сын Ворона не сдержал удивления.
- А ведь я тебя знаю, - сказал он предводителю. - Ты Дретт Валландец,
скотник Рунольва. Откуда ты здесь и кто тебя прислал? И почем вы все с
оружием?
Впрочем, было ясно - там, в Рунольвовом дворе, что-то произошло. Дретт
отозвался с достоинством, какое не всякий раб осмелился бы себе позволить,
а раб из Терехова и подавно:
- Рунольв Раудссон и вправду называл нас трэлями, но только этому
больше не бывать. Вы тут навряд ли слыхали про то, что мы вчера еще
перевешали всех, кого он оставил стеречь двор. А сюда к тебе приехали
потому, что ты теперь, уж верно, готовишь корабль - жечь Терехов!
Вокруг быстро собирались люди, и приезжие ерзали в седлах, чувствуя
себя неуютно.
- Смелое и большое дело вы совершили, - сказал Эрлинг. - Однако стоит
ли хвалить изменивших хозяину, который всех кормил!
Эти слова заставили Дретта Валландца слезть с лошади и подойди к
Эрлингу вплотную. Было видно, как непривычно он чувствовал себя в шлеме и с
мечом, болтавшимся у бедра, - этим рукам больше подходила лопата...
- Тебя, Виглафссон, называют Приемышем, - проговорил он негромко,
глядя на Эрлинга одним глазом - второй у него был давным-давно выбит. - И
думается мне, добрые норны стояли подле тебя, потому что тебя подобрал твой
старик, а не Рунольв... Иначе ты бы теперь пас свиней и ел с ними из одного
корыта, чтобы не протянуть ноги. А потом у твоей жены родился бы сын и ты
бы сразу принялся гадать, на кого он будет больше похож - на тебя или на
Рунольва! Если только твоего сына вовсе не вынесли бы в лес, чтобы не
разводить лишние рты!
Друзья одобрительно зашумели у него за спиной. Да что говорить! И без
них весь фиорд знал о том, как Рунольв однажды зарубил раба только потому,
что тот стоял удобно для удара.
Тут из дома выглянул Этельстан. Прежние товарищи мигом разглядели его
с седел. Такого необычного и незнакомого в крашеной одежде хирдманна, в
красивых новых сапогах! Захочет ли подойти? Этельстан живо протолкался к
ним и крепко обнял Валландца: как бы ни повернулось дело, у Дретта здесь
был по крайней мере один испытанный друг. Эрлинг смотрел на них молча.
Думал, как поступить...
- А тебе, - вновь обратился к нему Дретт, - мы вот о чем порешили
сказать. Бери Терехов без боя и живи в нем, потому что твой двор сгорел. А
нас всех назовешь своими людьми. Но только мы теперь будем свободными
бондами и поселимся кто где захочет, и наши дети унаследуют все добро,
какое мы наживем.
Вот так; и если это тебе не по сердцу, мы будем сражаться, и живыми ты
нас навряд ли возьмешь!
Это были отчаянные речи, и воины вокруг загомонила - одни недоуменно,
другие с пробуждающимся гневом. Выслушивать подобное, и от кого же! От
скотника!, Однако Эрлинг все еще молчал, и Этельстан, стоявший с Дреттом
плечо к плечу, негромко заметил:
- Тот не стоит свободы, кого можно сделать рабом - И такие слова
никого не удивили, ведь у себя дома, в стране англов, Этельстан принадлежал
к знатному роду, Но неожиданно за Дретта заступился и старый Олав.
- Эрлинг, - сказал мореход. - На твоем месте я поднес бы им пива. И
сам выпил бы с ними из рога, хотя бы от них и попахивало хлевом. Потому что
взять свободу не меньше чести, чем унаследовать. Наследие дается легко!
Эрлинг покосился на него - но потом все-таки взял Дретта за плечо.
- Храбро ты разговариваешь, Валландец, и еще храбрей поступаешь... Но
не знаешь ты того, что самому смелому нет нужды пугать других. Твое
счастье, что ты мне все это наговорил, а не братьям. Вот они-то сочли бы за
трусость не сжечь после этого Терехов. Да и тебя вместе с двором! Ну а меня
самого называют Эрлингом Бондом...
Угрюмый Дретт впервые улыбнулся при этих словах, напряженные плечи
опустились. Он хитро прищурил на Эрлинга единственный глаз, и морщинистое
лицо помолодело сразу на десять зим.
- Вот потому-то мы и хотели видеть тебя, Эрлинг Виглафссон, а не их...
Халльгрим хевдинг был совсем плох...
- Зря ты отпустил Бедвара и того, второго, - попрекнул Эрлинга Хельги.
- Если мы теперь принесем в жертву раба, не оскорбит ли это богов?
Олав кормщик посмотрел на Хельги поверх головы больного и сразу уронил
взгляд. Нехорошая мысль посетила его... Умрет Халльгрим, и слепой брат не
сможет занять его места. Эрлинг хевдинг - и Видга, ревниво косящийся на
двоюродных братьев! Вот так и появляются в море бродячие корабли и вожди на
них, никогда не выходящие на берег...
Видга сказал, не поднимая головы:
- Принеси в жертву меня.
У Хельги почти все лицо было скрыто повязкой - никто не видел, что оно
выражало. Хельги ответил, помолчав:
- Ты, верно, слыхал про Ауна конунга и про то, как он одного за другим
жертвовал сыновей, чтобы прожить еще несколько зим... Ты хочешь, чтобы
твоего отца назвали подобным ему?
Видга промолчал. Одеяло на груди отца медленно приподнималось и
опускалось. Это движение завораживало, притягивало взгляд, заставляло
гадать - сбудется или не сбудется следующий вздох...
За этого вождя любой из его людей сам продел бы голову в петлю и
смеясь подставил бы сердце копью... Но тут-то заморыш Скегги подобрался к
своей Ас-стейнн-ки и тихонечко потянул ее за руку:
- А как лечат у вас в Гардарики?
Он прошептал это слишком громко. Все обернулись.
- Ты что сказал? - спросил Хельги грозно. У Скегги от ужаса отнялся
язык. И пришлось Звениславке отвечать за него:
- Он спросил, как лечат у нас на Руси... Хельги встрепенулся:
- Как?
Теперь уже не у Скегги - у самой Звениславки съежился в груди холодный
комок! Но послушная память сразу закружила перед нею водоворот лиц -
быстрее, быстрее... - и выплыло любимое. Лицо страшное, разрубленное
хазарской саблей через лоб и скулу... и глаза, остекленевшие от муки. И
высокая седая старуха, которую никто не помнил молодой и которую назвали
Помощницей Смерти еще когда Звениславкин отец, рыжеусый Малк Военежич,
босоногим мальчишкой свистел в глиняные свистульки... Помощница Смерти
поглядывала на солнце, и темные, бездонные глаза не моргали. И
крест-накрест плыл над распластанным парнем ярко сверкавший топор...
Звениславка собралась с духом и пролепетала:
- У нас велят сотворить крест топором...
- Ну так и сотвори, - сказал Хельги нетерпеливо. Однако Олав кормщик
запустил в бороду пальцы:
- Расскажи сперва, для чего крест!
Его, Олава, отец, по имени Сйгват Ветер, когда-то попал в плен в
стране франков, молившихся распятому богу. По счастью, Сйгват сумел от них
убежать, но крест остался при нем - багровой отметиной на лбу...
Пришлось объяснить:
- Это знак Даждьбога... все ведь от солнца... к кому же еще о
здоровье, если не к нему.
О Даждьбоге Можжевельник слыхал не больше, чем Звениславка - о Христе.
Он спросил по-прежнему недоверчиво:
- А услышит тебя твой... как ты его назвала? Гардарики неблизко.
Звениславка ответила радостно:
- Одно солнце на свете!
Хельги толкнул в спину племянника:
- Принеси-ка мой топор.
Видга, вздрогнув, сорвался с места... Хельги обнажил секиру, нашел на
лезвии, зазубрину.
- Крепкие ребра были у Рунольва Скальда... Твори свое колдовство. Это
даст тебе удачу.
Гладкая сталь блестела на солнце, лившемся в распахнутый дымогон...
Звениславка взяла тяжеленный топор и едва удержала его в руках. И
снова накатил ледяной страх: какая из нее ведунья? Как молиться, что
говорить? Как помочь?
Весь дом смотрел на нее, отказываться было поздно.
Звениславка зажмурилась, запрокинула голову, чувствуя, как взошли к
глазам слезы ужаса и надежды... Медленно плыло в синей вышине доброе
бородатое солнце с лицом в точности как у деда Военега. И страх внезапно
пропал: да кого боишься-то, глупенькая? Звениславка протянула к нему руки с
лежавшим на ладонях топором. Солнышко красное, Даждьбог ты Сварожич,
дарующий тепло и свет! Высоко ходишь, ясный, в небе, от земли-матушки по
счету четвертом. Да ласкаешь себе приветно грады и веси, долы и горы! И
всем светишь одинаково: руси и урманам, и свеям с данами, и варягам, и
ромеям, и немцам, и темнолицым булгарам, и тем дальним, прочей род-племя и
заезжие гости слыхом не слыхали. Возьми, дедушко, свою золотую секиру...
Тут светлый блеск коснулся ее сомкнутых век. За то время, что она
молча беседовала с Даждьбогом, солнечные лучи продолжали обходить свой
круг. Они ярко ложились теперь и на Халльгрима, и на топор.
Неподвижно стоявшую Ас-стейнн-ки не беспокоили ни звуком: не помешать
бы ненароком чудесам гардского Бога! Кто знает, может, хоть это отгонит
смерть от вождя...
Секира переливалась в руках у Звени славки, как чистое золото.
Даждьбог сиял прямо в лицо - солнечный дед улыбался.
Солнышко трижды светлое! Ужель труд тебе выдворить из тела злую
истому-недуг, заменить добрым здоровьем? Родная внучка просит...
Тут она наклонилась и приложила тяжелый топор ко лбу Халльгрима, к его
животу, к одному плечу и другому. Знак Солнца, золотой знак! Руки дрожали и
готовы были отняться. Старый Олав бережно принял у нее топор.
Халльгрим перекатил голову на сторону, брови сдвинулись и угрожающе, и
жалко... Олав поправил на нем одеяло и стал смотреть на него, подперев
бороду кулаком. Не выйдет ли так, что хевдинг очнется и запамятует, каким
Богам молился тридцать четыре зимы?
...Звениславка не помнила, как выбралась из дому. Ноги сами принесли
ее в корабельный сарай: тут никто не найдет! Она припала лицом к форштевню
черного корабля. Горячей щекой к мерзлому дубу, неистребимо пропахшему
солью и смолой... Корабль, кораблик, бывал же ты на Руси! Колени
подогнулись, она поникла на землю у заиндевелого киля - и расплакалась.
И не сразу почувствовала расторопные руки, кутавшие ее теплым платком.
И услышала голос, уговаривавший не плакать. Впрочем, этот голос и сам
изрядно дрожал. Скегги стоял подле нее на коленях и, захлебываясь,
рассказывал, как чудесно она колдовала, - вот теперь-то Халльгрим
непременно останется жить!
- Он выздоровеет! Вот увидишь! Ас-стейнн-ки! И ты поедешь в свою
страну!
Услышал он эти слов в разговоре или придумал их сам - она не спросила.
Длинная тень пролегла от порога: в дверях стоял Видга. Малыш поспешно
высморкался, чтобы сын хевдинга не посмеялся над ним за слабость. Но Видге
был не до него. Он молча взял Звениславку за плечи заставил поднять голову.
Посмотрел в мокрое от слез лицо... Потом пошарил у себя на груди и
стащил через голову самодельный оберег - клыки матерого волка на
потрепанном ремешке.
Память о победе, одержанной им в возрасте Скегги... Он надел свой
оберег Звениславке на шею и ушел, так и не произнеся ни слова. Да и о чем
говорить?..
Халльгрим хевдинг выздоравливал - но нелегко... Раны и ледяная осенняя
вода не загнали его в могильный курган, однако свалили надолго. И станет ли
он прежним Халльгримом вождем, этого не ведал никто. Пока что он даже есть
не мог без сторонней подмоги. Обе руки, безобразно распухшие, не слушались
и болели.
Видга кормил отца с ложки и ухаживал за ним, как еще не всякая нянька.
Никому не позволял сменить себя подле него. Не вспоминал ни о лыжах, ни о
рыбной ловле. Спал здесь же - урывками, вполглаза.
Сам отбирал для пятнистой козы душистые веники, сам ее доил. И поил
отца из деревянной кружки целебным парным молоком...
Эрлинг Виглафссон не успел как следует обжиться в Терехове, когда с
юга, из ближнего фиорда, по первому снегу прибыли гости. Старший из них
привез на груди палочку темного дерева, испещренную полустертыми рунами:
знак сбора на тинг.
Такую палочку передают от двора к двору, когда населенный край зовет
своих мужей на совет. Кто-то принес ее в тот южный фиорд, и вот теперь она
путешествовала дальше. И как всегда, торсфиордцам предстояло отвезти ее к
месту тинга. И отдать законоговорителю - до следующего схода.
Ибо севернее Сэхейма лежала уже не Страна Халейгов, а Финнмерк. Другие
люди жили там - их называли здесь финнами. Иное племя и обычай иной...
Соседи приехали зимним путем: на санях, по старой горной дороге. Вот и
пришлось Эрлингу первым их принимать, потому что Терехов стоял ближе к
горам.
Немало подивились гости, увидев его новым хозяином двора. Подивились и
порадовались. Ибо сыновья Ворона всегда ходили походами далеко на юг, не
трогая живших вблизи. Зато Рунольв, веривший в себя беспредельно, грабил
всех без разбору...
- Отдохните с дороги, - сказал Эрлинг прибывшим. - А мы с братьями
пока решим, кому из нас ехать.
И не так-то просто было об этом решать! На тингах принимают законы и
судят о важном - о судьбах людей и всей земли. Кому же выступать вперед
других, как не лучшему в роду?
На тинг приносят свои обиды и тяжбы и просят поддержки у закона
страны.
И закон законом, но часто бывает так, что правым выходит тот, кто
посильней.
Вот и ищут малые люди заступничества у именитого человека. А много ли
во всем Халогаланде воинов именитей Халльгрима Виглафссона? Кто лучше него
решит, за кого заступиться, кому помочь?
А еще на тингах договариваются о свадьбах, встречают старых друзей - и
приобретают новых врагов. Покупают и продают, стравливают людям на потеху
свирепых жеребцов... Ибо раз в год здесь собирается вся огромная
округа-фюльк.
Кто же лучше хевдинга сумеет позаботиться об удаче и достатке всей
родни?
Но Халльгрим лежал пластом. И Видга приподнимал его на подушке, чтобы
влить в рот мясной отвар.
- Поеду я! - сказал Хельги. - И со мной - Бьерн Олавссон и еще
кто-нибудь. А Олав с Эрлингом пускай стерегут двор!
Не произнесенное вслух, за этим стояло: а обо мне, если вдруг что,
печали немного... Место тинга было в нескольких днях пути на юг, и дорогу
считали опасной.
В прежние годы Халльгрим редко отпускал Хельги одного... Знал брата,
знал горячий нрав, сколько раз доводивший мало не до беды. Однако нынче,
ничего не поделаешь, придется ждать о нем вестей. И то верно, не Эрлинга же
посылать... Халльгрим, отдыхая после каждого слова, сказал только одно:
- Почаще вспоминай об Ас-стейнн-ки, брат.
Хельги понял. Дом-то ведь мог и укрепиться, и пошатнуться, и все это
смотря по тому, сколько новых друзей и врагов обретет он на тинге. Сумеет
ли вовремя сказать разумное слово и придушить готовую вырваться брань! Дело
для мужа. Трудное, как битва, и достойное, как битва...
Хельги все еще носил повязки на лице и на груди. Но собрался быстро и
уехал вместе с гостями - на следующий день. Звениславка запомнила, как его
провожали со двора: он ведь до последнего не отпускал ее прочь. Хельги
сидел на коне прямо - широкоплечий красавец, волчья куртка с живыми
стоячими ушами и пастью вокруг лица, у пояса - боевой топор, и видно, что
не для красы...
Бьерн, сидя в своем седле, держал повод коня Виглафссона. И конь,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг