М.Е.Салтыков-Щедрин
МЕДВЕДЬ НА ВОЕВОДСТВЕ
Злодейства крупные и серьезные нередко именуются блестящими и в
качестве таковых заносятся на скрижали Истории*. Злодейства же малые и
шуточные именуются срамными и не только Историю в заблуждение не вводят, но
и от современников не получают похвалы.
I. ТОПТЫГИН 1-й
Топтыгин 1-й отлично это понимал. Был он старый служака-зверь, умел
берлоги строить и деревья с корнями выворачивать; следовательно, до
некоторой степени и инженерное искусство знал. Но самое драгоценное
качество его заключалось в том, что он во что бы то ни стало на скрижали
Истории попасть желал и ради этого всему на свете предпочитал блеск
кровопролитий. Так что об чем бы с ним ни заговорили: об торговле ли, о
промышленности ли, об науках ли - он все на одно поворачивал:
кровопролитиев... кровопроли-тиев... вот чего нужно!
За это Лев произвел его в майорский чин и, в виде временной меры,
послал в дальний лес вроде как воеводой, внутренних супостатов усмирять.
Узнала лесная челядь, что майор к ним в лес едет, и задумалась. Такая
в ту пору вольница между лесными мужиками шла, что всякий по своему
норовил. Звери - рыскали, птицы - летали, насекомые - ползали; а в ногу
никто маршировать не хотел. Понимали мужики, что их за это не похвалят, но
сами собой остепениться уж не могли. "Вот ужо приедет майор, - говорили
они, - засыплет он нам - тогда мы и узнаем, как кузькину тещу зовут*!"
И точно: не успели мужики оглянуться, а Топтыгин уж тут как тут.
Прибежал он на воеводство ранним утром, в самый Михайлов день, и сейчас же
решил: быть назавтра кровопролитию. Что заставило его принять такое решение
- неизвестно: ибо он, собственно говоря, не был зол, а так, скотина.
И непременно бы он свой план выполнил, если бы лукавый его не попутал.
Дело в том, что в ожидании кровопролития задумал Топтыгин именины свои
отпраздновать. Купил ведро водки и напился в одиночку пьян. А так как
берлоги он для себя еще не выстроил, то пришлось ему, пьяному, среди
полянки спать лечь. Улегся и захрапел, а под утро, как на грех, случилось
мимо той полянки лететь чижику. Особенный это был чижик, умный: и ведерко
таскать умел и спеть, по нужде, за канарейку мог. Все птицы, глядя на него,
радовались, говорили: "Увидите, что наш чижик со временем поноску носить
будет!" Даже до Льва об его уме слух дошел, и не раз он Ослу говаривал
(Осел в ту пору у него в советах за мудреца слыл): "Хоть одним бы ухом
послушал, как чижик у меня в когтях петь будет!"
Но как ни умен был чижик, а тут не догадался. Думал, что гнилой чурбан
на поляне валяется, сел на медведя и запел. А у Топтыгина сон тонок. Чует
он, что по туше у него кто-то прыгает, и думает: беспременно это должен
быть внутренний супостат!
- Кто там бездельным обычаем по воеводской туше прыгает? - рявкнул он
наконец.
Улететь бы чижику надо, а он и тут не догадался. Сидит себе да
дивится: чурбан заговорил! Ну, натурально, майор не стерпел; сгреб грубияна
в лапу да, не рассмотревши с похмелья, взял и съел.
Съесть-то съел, да съевши спохватился: что такое я съел? И какой же
это супостат, от которого даже на зубах ничего не осталось? Думал-думал, но
ничего, скотина, не выдумал. Съел - только и всего. И никаким родом этого
глупого дела поправить нельзя. Потому что ежели даже самую невинную птицу
сожрать, то и она точно так же в майорском брюхе сгниет, как и самая
преступная.
- Зачем я его съел? - допрашивал сам себя Топтыгин. - Меня Лев,
посылаючи сюда, предупреждал: делай знатные дела, от бездельных же
стерегись! А я с первого же шага чижей глотать вздумал! Ну, да ничего!
первый блин всегда комом! Хорошо, что по раннему времени никто дурачества
моего не видал.
Увы! не знал, видно, Топтыгин, что в сфере административной
деятельности первая-то ошибка и есть самая фатальная. Что, давши с самого
начала административному бегу направление вкось, оно впоследствии все
больше и больше будет отдалять его от прямой линии...
И точно, не успел он успокоиться на мысли, что никто его дурачества не
видел, как слышит, что скворка ему с соседней березы кричит:
- Дурак! его прислали к одному знаменателю нас приводить, а он чижика
съел!
Взбеленился майор; полез за скворцом на березу, а скворец, не будь
глуп, на другую перепорхнул. Медведь - на другую, а скворка - опять на
первую. Лазил-лазил майор, мочи нет измучился. А глядя на скворца, и ворона
осмелилась:
- Вот так скотина! добрые люди кровопролитиев от него ждали, а он
чижика съел!
Он - за вороной, ан из-за куста заинька выпрыгнул:
- Бурбон стоеросовый! Чижика съел! Комар из-за тридевять земель
прилетел:
- Risum teneatis, amici! [Воздержитесь от смеха, друзья! (лат.)]
Чижика съел! Лягушка в болоте квакнула:
- Олух царя небесного! Чижика съел!
Словом сказать, и смешно и обидно. Тычется майор то в одну, то в
другую сторону, хочет насмешников переловить, и всё мимо. И что больше
старается, то у него глупее выходи г. Не прошло и часу, как в лесу уж все,
от мала до велика, знали, что Топтыгин-майор чижика съел. Весь лес
вознегодовал. Не того от нового воеводы ждали. Думали, что он дебри и
болота блеском кровопролитий воспрославит, а он на-тко что сделал! И куда
ни направит Михайло Иваныч свой путь, везде по сторонам словно стон стоит:
"Дурень ты, дурень! чижика съел!"
Заметался Топтыгин, благим матом взревел. Только однажды в жизни с ним
нечто подобное случилось. Выгнали его в ту пору из берлоги и напустили стаю
шавок - так и впились, собачьи дети, и в уши, и в загривок, и под хвост!
Вот так уж подлинно он смерть в глаза видел! Однако все-таки кой-как
отбоярился: штук с десяток шавок перекалечил, а от остальных утек. А теперь
и утечь некуда. Всякий куст, всякое дерево, всякая кочка, словно живые,
дразнятся, а он - слушай! Филин уж на что глупая птица, а и тот,
наслышавшись от других, по ночам ухает: "Дурак! чижика съел!"
Но что всего важнее: не только он сам унижение терпит, но видит, что и
начальственный авторитет в самом своем принципе с каждым днем все больше да
больше умаляется. Того гляди, и в соседние трущобы слух пройдет, и там его
на смех подымут!
Удивительно, как иногда причины самые ничтожные к самым серьезным
последствиям приводят. Маленькая птица чижик, а такому, можно сказать,
стервятнику репутацию навек изгадил! Покуда не съел его майор, никому и на
мысль не приходило сказать, что Топтыгин дурак. Все говорили: "Ваше
степенство! вы - наши отцы, мы - ваши дети!" Все знали, что сам Осел за
него -перед Львом предстательствует, а уж если Осел кого ценит - стало
быть, он того стоит. И вот благодаря какой-то ничтожнейшей административной
ошибке всем сразу открылось. У всех словно само собой с языка слетело:
"Дурак! чижика съел!" Все равно, как если б кто бедного крохотного
гимназистика педагогическими мерами до самоубийства довел... Но нет, и это
не так, потому что довести гимназистика до самоубийства - это уж не срамное
злодейство, а самое настоящее, к которому, пожалуй, прислушается и
История... Но... чижик! скажите на милость! чижик! "Этакая ведь, братцы,
уморушка!" - крикнули хором воробьи, ежи и лягушки.
Сначала о поступке Топтыгина говорили с негодованием (за родную
трущобу стыдно); потом стали дразниться; сначала дразнили окольные, потом
начали вторить и дальние; сначала птицы, потом лягушки, комары, мухи. Все
болото, весь лес.
- Так вот оно, общественное мнение, что значит! - тужил Топтыгин,
утирая лапой обшарпанное в кустах рыло. - А потом, пожалуй, и на скрижали
Истории попадешь... с чижиком!
А История такое большое дело, что и Топтыгин при упоминовении об ней
задумывался. Сам по себе он знал об ней очень смутно, но от Осла слыхал,
что даже Лев ее боится: не хорошо, говорит, в зверином образе на скрижали
попасть! История только отменнейшие кровопролития ценит, а о малых
упоминает с оплеванием. Вот если б он, для начала, стадо коров перерезал,
целую деревню воровством обездолил или пзбу у полесовщика по бревну
раскатал - ну, тогда История... а впрочем, наплевать бы тогда на Историю!
Главное, Осел бы тогда ему лестное письмо написал! А теперь, смотрите-ка! -
съел чижика и тем себя воспрославил! Из-за тысячи верст прискакал, сколько
прогонов и порционов извел* - и первым делом чижика съел... ах! Мальчишки
на школьных скамьях будут знать! И дикий тунгуз и сын степей калмык - все
будут говорить: майора Топтыгина послали супостата покорить, а он вместо
того чижика съел! Ведь у него, у майора, у самого дети в гимназию ходят! До
сих пор их майорскими детьми величали, а напредки проходу им школяры не
дадут, будут кричать: "Чижика съел! чижика съел!" Сколько потребуется
генеральных кровопролитнев учинить, чтоб экую пакость загладить! Сколько
народу ограбить, разорить, загубить!
Проклятое то время, которое с помощью крупных злодеяний цитадель
общественного благоустройства сооружает, но срамное, срамное, тысячекратно
срамное то время, которое той же цели мнит достигнуть с помощью злодеяний
срамных и малых!
Мечется Топтыгин, ночей не спит, докладов не принимает, все об одном
думает: "Ах, что-то Осел об моей майорской проказе скажет!"
И вдруг, словно сон в руку, предписание от Осла: "До сведения его
высокостепенства господина Льва дошло, что вы внутренних врагов не
усмирили, а чижика съели - правда ли?"
Пришлось сознаваться. Покаялся Топтыгин, написал рэ-порт и ждет.
Разумеется, никакого иного ответа и быть не могло, кроме одного: "Дурак!
чижика съел!" Но частным образом Осел дал виноватому знать (Медведь-то ему
кадочку с медом в презент при рапорте отослал): "Непременно вам нужно
особливое кровопролитие учинить, дабы гнусное оное впечатление
истребить..."
- Коли за этим дело стало, так я еще репутацию свою поправлю! - молвил
Михайло Иваныч и сейчас же напал на стадо баранов и всех до единого
перерезал. Потом бабу в малиннике поймал и лукошко с малиной отнял. Потом
стал корни и нити разыскивать да кстати целый лес основ выворотил*. Наконец
забрался ночью в типографию, станки разбил, шрифт смешал, а произведения
ума человеческого в отхожую яму свалил.
Сделавши все это, сел, сукин сын, на корточки и ждет поощрения.
Однако ожидания его не сбылись.
Хотя Осел, воспользовавшись первым же случаем, подвиги Топтыгина в
лучшем виде расписал, но Лев не только не наградил его, но собственнолапно
на ословом докладе сбоку нацарапал: "Не верю, штоп сей офицер храбр был;
ибо это тот самый Таптыгин, который маво Любимова Чижика сиел!"
И приказал отчислить его по инфантерии*.
Так остался Топтыгин 1-й майором навек. А если б он прямо с типографий
начал - быть бы ему теперь генералом.
II. ТОПТЫГИН 2-й
Но бывает и так, что даже блестящие злодеяния впрок не идут. Плачевный
пример этому суждено было представить другому Топтыгину.
В то самое время, когда Топтыгин 1-й отличался в своей трущобе, в
другую такую же трущобу послал Лев другого воеводу, тоже майора и тоже
Топтыгина. Этот был умнее своего тезки и, что всего важнее, понимал, что в
деле административной репутации от первого шага зависит все будущее
администратора. Поэтому еще до получения прогонных денег он зрело обдумал
свой план кампании и тогда только побежал на воеводство.
Тем не менее карьера его была еще менее продолжительна, нежели
Топтыгина 1-го.
Главным образом он рассчитывал на то, что как приедет на место, так
сейчас же разорит типографию: это и Осел ему советовал. Оказалось, однако
ж, что во вверенной ему трущобе ни одной типографии нет; хотя же старожилы
и припоминали, что существовал некогда - вон под той сосной - казенный
ручной станок, который лесные куранты тискал*, но еще при Магницком* этот
станок был публично сожжен, а оставлено было только цензурное ведомство,
которое возложило обязанность, исполнявшуюся курантами, на скворцов.
Последние каждое утро, летая по лесу, разносили политические новости дня, и
никто от того никаких неудобств не ощущал. Затем известно было еще, что
дятел на древесной коре, не переставаючи, пишет "Историю лесной трущобы",
но и эту кору по мере начертания на ней письмен точили и растаскивали
воры-муравьи. И, таким образом, лесные мужики жили, не зная ни прошедшего,
ни настоящего и не заглядывая в будущее. Или, другими словами, слонялись из
угла в угол, окутанные мраком времен.
Тогда майор спросил, нет ли в лесу по крайней мере университета или
хоть академии, дабы их спалить; но оказалось, что и тут Магницкий его
намерения предвосхитил: университет в полном составе поверстал в линейные
батальоны, а академиков заточил в дупло, где они и поднесь в летаргическом
сне пребывают. Рассердился Топтыгин и потребовал, чтобы к нему привели
Магницкого, дабы его растерзать ("similia similibus curantur" ["Подобное
подобным излечивается" (лат.)]), но получил в ответ, что Магницкий, волею
божией, помре.
Нечего делать, потужил Топтыгин 2-й, но в уныние не впал. "Коли душу у
них, у мерзавцев, за неимением, погубить нельзя, - сказал он себе, - стало
быть, прямо за шкуру приниматься надо!"
Сказано - сделано. Выбрал он ночку потемнее и забрался во двор к
соседнему мужику. По очереди лошадь задрал, корову, свинью, пару овец, и
хоть знает, негодяй, что уж в лоск мужичка разорил, а все ему мало кажется.
"Постой, - говорит, - я у тебя двор по бревну раскатаю, навеки тебя с сумой
по миру пущу!" И, сказавши это, полез на крышу, чтоб злодейство свое
выполнить. Только не рассчитал, что матица-то гнилая была. Как только он на
нее ступил, она возьми да и провались. Повис майор на воздухе; видит, что
неминучее дело об землю грохнуться, а ему не хочется. Облапил обломок
бревна и заревел.
Сбежались на рев мужики, кто с колом, кто с топором, а кто и с
рогатиной. Куда ни обернутся - кругом, везде погром. Загородки поломаны,
двор раскрыт, в хлевах лужи крозн стоят. А посреди двора и сам ворог висит.
Взорвало мужиков.
- Ишь, анафема! перед начальством выслужиться захотел, а мы через это
пропадать должны! А ну-тко-то, братцы, уважим его!
Сказавши это, поставили рогатину на то самое место, где Топтыгину
упасть надлежало, и уважили. Затем содрали с него шкуру, а стерво вывезли в
болото, где к утру его расклевали хищные птицы.
Таким образом, явилась новая лесная практика, которая установила, что
и блестящие злодейства могут иметь последствия не менее плачевные, как и
злодейства срамные.
Эту вновь установившуюся практику подтвердила и лесная История,
присовокупив, для вящей вразумительности, что принятое в исторических
руководствах (для средних учебных заведений издаваемых) подразделение
злодейств на блестящие и срамные упраздняется навсегда и что отныне всем
вообще злодействам, каковы бы ни были их размеры, при-свояется наименование
"срамных".
По докладу о сем Осла Лев собственнолапно на оном нацарапал так: "О
приговоре Истории дать знать майору Топтыгину 3-му: пускай изворачивается".
III- ТОПТЫГИН 3-й
Третий Топтыгин был умнее своих тезоименитых предшественников.
"Дело-то выходит бросовое! - сказал он себе, прочитав резолюцию Льва. -
Мало напакостишь - поднимут на смех; много напакостишь - на рогатину
поднимут... Полно, ехать ли уж?"
Спрашивал он рапортом у Осла: "Ежели-де ни большие, ни малые злодеяния
совершать не разрешается, то нельзя ли хоть средние злодеяния совершать?"
Но Осел ответил уклончиво: "Все-де нужные по сему предмету указания вы
найдете в Лесном уставе". Заглянул он в Лесной устав, но там обо всем
говорилось: и о пушной подати, и о грибной, и об ягодной, даже об шишках
еловых, а о злодеяниях - молчок! И затем на все его дальнейшие докуки и
настояния Осел отвечал с одинаковою загадочностью: "Действуйте по
пристойности!"
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг