М.Е.Салтыков-Щедрин
КАРАСЬ-ИДЕАЛИСТ
Карась с ершом спорил. Карась говорил, что можно на свете одною
правдою прожить, а ерш утверждал, что нельзя без того обойтись, чтоб не
слукавить. Что именно разумел ерш под выражением "слукавить" - неизвестно,
но только всякий раз, как он эти слова произносил, карась в негодовании
восклицал:
- Но ведь это подлость! На что ерш возражал:
- Вот ужо увидишь!
Карась - рыба смирная и к идеализму склонная: недаром его монахи
любят. Лежит она больше на самом дне речной заводи (где потише) или пруда,
зарывшись в ил, и выбирает оттуда микроскопических ракушек для своего
продовольствия. Ну, натурально, полежит-полежит да что-нибудь и выдумает.
Иногда даже и очень вольное. Но так как караси ни в цензуру своих мыслей не
представляют, ни в участке не прописывают, то в политической
неблагонадежности их никто не подозревает. Если же иногда и видим, что от
времени до времени на карасей устраивается облава, то отнюдь не за
вольнодумство, а за то, что они вкусны.
Ловят карасей по преимуществу сетью или неводом; но чтобы ловля была
удачна, необходимо иметь сноровку. Опытные рыбаки выбирают для этого время
сейчас вслед за дождем, когда вода бывает мутна, и затем, заводя невод,
начинают хлопать по воде канатом, палками и вообще производить шум.
Заслышав шум и думая, что он возвещает торжество вольных идей, карась
снимается со дна и начинает справляться, нельзя ли и ему как-нибудь
пристроиться к торжеству. Тут-то он и попадает во множестве в мотню, чтобы
потом сделаться жертвою человеческого чревоугодия. Ибо, повторяю, караси
представляют такое лакомое блюдо (особливо изжаренные в сметане), что
предводители дворянства охотно потчуют ими даже губернаторов.
Что касается до ершей, то это рыба уже тронутая скептицизмом и притом
колючая. Будучи сварена в ухе, она дает бесподобный бульон.
Каким образом случилось, что карась с ершом сошлись, - не знаю; знаю
только, что, однажды сошедшись, сейчас же заспорили. Поспорили раз,
поспорили другой, а потом и во вкус вошли, свидания друг другу стали
назначать. СПЛЫВУТСЯ где-нибудь под водяным лопухом и начнут умные речи
разговаривать. А плотва-белобрюшка резвится около них и ума-разума
набирается.
Первым всегда задирал карась.
- Не верю, - говорил он, - чтобы борьба и свара были нормальным
законом, под влиянием которого будто бы суждено развиваться всему живущему
на земле. Верю в бескровное преуспеяние, верю в гармонию и глубоко убежден,
что счастье - не праздная фантазия мечтательных умов, но рано или поздно
сделается общим достоянием!
- Дожидайся! - иронизировал ерш.
Ерш спорил отрывисто и неспокойно. Это рыба нервная, которая,
по-видимому, помнит немало обид. Накипело у ней на сердце... ах, накипело!
До ненависти покуда еще не дошло, но веры и наивности уж и в помине нет.
Вместо мирного жития, она повсюду распрю видит; вместо прогресса - всеобщую
одичалость. И утверждает, что тот, кто имеет претензию жить, должен все это
в расчет принимать. Карася же считает "блаженненьким", хотя в то же время
сознает, что с ним только и можно "душу отводить".
- И дождусь! - отзывался карась. - И не я один, все дождутся. Тьма, в
которой мы плаваем, есть порождение горькой исторической случайности; но
так как ныне благодаря новейшим исследованиям можно эту случайность по
косточкам разобрать, то и причины, ее породившие, нельзя уже считать
неустранимыми. Тьма - совершившийся факт, а свет - чаемое будущее. И будет
свет, будет!
- Значит, и такое, по-твоему, время придет, когда и щук не будет?
- Каких таких щук? - удивился карась, который был до того наивен, что
когда при нем гозорили: на то щука в море, чтоб карась не дремал, то он
думал, что это что-нибудь вроде тех никс и русалок, которыми малых детей
пугают, и, разумеется, ни крошечки не боялся.
- Ах, фофан ты, фофан! Мировые задачи разрешать хочешь, а о щуках
понятия не имеешь!
Ерш презрительно пошевеливал плавательными перьями и уплывал восвояси;
но спустя малое время собеседники опять где-нибудь в укромном месте
сплывались (в воде-то скучно) и опять начинали диспутировать.
- В жизни первенствующую роль добро играет, - разглагольствовал
карась. - Зло - это так, по недоразумению допущено, а главная жизненная
сила все-таки в добрг замыкается.
- Держи карман!
- Ах, ерш, какие ты несообразные выражения употребляешь! "Держи
карман"! разве это ответ?
- Да тебе по-настоящему и совсем отвечать не следует. Глупый ты - вот
тебе и сказ весь!
- Нет, ты послушай, что я тебе скажу. Что зло никогда не было зиждущей
силой - об этом и история свидетельствует. Зло душило, давило, опустошало,
предавало мечу и огню, а зиждущею силой являлось только добро. Оно
устремлялось на помощь угнетенным, оно освобождало от цепей и оков, оно
пробуждало в сердцах плодотворные чувства, оно давало ход парениям ума. Не
будь этого воистину зиждущего фактора жизни, не было бы и истории. Потому
что ведь, в сущности, что такое история? История - это повесть
освобождения, это рассказ о торжестве добра и разума над злом и безумием.
- А ты, видно, доподлинно знаешь, что зло и безумие посрамлены? -
подтрунивал ерш.
- Не посрамлены еще, но будут посрамлены, - это я тебе верно говорю. И
опять-таки сошлюсь на историю. Сравни, что некогда было, с тем, что есть, -
и ты без труда согласишься, что не только внешние приемы зла смягчились, но
и самая сумма его приметно уменьшилась. Возьми хоть бы нашу рыбную породу.
Прежде нас во всякое время ловили, и преимущественно во время "хода", когда
мы, как одурелые, сами прямо в сеть лезем, а нынче именно во время
"хода"-то и признается вредным нас ловить. Прежде нас, можно сказать,
самыми варварскими способами истребляли - в Урале, сказывают, во время
багрения, вода на многие версты от рыбьей крови красная стояла, а нынче -
шабаш. Неводы, да верши, да уды - больше чтобы ни-ни! Да и об этом еще в
комитетах рассуждают: какие неводы? по какому случаю? на какой предмет?
- А тебе, видно, не все равно, каким способом в уху попасть?
- В какую такую уху? - удивлялся карась.
- Ах, прах тебя побери! Карасем зовется, а об ухе не слыхал! Какое же
ты после этого право со мной разговаривать имеешь? Ведь чтобы споры вести и
мнения отстаивать, надо, по малой мере, с обстоятельствами дела наперед
познакомиться. О чем же ты разговариваешь, коли даже такой простой истины
не знаешь: что каждому карасю впереди уготована уха? Брысь... заколю!
Ерш ощетинивался, а карась быстро, насколько позволяла его
неуклюжесть, опускался на дно. Но через сутки друзья-противники опять
сплывались и новый разговор затевали.
- Намеднись в нашу заводь щука заглядывала, - объявлял ерш.
- Та самая, о которой ты намеднись упоминал?
- Она. Приплыла, заглянула, молвила: чтой-то будто уж слишком здесь
тихо! должно быть, тут карасям вод?.. И с этим уплыла.
- Что же мне теперича делать?
- Изготовляться - только и всего. Ужо, как приплывет она да уставится
в тебя глазищами, ты чешую-то да перья подбери поплотнее, да прямо и
полезай ей в хайло!
- Зачем же я полезу? Кабы я был в чем-нибудь виноват...
- Глуп ты - вот в чем твоя вина. Да и жирен вдобавок. А глупому да
жирному и закон повелевает щуке в хайло лезть!
- Не может такого закона быть! - искренно возмущался карась. - И щука
зря не имеет права глотать, а должна прежде объяснения потребовать. Вот я с
ней объяснюсь, всю правду выложу. Правдой-то я ее до седьмого пота прошибу.
- Говорил я тебе, что ты фофан, и теперь то же самое повторю: фофан!
фофан! фофан!
Ерш окончательно сердился и давал себе слово на будущее время
воздерживаться от всякого общения с карасем. Но через несколько дней,
смотришь, привычка опять взяла свое.
- Вот кабы все рыбы между собой согласились... - загадочно начинал
карась.
Но тут уж и самого ерша брала оторопь. "О чем это фофан речь заводит?
- думалось ему. - Того гляди, проврется, а тут голавель неподалеку
похаживает. Ишь, и глаза в сторону, словно не его дело, скосил, а сам знай
прислушивается".
- А ты не всякое слово выговаривай, какое тебе на ум взбредет! -
убеждал он карася. - Не для чего пасть-то разевать; можно и шепотком что
нужно сказать.
- Не хочу я шептаться, - продолжал карась невозмутимо, - а говорю
прямо, что ежели бы все рыбы между собой согласились, тогда...
Но тут ерш грубо прерывал своего друга.
- С тобой, видно, гороху наевшись, говорить надо! - кпичал он на
карася и, навостривши лыжи, уплывал от него посвояси.
И досадно ему, да и жалко карася было. Хоть и глуп он, а все-таки с
ним одним по душе поговорить можно. Не разболтает он, не продаст, - в ком
нынче качества-то эти сыщешь? Слабое нынче время, такое время, что на отца
с матерью надеяться нельзя. Вот плотва, хоть и нельзя об ней прямо
что-нибудь худое сказать, а все-таки, того гляди, не понимаючи, сболтнет! А
об голавлях, язях, линях и прочей челяди и говорить нечего! За червяка
присягу под колоколами принять готовы! Бедный карась! ни за грош он между
ними пропадет!
- Посмотри ты на себя, - говорил он карасю, - ну, какую ты, не ровён
час, оборону из себя представить можешь? Брюхо у тебя большое, голова
малая, на выдумки негораздая, рот - чутошный. Даже чешуя на тебе - и та не
серьезная. Ни проворства в тебе, ни юркости, - как есть увалень! Всякий,
кто хочет, подойди к тебе и ешь!
- Да за что же меня есть, коли я не провинился? - по-прежнему
упорствовал карась.
- Слушай, дурья порода! Едят-то разве "за что"? Разве потому едят, что
казнить хотят? Едят потому, что есть хочется, - только и всего. И ты, чай,
ешь. Не попусту носом-то в иле роешься, а ракушек вылавливаешь. Им,
ракушкам, жить хочется, а ты, простофиля, ими мамон с утра до вечера
набиваешь. Сказывай: какую такую они вину перед тобой сделали, что ты их
ежеминутно казнишь? Помнишь, как ты намеднись говорил: вот кабы все рыбы
между собой согласились... А что, если бы ракушки между собой согласились,
- сладко ли бы тебе, простофиле, тогда было?
Вопрос был так прямо и так неприятно поставлен, что карась сконфузился
и слегка покраснел.
- Но ракушки - ведь это... - пробормотал он смущенно.
- Ракушки - ракушки, а караси - караси. Ракушками караси лакомятся, а
карасями - щуки. И ракушки ни в чем не повинны, и караси не виноваты, а и
те и другие должны ответ держать. Хоть сто лет об этом думай, а ничего
другого не выдумаешь.
Спрятался после этих ершовых слов карась в самую глубь тины и стал на
досуге думать. Думал, думал и, между прочим, ракушек ел да ел. И что больше
ест, то больше хочется. Наконец, однако ж, додумался.
- Я не потому ем ракушек, чтоб они виноваты были, - это ты правду
сказал, - объяснил он ершу, - а потому я их ем, что они, эти ракушки, самой
природой мне для еды предоставлены.
- Кто же тебе это сказал?
- Никто не сказал, а я сам, собственным наблюдением, дошел. У ракушки
не душа, а пар; ее ешь, а она и не понимает. Да и устроена она так, что
никак невозможно, чтоб ее не проглотить. Потяни рылом воду, ан в зобу у
тебя уж видимо-невидимо ракушек кишит. Я и не ловлю их - сами в рот лезут.
Ну, а карась - совсем другое. Караси, брат, от десяти вершков бывают, - так
с этаким стариком еще поговорить надо, прежде нежели его съесть. Надо,
чтобы он серьезную пакость сделал, - ну, тогда, конечно...
- Вот как щука проглотит тебя, тогда ты и узнаешь, что надо для этого
сделать. А до тех пор лучше помалчивал бы.
- Нет, я не стану молчать. Хоть я отроду щук не видывал, но только
могу судить по рассказам, что и они к голосу правды не глухи. Помилуй,
скажи: может ли такое злодейство статься! Лежит карась, никого не трогает,
и вдруг, ни дай, ни вынеси за что, к щуке в брюхо попадает! Ни в жизнь я
этому не поверю.
- Чудак! да ведь намеднись, на глазах у тебя, монах целых два невода
вашего брата из заводи вытащил... Как ты думаешь: любоваться, что ли, он на
карасей-то будет?
- Не знаю. Только это еще бабушка надвое сказала, что с теми карасями
сталось: йно их съели, йно в сажалку посадили. И живут они там припеваючи
на монастырских хлебах!
- Ну, живи, коли так, и ты, сорвиголова!
Проходили дни за днями, а диспутам карася с ершом и конца было не
видать. Место, в котором они жили, было тихое, даже слегка зеленою плесенью
подернутое, самое для диспутов благоприятное. О чем ни калякай, какими
мечтами пи задавайся - безнаказанность полная. Это до такой степни ободрило
карася, что он с каждым сеансом все больше и больше тон своих экскурсий в
область эмпиреев повышал.
- Надобно, чтоб рыбы любили друг друга! - ораторст-совал он. - Чтобы
каждая за всех, а все за каждую - вот когда настоящая гармония
осуществится!
- Желал бы я знать, как ты с своею любовью к щуке подъедешь! -
расхолаживал его ерш.
- Я, брат, подъеду! - стоял на своем карась. - Я такие слова знаю, что
любая щука в одну минуту от них в карася превратится!
- А ну-тка, скажи!
- Да просто спрошу: знаешь ли, мол, щука, что такое добродетель и
какие обязанности она в отношении к ближним налагает?
- Огорошил, нечего сказать! А хочешь, я тебе за этот самый вопрос
иглой живот проколю?
- Ах, нет! сделай милость, ты этим не шути! Или:
- Только тогда мы, рыбы, свои права сознаем, когда нас с малых лет в
гражданских чувствах воспитывать будут!
- А на кой тебе ляд гражданские чувства понадобились?
- Все-таки...
- То-то "все-таки". Гражданские-то чувства только тогда ко двору,
когда перед ними простор открыт. А что же ты с ними, в тине лежа, делать
будешь?
- Не в тине, а вообще... "
- Например?
- Например, монах меня в ухе захочет сварить, а я ему скажу: не
имеешь, отче, права без суда такому ужасному наказанию меня подвергать!
- А он тебя за грубость на сковороду либо в золу в горячую... Нет,
друг, в тине жить, так не гражданские, а осто-лопьи чувства надо иметь -
вот это верно. Схоронился, где погуще, и молчи, остолоп!
Или еще:
- Рыбы не должны рыбами питаться, - бредил наяву карась. - Для рыбьего
продовольствия и без того природа многое множество вкусных блюд уготовала.
Ракушки, мухи, черви, пауки, водяные блохи; наконец, раки, змеи, лягушки. И
всё это добро, всё на потребу.
- А для щук на потребу караси, - отрезвлял его ерш.
- Нет, карась сам себе довлеет. Ежели природа ему не дала
оборонительных средств, как тебе, например, то это значит, что надо
особливый закон в видах обеспечения его личности издать!
- А ежели тот закон исполняться не будет?
- Тогда надо внушение распубликовать: лучше, дескать, совсем законов
не издавать, ежели оные не исполнять.
- И ладно будет?
- Полагаю, что многие устыдятся.
Повторяю: дни проходили за днями, а карась все бредил. Другому за это
хоть щелчок бы в нос дали, а ему - ничего. И растабарывал бы он таким родом
аридовы веки, если бы хоть крошечку поостерегся. Но он так уж о себе
возмечта.л, что совсем из расчета вышел. Припускал да припускал, как вдруг
к нему голавель с повесткой: назавтра, дескать, щука изволит в заводь
прибыть, так ты, карась, смотри! чуть свет ответ держать явись!
Карась, однако ж, не оробел. Во-первых, он столько разнообразных
отзывов о щуке слышал, что и сам познакомиться с ней любопытствовал; а
во-вторых, он знал, что у него такое магическое слово есть, которое, ежели
его сказать, сейчас самую лютую щуку в карася превратит. И очень на это
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг