- Норд-ост - это не ветер, - сказал Васильев сразу же, как взошел на
сцену. Сказал тихо и доверительно, будто сообщал какую тайну. - Это
стихия. Чаще норд-ост только резвится, а иногда - раз в десять лет -
обрушивается словно лавина. Тогда он бедствие. Человек, привыкший просто к
ветру, не может себе представить, что это такое - пятьдесят-семьдесят
метров в секунду. Это даже не ураган - скорее водопад. Тогда крыши
поднимаются как паруса, падают столбы и деревья, катятся по улицам
газетные киоски. Тогда бухта выплескивается на город, покрывая ледяным
панцирем набережные, дома, корабли в порту. Двух- и четырехметровые
айсберги повисают на стенах и бортах. Улицы заносит невероятными
сугробами, и нужно усилие фантазии, чтобы вспомнить, что все это на берегу
лазурного теплого моря...
Он замолчал, оглядывая притихший зал.
- Я, наверное, напугал вас? - спросил тихо и буднично. - Но знать
правду - значит перестать бояться... Во время таких катастрофических
норд-остов жизнь в городе замирает: дети не ходят в школу, останавливаются
поезда, затихают заводы. Но знаете, кто всегда восхищает меня? Вы,
пограничники. Не помню такого урагана, который вынудил бы вас перестать
нести службу. В любой норд-ост стоят часовые на причалах. На тех самых, с
которых сносит все, что не закреплено, не принайтовано крепко-накрепко...
Все боятся норд-оста, а норд-ост, как видно, боится пограничников...
Ветер уже шумел за окнами, всхлипывал в мельчайших щелях плотно
закрытых рам. Васильев посмотрел на окна, и все, кто был в зале, тоже
повернули головы, отчего по рядам прошел шелест, похожий на порыв ветра.
- Восемь баллов, - сказал он.
И зал откликнулся удивленным шорохом: не видавшим настоящего
норд-оста, молодым пограничникам уже этот ветер казался ураганом.
- Что же за диво такое - норд-ост? Откуда он берется? Узнали мы об
этом совсем недавно. Больше века спустя после первого, достоверно
зафиксированного урагана.
Больше всего людей поражало, что ураган этот какой-то местный. В море
он быстро слабеет. И по ту сторону гор, где, казалось бы, самый исток
ветра, всегда стоит непонятная тишина.
Откуда же он, норд-ост? Многие ломали головы над объяснением этого
феномена. И думали, что все дело в горном хребте, отгородившем море от
северных равнин, что на равнинах скапливается холодный воздух, переполняет
эту гигантскую чашу и перетекает через край в сторону теплого моря.
Лишь недавно удалось выяснить, что норд-ост - вовсе не местное
явление, а результат движения огромных масс воздуха - циклонов,
образующихся на юго-востоке Черного моря, и зимних антициклонов Украины и
южных степей России. Норд-ост не струйка ветра - мощный поток, летящий над
горами слоем, превышающим полкилометра. Его не могут остановить никакие
заграждения в горах, о строительстве которых в свое время было немало
разговоров. Подсчитано, что норд-ост за одни сутки перегоняет до 250 тысяч
кубических километров воздуха - объем, равный половине Черного моря. Можно
ли задержать или отвести в сторону такую массу? Нет. Но мы научились точно
предсказывать ураган. Все, кого это касается, успевают подготовиться.
Больше двадцати лет я слежу за норд-остом и не помню случая, чтобы от него
пострадало хотя бы одно советское судно. Бывало, выбрасывало на берег
иностранные суда, особенно греческие, но виноват в этом не ветер -
безалаберность команд, отсутствие дисциплины. Суда застрахованы, а
безопасность людей, как видно, не слишком интересует хозяев. У нас,
метеорологов, есть даже такая шутливая примета продолжительности
норд-оста. Говорим: будет дуть, пока грека не выбросит...
В зале засмеялись. Многие и сами знали о порядках на греческих судах,
видели немытые палубы, ржавые борта, ненадежные тросы, кое-как наброшенные
на кнехты.
- Мы не можем остановить ветер. Но там, на перевале, когда я слушаю,
как гудят горы от страшного урагана, прямо злость берет, что такая силища
пропадает впустую. Верю, что когда-нибудь на горных склонах вырастет лес
ветряков и энергию, которую даст норд-ост, люди повернут против него же.
Своеволие стихий не может быть долгим...
Под окнами грохнуло так, что задрожали стекла. Соловьев знал, что это
хлопнула входная дверь, прижатая ветром. Когда норд-ост, дверь открывается
так, словно ее держат изнутри. Тянешь за скобу обеими руками,
протискиваешься в щель, а потом, если вовремя не придержишь, отлетаешь в
сторону: раскрытая дверь бьет, как катапульта. А вскоре, привычный к
звукам своего КПП, Соловьев уловил чей-то раздраженный говор. Он встал и
тихо вышел из клуба.
Дежурный нервно похаживал по коридору, то и дело поправляя красную
повязку на рукаве, должно быть, ждал, когда вызовет начальник. Дверь в
кабинет полковника Демина была приоткрыта, и оттуда слышался взволнованный
голос пограничника Кадырова:
- Не могу я больше, товарищ полковник. Он на причал плюет, он
толкается, а я не моги ему слова сказать? Он человек, да? Я тоже
человек!..
- Садитесь.
Демин покопался в бумагах на столе и вышел, оставив Кадырова одного в
кабинете.
- Пусть парень успокоится, - сказал он, плотно закрывая за собой
обитую дерматином дверь. - Служба-то не мед. А что делать? На границе без
выдержки никак...
Соловьев улыбнулся, вспомнив, что и он когда-то требовал перевода в
другое подразделение. А потом привык, да вот и служит уже сколько лет.
- А мне что делать, товарищ полковник?
- Маетно? Ступайте домой. Суда, которые надо было отправить, уже
отправили, а приходов не предвидится.
- А если другое что?
- Если что - вызовем. Возьмите дежурную машину и поезжайте.
- Пешком доберусь...
Было уже темно, когда Соловьев вышел на улицу. В сумрачном небе над
портом метались огни. Ветер прижимал его к маркому, недавно покрашенному
забору, и он шел, выставив левую руку, чтобы не коснуться забора плечом.
Извилистая Портовая улица шла мимо здания управления порта, мимо
Интерклуба и клуба моряков. Обычно здесь всегда было людно, а теперь
только две фигуры маячили впереди. Одного из этих прохожих Соловьев узнал
по модной курточке - Гошка, Верин брат, и невольно ускорил шаги, снова
почувствовав щекотное тепло в груди. Как в тот раз, когда смотрел на его
сестренку, такую одинокую посреди солнечной комнаты.
Парни свернули к Интерклубу, остановились у входа, покуривая и
поглядывая на двери. Поведение их было слишком знакомо Соловьеву. Так в
нетерпеливом ожидании слоняются у дверей Интерклуба только те, кто ищет
знакомств с иностранцами. Он мысленно приказал себе сегодня же, от силы
завтра, снова зайти к Вере, поговорить, узнать все. Решив так, он
успокоился и уже без подозрительной настороженности, скорее просто по
привычке остановился за деревом, напротив ярко освещенных дверей
Интерклуба. Ему верилось, что вот сейчас парни покурят и пойдут дальше.
Даже когда открылась дверь и Гошка шагнул к показавшемуся на улице
подвыпившему иностранцу - черному греку с "Тритона", и тогда Соловьева еще
не покинуло праздничное настроение, рожденное мыслью о Вере.
- Алло! - крикнул Гошка. - Купить-продать, пожалуйста?
Грек остановился, заинтересованный.
- Купить-продать?
- О, по-русски? Бизнес. Плащи, джинсы, жвачку - что есть. Старое,
новое - все берем.
- Хорошо, - быстро согласился грек. - Когда, где?
- Завтра в восемь у морвокзала.
- Девочки будут?
- Будут, будут, - сказал Гошкин приятель и осклабился оглянувшись. -
Верунчик твой, а? Сколько можно в девках...
И тут случилось неожиданное: не размахиваясь, Гошка сильно ударил
парня по лицу. Тот отскочил, набычившись, пошел вперед.
- Русский петух! - засмеялся грек и как-то ловко поймал парня за
руку. - Не надо девочка. Бизнес будет, да? Морвокзал?
Парень вырвался и, не оборачиваясь, быстро пошагал в темную глубину
улицы.
Гошка, потоптавшись растерянно, пошел следом, злой, молчаливый,
нахохлившийся. А Соловьев задыхался за своим деревом. Ему до слез было
жаль Веру. Ему почему-то было жаль и Гошку. Боль и злость разрывали душу.
Надо было что-то делать, а он все стоял, сдерживая в себе озноб, и не
знал, что предпринять.
VI
Сорокин ничего особого не ждал от беседы с дамой по кличке
"Шантаклер", поэтому молча сидел в сторонке, пока начальник ОБХСС капитан
Павленко беседовал с ней. Даму эту в милиции знали еще по тому делу
торговцев валютой, начавшемуся с итальянского "чифа" с часиками, которого
так ловко раскусил таможенный инспектор Головкин. "Тогда она получила свое
и, отбыв наказание, вернулась, как заверяла, "к честному труду",
устроилась работать курьером в стройуправление.
Шантаклер вначале принялась сморкаться и плакать самыми настоящими
слезами, божась, что "больше ни в жизнь". Но уже через полчаса ей самой
надоела "такая репетиция", она положила ногу на ногу и грубо выругалась.
- А вы меня поймали? Ну и не шейте чего не надо. Докажите, тогда -
пожалуйста...
Всякое повидал подполковник Сорокин, но с такой трансформацией даже
он встречался нечасто. Как будто только что сидела перед ним нормальная
женщина, которая почему-то исчезла вдруг, а на ее месте оказалось некое
чудовище в юбке.
Капитан Павленко удовлетворенно улыбался: если Шантаклер говорит
своим языком, она говорит то, что думает.
Беседовать с ней мог не каждый. Эта дама выражалась настолько
откровенно, что и бывалые милиционеры, случалось, краснели и
отворачивались. А она словно тешилась своей безнаказанностью, знала: за
нецензурное слово на улице можно поплатиться, а говорить то же самое на
допросе - вполне безопасно. Она принимала это за тайную
доброжелательность, не понимая, что многотерпение работников милиции - от
неизбежности, диктуемой особенностями службы. Работая ассенизатором,
приходится мириться с дурным запахом...
- Ну чего еще? - Шантаклер покосилась на Сорокина. - Знаю я ваши
заклинания. Связь с иностранцем, то да се... А если у нас любовь?
- Кто он? - спросил Павленко.
- Капитан с "Тритона". Не матросишка какой-нибудь: руки чистые.
- Зачем он к вам ходит?
Она весело рассмеялась, превратившись на миг в маленькую наивную
девчонку.
- Мы с ним в шашки играем. Честное слово. Когда больше делать нечего.
- И вдруг снова подурнела, заговорила зло: - Я его в свою веру не
переманиваю и сама уезжать с ним не собираюсь. Так что будьте покойны. Я
демократка: хочет - любит, не хочет - пусть катится...
Сорокин поморщился. "До чего же многотерпимы слова, какую только
мерзость ими не прикрывают..." Он машинально постучал карандашом по столу
и тут же отложил карандаш, потому что женщина тотчас повернулась к нему и
уставилась с любопытствующим вниманием.
- О какой любви вы говорите? Вам двадцать шесть, ему шестьдесят
два...
- Не мужик, да? - встрепенулась она, словно обрадовавшись.
- Подарки привозит? - спросил Павленко.
- Али по мне не видно?
- И деньги оставляет?
- На что бы я его поила?
- Валюту?
- Всяко бывает, - с вызовом сказала она.
- Кому вы ее продаете?
- Кто спрашивает, тому и продаю. Деньги мои, не ворованные.
- А все-таки?
- Так я вам и сказала.
- Не дожидайтесь, когда мы сами вам об этом скажем.
В ее глазах мелькнули испуг и растерянность.
- Есть один. Братик...
- Кто?
- Кличка такая. Больше я о нем ничего не знаю...
Сорокин и Павленко оба одинаково из-под бровей внимательно посмотрели
друг на друга.
- Продолжайте.
- Чего?
- Зачем вы с капитаном ездили в горы?
- За камнями.
- Как это?
- А так. Бзик у него - камни собирать. И еще мох. Я ему и раньше
камни таскала. Просил, чтобы с гор. Нашел дуру! Будто в городе камней
мало.
- А что его еще интересовало?
- Да все. Любопытный, прямо не знаю. Что да где. Будто я экскурсовод.
Пришлось путеводитель прочитать. Доволен был! Пальто подарил - умрешь. За
двести загнала. Красивое, грех меньше брать...
Сорокин вышел на улицу, чтобы собраться с мыслями, продумать наедине
эту странность, приведшую в город сразу двоих "чересчур любопытных
иностранцев". Что это - случайность? Не исключено. "Любопытствующие боссы"
там, за рубежом, все равно что люди, страдающие флюсом, одинаково
односторонни: хотят много знать, но не любят делиться знаниями. Поэтому
возможно дублирование... Однако что их теперь интересует? Одно и то же?
Или разное?..
Все живое страдает от любопытства. Сорокину вспомнилось, как они еще
в годы войны брали на Амуре японского "языка". На приманку. Построили
плотный забор, выложили кирпичную кладку, железок понатаскали и стали
ждать. Днем строили, ночью ждали. Видели, сколько биноклей сразу
нацелилось на забор с того берега, верили: не выдержат японцы, замучает их
собственное любопытство, полезут узнавать. И полезли. Недели не прошло,
как ночью приплыли двое. Прямо в руки не успевших заждаться пограничников.
Все меняется, а любопытство остается неизменным. И здесь, в порту,
стоит только поставить новые ворота, как сыплются вроде бы простодушные
вопросы и околачиваются возле этих ворот "подвыпившие" иностранцы. Как
ерши возле приманки. Отошьешь - круги становятся пошире, и включаются в
этот хоровод ерши покрупнее. Ничем не брезгуют, собирают все, вплоть до
придорожной травы и запыленных камней. Авось да анализы покажут, чем дышит
"таинственный объект", а вдруг - вот была бы удача! - следы
радиоактивности! И этот капитан, должно быть, из тех. Коллекционер, туды
его растуды! Дурак и тот догадается, зачем ему понадобился мох с горных
камней.
Сорокин знал капитана "Тритона" по другим делам. Этакий чернявый
живчик с душой нараспашку, второй год ходит по фрахту в Италию, возит лес
и... сигареты. Лес - для фирмы, сигареты - для своего собственного
бизнеса. Здесь под капитана не подкопаешься - покупает сигареты десятками
блоков на законном основании в валютном магазине. А там? О, там могли бы
предъявить ему претензии: ввоз сигарет в Италию - контрабанда. Возник
вопрос: кто он, капитан "Тритона"? Легко предположить - ершишко, клюнувший
на посулы. Ведь если можно делать бизнес на сигаретах, привезенных из
России, то почему нельзя на камнях и травах?..
Однако что же все-таки интересует тех, кто платит ему за камни?
Насколько знал Сорокин, никаких объектов, пылящих радиоактивностью, нет ни
в городе, ни в окрестностях. Да и вообще ничего, что могло бы
заинтересовать иностранную разведку.
И все же что-то им нужно. Что же?..
Сорокин тихо выругался. Добро бы серьезное дело, а то ведь приходится
строить версии по поводу чужих заблуждений...
Он шагнул за кромку тротуара на зеленый лужок и остановился,
заглядевшись на город. Проезжая часть улицы лежала здесь ниже тротуара.
Другой тротуар косо уходил под следующий уступ склона, и крыши домов
противоположной стороны улицы лежали где-то на уровне ног Сорокина. А
дальше простирался ковер городских крыш. В пестром повторении пятен и
линий улавливались какие-то замысловатые орнаменты. Темным стадионом,
высвеченным тысячами живых подвижных солнечных бликов, простиралась до гор
акватория порта. Над горами висел облачный вал, но зеркальное пятно рядом
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг