он встретит разбойников, которых убьет, или...
Да, он сумел сдержаться. Но стражник, открывавший ему ворота и успевший
заглянуть ему в лицо, потом долго крестился, и на всякий случай помянул еще
старых языческих богов.
Ему не повезло. Стояло лето, и волки не нападали на людей, а, напротив,
прятались от них. Разбойников же он сам в течение последнего года
преследовал так беспощадно, что они зареклись появляться вблизи Компендия.
Он брел пешком. Куда делся конь - не помнил. Должно быть, загнал. А
может, просто бросил, когда углубился в чащу и продолжать путь верхом стало
невозможно.
Несколько раз принимался идти дождь, а однажды - правда, ненадолго, -
разразилась настоящая гроза. Но он шел, увязая в грязи, спотыкаясь о корни,
торчащие из мха. Когда тело отказывалось повиноваться ему, он падал на землю
и засыпал. А потом поднимался и снова брел - без цели и направления.
Но он не сошел с ума. Будь так, все стало бы гораздо проще. Но за
исключением того, что сейчас происходило с его телом, которое хлестали ветки
и струи дождя, он отлично помнил и сознавал все.
Год назад он тоже носился по этому самому лесу, ища, на ком сорвать
накипевшую ярость. Это была только ярость, тогда он еще не знал, что такое
страх. У него, видите ли, случилось тогда несчастье - предали жена и брат.
Ну, потерял он жену и брата. И взамен их нашел жену и сестру. И в этом все и
заключалось - жена и сестра оказались одной и той же женщиной.
"Иногда она смотрит, как я, говорит, как я, смеется, как я..."
"Брат, как жену, сестру свою принял на ложе..." Он хрипло рассмеялся.
Ну нет, куда до него какому-то там папе Григорию, которого, может, и не было
на свете никогда!
Отцеубийца и кровосмеситель! Все грехи мои, ни на чью долю уже не
достанется! Я и в аду буду королем. И некому, некому, некому отпустить
подобные грехи. Нет такого священника, перед которым можно было бы обнажить
душу. Фортунат? Да старик умрет от потрясения, когда узнает правду.
Или ты, ни за что убивший родного отца, жалеешь отца духовного? Или
просто страшно... страшно, что, если старик сумеет это пережить, он
поступит, как поступил бы любой священник, и сделает все, чтобы расторгнуть
брак, который сам благословил? Потребует от него навсегда расстаться с
Азарикой? А именно так Фортунат и должен поступить. Каким бы он ни был
другом, Фортунат все-таки монах. У всякой терпимости есть пределы. Он
вспомнил вдруг, как о прошлом годе, когда Азарика крестила своего приемыша,
он, чтобы поддержать ее, тоже хотел принять участие в этом обряде. Но
Фортунат строго воспротивился. Крестным родителям, сказал он, нельзя
вступать в брак, церковь это возбраняет. Если бы у него были силы, он бы
посмеялся над этим утверждением. Крестным - нельзя. А брату и сестре -
можно? Что здесь скажет церковь? Известно что...
Но он не может на это пойти! Если у него не хватает решимости
расстаться с женой, так по крайней мене ее достаточно, чтобы это признать.
Не стоит обманывать себя. Никогда в жизни он не сможет увидеть в Азарике
сестру. Нет в его чувствах ничего братского. "И в нечестивом союзе они
наслаждались"? Да нет, все называется гораздо проще. Он не может без нее
жить. Без нее - нет жизни. Так что же тогда - не жить вообще? Не подходит.
Трусость. Бегство с поля битвы. Такого он себе и рабом не позволял.
Королем - тем более. Оставить государство без защиты, бросить страну,
которую собирал своими руками, чтобы его тут же расклевали Вельфы,
Арнульфинги, итальянские и германские Каролинги, даны, арабы, мадьяры, ну,
кто там еще, подходите! Поднявшись на вершину, он принял на себя непомерно
большой долг. Такой, как он полагал, только он и сможет нести. Теперь этот
долг может сломать ему хребет.
Но и это не самое страшное, что может его ждать.
Что, если Азарика носит ребенка?
При этой мысли он едва не завыл, ухватившись, чтобы не свалиться, за
ствол ближайшего дерева. Он не видел ее около друх месяцев, и первое, о чем
собирался спросить по возвращении - об этом.
Что, если она скажет: "Да"?
Как он этого ждал... Сын ( он почему-то и мысли не допускал, что у него
может быть дочь)... Наследник престола. Продолжатель династии. Выродок и
позор рода человеческого.
Будь же ты проклята, мать, ради своей жажды власти и желания видеть
сына на престоле сотворившая с ним такое!
Но это проклятие не было искренним. Потому что та же жажда власти и
желание видеть своего сына (если он у него будет) на престоле была у него в
крови и двигала всеми его поступками. Все связалось в единый узел -
преступления, власть, родство, любовь, проклятие - и развязать его было
невозможнго. А разрубить его он не мог. Не хотел. В том-то все и дело -
привыкши жить по закону своего своеволия, он и здесь не хотел покориться
судьбе.
И что же? Покаяться перед Азарикой, рассказать, что у них был общий
отец, и он этого отца так, походя, прикончил - как она поступит тогда? Не
знаешь. Вот оно что. Не знаешь. "И королева, отрекшись младенца, зачатого в
блуде..." Нет, она, конечно, не отречется. Но ясно одно - жизнь ее будет
сломана навеки. А ведь она и без того уже вынесла больше тягот и страданий,
чем иной женщине выпадет и за сотню лет. И что, если тогда... Давным-давно
она сказала, что не переживет его смерти. А то, что случилось, хуже, чем
смерть. Гораздо хуже. Значит, такой остается выбор - или расстаться с ней,
или обречь ее на смерть.
И даже смерть не разлучит нас.
Да.
Потому что, несмотря на все муки, в сердце его не было раскаяния. Он
мог раскаиваться в отцеубийстве ( о котором сейчас думал гораздо меньше), но
не в своем браке. Он всегда сам избирал свою судьбу ( ложная посылка,
свойственная большинству людей, мужчин в особенности), изберет ее и на этот
раз. Не сдастся.
А это значит: мой грех, мне за него и отвечать. Одному. Слышите, вы,
там, на небе и в преисподней, никто не виноват, один я! Никто из людей не
знает, никто и не узнает. Обо мне и моих детях не будут петь пьяные солдаты
у костров. Буду молчать до самой смерти, а что будет после смерти, это уж
мое дело. Пусть проклятие падет на меня. Пусть я его заслужил. Но я сумею
нести его и не взвалю на плечи своих близких. Пусть они живут, не зная горя.
Это решение одновременно и придавало силы, и отнимало их. И не ему было
судить, сколько в нем было от любви и самопожертвования, а сколько от
гордыни и себялюбия. Даже если бы он не был так измучен, как сейчас. И кроме
того, где-то в самых глухих тайниках его души крылось сомнение, сможет ли он
выдержать избранный свой жребий - никому никогда ничего не говорить, Азарике
же в особенности - до конца. Сдержанностью он никогда не отличался. Но он
так решил. А собственное решение всегда являло для него последнюю истину.
Пора было возвращаться. В лесу он провел, должно быть, несколько дней -
он не знал точно. Должно быть, что-то ел, раз до сих пор в состоянии идти.
Дожди миновали, вновь ударила липкая жара, а когда он выбрался на дорогу,
ведущую в Компендий, засохшая глина хрустела под грязными сапогами.
Встреченному на пути конному разъезду, отправленному, кстати сказать,
Альбоином на его поиски, он сказал, что упал с коня и вывихнул ногу, оттого
и задержался. Коня ему дали свежего, а вскоре после полудня он добрался до
замка. Первое, что ему там сообщили - что накануне вернулась королева.
Она, однако, не вышла ему навстречу, как бывало прежде. Почему? Что
случилось? Что еще могло случиться?
Но не было видно и Фортуната. Неужели старик почуял что-то недоброе,
когда он сразу по возвращении из похода не зашел повидаться с ним?
Почувствавал... и поделился с Азарикой. А ведь Фортунату многое известно. Он
единственный, кто знает.. Но Фортунат не может нарушить тайну исповеди.
Или... в исключительном случае может?
Впрочем, первый вопрос разрешился тут же. Подбежал Гонвальд, стремянный
Альбоина, и передал что королева слушает мессу в замковой капелле вместе со
своими дамами и своим крестником, он же, Альбоин, спрашивает, не будет ли
каких распоряжений.
Распоряжений не было. Значит, она слушает мессу. А Фортунат, надо
полагать, эту мессу служит. Неужто Азарика стала так набожна, что даже
известие о возвращении мужа после столь долгой разлуки не заставило ее
прервать молитву?
Он боялся встречи с ней, как не боялся никого и никогда. Потому что
отцеубийство, как бы ни было тяжко это преступление, уже совершилось. Это
прошло. Грех же кровосмешения все еще длился, он был сейчас... и мог длиться
до конца жизни. Но знал, что нельзя оттягивать неизбежное. Чем скорее, тем
лучше.
Тем временем, неслышной кошачьей походкой к королю приблизился
невысокий человек в просторных зеленых одеждах, с оливковой кожей,
казавшейся еще темнее из-за белого тюрбана, и с черно, изрядно битой сединой
бородой. Это был Сулейман, ученый врач из Кордовы, приглашенный в Нейстрию
еще Карлом Толстым, а затем, когда стремительно взошла звезда Эда,
перебравшийся ко двору нового правителя. Он кланялся и прижимал руки к
груди, не решаясь вступить в разговор первым.
- Тебя тоже прислал Альбоин? - резко спросил Эд, припомнив свою ложь о
вывихнутой ноге.
- Нет. - Сулейман снова поклонился. - Я пришел сам, чтобы первым
сообщить королю радостную весть.
- Радостную?
- Королева прибыла вчера вечером... и сразу же призвала даму
Нантосвельту... и меня, недостойного. Ей нужен был совет сведущих людей,
дабы убедиться, что чаемое не есть пустая надежда.
- О чем ты? - Манера Сулеймана витиевато плести слова, обычно
забавлявшая Эда, на сей раз могла снова раздуть искру ярости, казалось,
заглушенную отчаянием. - Говори просто!
- Королева в тягости.
- Что?! - Последняя надежда, за которую он еще цеплялся, рушилась в
прах. - И... нет никаких сомнений?
- Никаких. - Сулейман улыбался. Желание короля поскорее обзавестись
наследником не осталось тайной для его ближайшего окружения, и потрясение,
читавшееся в лице Эда, врач счел проявлением благоприятным. - Королева
заподозрила это еще в Веррине, а потому поспешила домой. Услышав же от меня
подтверждение своей правоты, сегодня она направилась вознести
благодарственную молитву Богу за его милость.
- Хорошо, ступай!
Сулейман отошел, огорченно качая головой. Все-таки эти франки были
убийственно грубы.
Благодарственную молитву Богу...
Эд озирался, как зверь. Стены замка, которые он сам построил, казались
стенами ловушки, куда загнала его неумолимая судьба.
Потом он увидел Азарику. Она возвращалась из церкви. Ноги словно
приросли к земле. Он не мог сдвинуться с места. Все равно. Встречи не
избежать. Чем хуже, тем лучше. Он ждал ее приближения. Его поразило
удивительное спокойствие и уверенность в себе, исходившие от ее, как
убийственный укор ее собственному смятению. Охрана от нее непозволительно
отстала, что прежде привело бы его в гнев. Но теперь он этого даже не
заметил. Он смотрел, как она идет к нему.
Его жена.
Его сестра. С его ребенком под сердцем.
Рядом с ней, прочно ухватившись за ее руку, топал маленький мальчик,
круглолицый, розовощекий, белобрысый. Ни малейшего сходства со своей смуглой
( она к тому же и заново загорела во время поездки) и черноглазой крестной.
Эд с ненавистью перевел взгляд на этого ребенка. Он никогда не увидит своих
родителей, но те умерли чистой смертью, и сам он не отмечен печатью
проклятия... в отличие от того, который должен родиться.
Азарика приблизилась к мужу. Глаза ее расширились от удивления. Он
выглядел ненамногим лучше, чем после заключения у святого Эриберта. Но она
напомнила себе: "Не задавать вопросов".
- Я приветствую тебя.
- Как съездила?
- Все хорошо. Забрала у Гислы крестника. Он не должен забывать своей
крестной матери. - Она с нежностью посмотрела на мальчика, и Эд задохнулся
от бешенства.
- Для чего ты так привязалась к этому отродью?
- Не называй его так!
Он протянул руку, чтобы отшвырнуть ребенка от Азарики. Но не успел. Уже
давно Азарика не видела своего мужа таким, а со времени их свадьбы - ни
разу. Но она хорошо знала эти приступы безудержной ярости, когда он был
способен на все - как у Барсучьего Горба, когда изувечил ту бедную девушку.
И тогда Азарика не колебалась, и теперь. Она шагнула вперед, загородила
собой маленького Винифрида.
И твердо сказала:
- Я дала обет - как меня удочерили, так и я возьму себе чужого ребенка.
И ничто не заставит меня отступить от этого обета!
Рука Эда упала.
- Так Одвин не был тебе родным отцом? - хрипло выдохнул он.
Она даже не успела удивиться.
- Нет. Приемным.
От неожиданной слабости он привалился к стене. Весь этот ад, в котором
он жил последние дни... все эти мучения... Он расхохотался жутким безумным
смехом, сотрясавшим все тело. Голос Азарики вернул его к действительности.
- Что с тобой?
Он утер рукавом лицо.
- Ничего. Ты права - все хорошо.
Она внимательно посмотрела ему в лицо. Затем кивнула, словно
сообразуясь со своими мыслями.
- Ты устал. Отдохни. Я отведу крестника к нянькам и вернусь к тебе.
Азарика мельком отметила - по тому, как рано стемнело и как стало
душно - ночью, наверное, опять будет гроза. Когда она вошла к мужу, он
сидел, откинувшись назад в кресле, как будто с плеч его спала огромная
тяжесть. При звуке ее шагов он поднял голову.
- Как твой крестник?
- Я уложила его спать.
Теперь она знала - разговор этот неизбежен. Обошла стол, встала перед
мужем.
- А теперь скажи - что ты от меня скрываешь?
Он вскочил, словно изготовившись к драке. Нет, не к драке - к казни.
- Ничего.
- Раньше ты никогда не лгал.
Он отступил назад.
- Тебе нельзя... в твоем положении...
Она опустила глаза.
- Ты уже знаешь? Сулейман проболтался?
- Да...
- Жаль, я сама хотела рассказать тебе... Говори, я выдержу.
- Все равно, я не могу сказать тебе...
Она выпрямилась.
- Ты боишься признаться в том, что именно ты убил моего отца? - Наконец
это было произнесено. - Я всегда знала об этом. Ведь я там была.
Из-за духоты все окна были распахнуты, и комнату лишь изредка освещали
сполохи зарниц, пробегавших по небу. Только они. Свечей так и не зажгли.
Они сидели в темноте - она в кресле, он на полу, спиной и затылком
прислонившись к ее ногам. Он хотел быть как можно ближе к ней, но смотреть
ей в лицо - даже во мраке - не мог.
- Та девочка у мельницы... была ты?
- Да.
- Я... мог убить тебя...
- Ты и собирался это сделать... но не успел.
Он застонал, прикусив губу.
- Как ты должна меня ненавидеть!
Ее голос был так же ровен и спокоен.
- У меня гораздо больше оснований для ненависти, чем ты думаешь.
- Какая... еще?
- Гермольд.
- Кто? А... этот бывший дружинник... Он-то здесь при чем?
- Помнишь того мальчишку, за которого вы собирались приняться, после
того, как пытали Гермольда?
- Нет.
- Припомни. Это снова была я. Гермольд прежде был дружен с моим
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг