Внезапно у него вырвалось радостное восклицание. Пожар пощадил один из
домов. Конечно, это была просто лачуга, но все же лучше, чем ничего. Хотя...
это могла быть ловушка...
Он спешился. Обнажив меч, толкнул плечом скрипучую дверь. Закашлялся от
пыли, в глаза попала какая-то труха. Однако лачуга была пуста. Очевидно, ее
жители бежали от пожара или набега, побросав все свое имущество. На их
жалкие пожитки Жерару было в высшей степени наплевать, с него хватало и
того, что здесь имелся очаг, а также стол, скамья и даже довольно путная
кровать, на которую была свалена груда овчин. Высунувшись наружу, он велел
одному из разведчиков сообщить, что ночлег для короля найден. К приезду Эда
Жерар успел уже развести огонь, без жалости изведя на растопку то, что нашел
в доме ( а чего жалеть-то? Все равно это барахло больше некому не
понадобится), встряхнул овчины и сбросил одну на земляной пол - для себя.
Эд остался ночевать в лачуге. В прежние года он, может быть, и не ушел
бы от своих воинов, из холода и мрака, где предстояло провести ночь. Но в
последнее время он стал гораздо безразличнее как к людям, окружающим его,
так и внешним обстоятельствам. Да и не поняли бы его, если б он отказался от
лучшего, что могли ему предложить. Какой же он тогда король?
Жерар также ночевал под крышей, но - растянувшись у порога. Это была
его обязанность - охранять короля... и, честно говоря, сегодня это была
приятная обязанность. Потому что его стараниями лачуга была единственным
местом в округе, где была тепло. Он крепко проспал всю ночь. Спал ли король,
он не знал.
Утром он выступили снова. И снова потянулись голые поля, разбросанные
хибары и набыченные замки, и вдоль дороги бродили звери, обнаглевшие, как
люди, и люди, одичавшие, как звери. Злобная, дьявольская издевка над
воспоминанием о том давнем возвращении в Париж - тоже в холода, тоже по
заброшенным дорогам и диким деревням, когда из ворот святого Эриберта
выехало два всадника, а к Парижу подошла армия - тогда тоже было голодно, и
впереди ждала гибельная неизвестность, и они знали, что, даже если они
победят, многие, может быть, все, до того сложат головы... но все были еще
живы, все были молоды, близость опасности лишь возбуждала, и от мороза и
голода веселей бежала по жилам кровь...
У Жерара сейчас кровь бежала по жилам если не веселее, то быстрей. Его
постоянно лихорадило, и он то клацал зубами в ознобе, то прятал, надвинув
поглубже шлем и опустив голову, пылающее в жару лицо. Он стыдился признаться
товарищам в своем нездоровье. Такой позор - сильный воин, а мается
простудой, как несмысленный малец! Ничего... Ничего... Он не раз видел, как
люди терпели боль тяжелейших ран, так неужто станет жаловаться на легкую
хворобу? Пройдет... само пройдет...
Но не проходило. С каждым днем становилось все хуже. Голова болела так,
что следы выступали из глаз и замерзали на щеках, разламывало крестец,
пересыхало во рту. Чтобы никто ничего не заметил, на привалах Жерар держался
в стороне от остальных. Это было нетрудно, так как на привалах все
заботились в основном о том, как раздобыть и поделить еду. Жерар же не мог
проглотить ни куска. И, кажется, он преуспел, скрывая простуду. Но последний
переход до Лаона он уже с трудом держался в седле.
В Лаон они вернулись в день Всех Святых. Били колокола на звонницах, и
это единственно напоминало, что нынче праздник Небесных сил. Но люди не
радовались празднику, наоборот, кое-кто припоминал, что в старые, языческие
времена именно в этот день злые силы справляли свой шабаш.
Когда королевская свита въехала во внутренний дворцовый двор, Авель был
уже там. Ему хотелось броситься перед королем на колени, испросить у него
прощения... Эд то ли не замечал его, то ли не обращал внимания. Пока приор
протискивался сквозь конюхов и обслугу, он молча, глядя перед собой,
подымался по ступеням дворца.
Авель целеустремленно пробивался вперед. Будь люди по-другому
настроены, они бы сразу пропустили королевского духовника, но сейчас они
были слишком измучены. До него донесся грубый голос:
- Эй, что ты там разлегся, как девка?
Приор посмотрел в ту сторону и увидел Жерара, распростершегося на
плитах двора. Какой-то конюх заметил:
- Он задыхается. Дай-ка я ему куртку-то расстегну, чтоб дышать полегче
было.
Так он и сделал. Но, освободив ремни на кожаной, обшитой медными
бляхами куртке Жерара и застежку на рубахе, он отшатнулся, увидев на шее и
груди оруженосца налитые темной кровью и оттого казавшиеся черными волдыри.
Авель тоже их увидел.
- Отойдите все от него!
Он сам испугался звука собственного голоса. Другого - не испугался.
Выбравшись в пустой круг, образовавшийся вокруг Жерара, Авель опустился
рядом с ним на колени. Жерар дышал трудно, сипло хватая воздух ртом. Авель
приподнял его голову и вгляделся повнимательнее. Да. Черная кровь набухала в
пузырях на языке и небе Жерара, обильно высыпавших в его рту и не дававших
ему вздохнуть.
Авель выпустил голову оруженосца и безотчетно поднес руку к своему
покрытому грубыми рябинами лицу.
Ропот ужаса прошел по толпе.
- Черная оспа!
- Господи, спаси и помилуй нас!
Никто не сделал даже движения, чтобы помочь больному. Напротив, люди
старались держаться как можно дальше. И отступали от дружинников, которые
много дней были рядом с больным и, возможно, уже несли на себе клеймо
заразы.
Авель молился на коленях рядом с Жераром. Ему одному не грозила здесь
опасность, но страх поразил его не меньше остальных. Черная смерть вошла во
дворец. Как хищник, алчущий добычи... или как жнец, чья коса сметет все
жизни на пути, и уцелеют лишь немногие?
И на это скопище людей, плачущих, бранящихся, молящихся и
богохульствующих, сверху смотрел Эд. Он понимал, что должен отдать приказ
расчистить одно из казарменных зданий под барак для будущих больных и
послать за лекарями - если они понадобятся. Но он не мог забыть, что только
два человека ночевали в той лачуге, уцелевшей в выгоревшей деревне. Теперь
он знал, почему деревню сожгли. А также знал, что означают озноб и
невыносимая головная боль, уже вторые сутки досаждавшие ему.
Жерар умер три дня спустя. Эд был сильным человеком. Он слег только на
пятый день по возвращении в Лаон.
Есть места, где жизнь не замирает даже в самые лютые холода, даже во
времена бед и лишений. Злачные места. Одно такое заведение лепилось у
городской стены, и первоначальным владельцем было гордо поименовано "У
святого Виктора", ибо располагалось подле ворот, посвященных оному святому,
благодарными же посетителями прозывалось просто Гнилой Хибарой. Собиралось
же здесь погреться городское отребье - воры, нищие, калеки - подлинные и
мнимые, гистрионы, шлюхи, беглые монахи и прочая шваль. Публика почище и
места для возлияний выбирала почище. Поэтому за неделю до святого Мартина,
поздно вечером, когда в Гнилую Хибару ввалился посетитель, явно
принадлежавший к более чистой публике, кое-кто из здешних новичков
подозрительно покосился в его сторону. Это был еще молодой мужчина, среднего
роста, но с широченными плечами и длинными руками, в добротной одежде, при
хорошем вооружении. Лицо он имел чистое, без рябин и шрамов, и зубы были все
целы. Он был уже основательно пьян, и Гнилая Хибара, похоже, являлась лишь
конечной пристанью в его странствии по питейным заведениям, а посему
названные новички склонны были рассматривать его имущество как возможную
законную добычу. Однако хозяин кабака, тощий, жилистый, носатый, не
поддающегося определению возраста, кажется, знал новоприбывшего и не
удивился его приходу, хотя и восторга не выказал. Без лишних слов он
расчистил стол в самом темном углу зала, кого-то вышвырнув оттуда тычком,
кого попросту спихнув под стол, и собственноручно приволок пред посетителя
кувшин с вином и кружку. Приняв все это во внимание, излишне любопытные
вернулись к своей выпивке, своим делам и своим разговорам.
В кабаке было темно. На плошки с горящим жиром хозяин не особенно
тратился, а завсегдатаи его о дополнительном освещении не просили. Как-то
привыкли обходиться без него. Дрова пылают в очаге - и ладно. Из-за тяжелого
смрада немытых тел было почти невозможно дышать. Зато тепло, не то, что
снаружи. Несколько раз хлопала дверь - после "чистого" заявились еще
посетители - но никто не стремился ее придержать, чтобы остальные
раздышались. Что касается чужака, то он, несомненно, поставил себе целью
напиться до посинения, и двигался к этой цели решительно и не сворачивая.
Кабатчик уже пару раз совершал рейды к его столу, заменяя кувшины с вином,
но у того, видать, голова и желудок были крепки, он сидел, не падал, и не
блевал, и продолжал пить. Единственное, в чем сказывалось опьянение -
временами он начинал тыкать пальцами перед собой, точно в лицо воображаемого
собеседника и что-то бормотать, но что - из-за общего гомона не было слышно.
О нем, похоже, все забыли, только один, не в меру упорный по молодости лет
член шляющегося братства поглядывал в его сторону с неодобрением. Должно
быть, ему не нравилось, что в этом скопище язв, парши и рябин кто-то
обходится без подобных украшений.
Когда кабатчик проходил мимо его стола, бродяга дернул его за рукав и
выдал совершенно изумительный в его устах аргумент:
- А этот-то в углу - не платит!
Кабатчик окинул его мудрым взглядом старого мошенника и спокойно
ответствовал:
- А он и не заплатит...
- Так что ж ты?...
Кабатчик вздохнул.
- Усвой, щенок, - от некоторых лучше убыток потерпеть, зато спать
будешь спокойнее. Этот парень - оруженосец самого графа Роберта. Я знаю, что
он за птица. С ним лучше не связываться.
И с тем пошел прочь. Бродяга же, по справедливости названный щенком,
продолжал лупиться в угол. Граф Парижский по своей удаленности от здешнего
круга занимал место рядом где-то с Господом Богом, и человек, приближенный к
столь важной особе, вызывал у бродяги живейший интерес. Он рискнул даже
перебраться за стол оруженосца, примостившись напротив. Тот не обратил на
него никакого внимания, продолжая кому-то объяснять.
- Как что - так не сам, а другие. Ладно, он в своем праве...
- Это что ж ты, - соболезнующе сказал бродяга, - при самом графе
состоишь, а в такой дыре пьешь. Не мог получше места найти, чтобы беса
тешить?
Противу ожидания оруженосец ответил:
- Чем дальше от его графских глаз, тем лучше.
У него у самого глаза были налиты кровью и совершенно бессмысленные.
- С чего бы это так? Граф, говорят, милостив.
- Милостив-то милостив, а возьмет - и ребром на крюк.
Произнеся эту сентенцию, Ксавье вновь припал к кружке с вином и долго
не мог оторваться от нее. Поэтому он не заметил, как его собеседника
отключили умелым ударом сзади ( он вообще вряд ли замечал, что у него был
собеседник) и сбросили на пол, и что вместо одного человека напротив вроде
бы стало двое.
Уставясь тупым взглядом перед собой, Ксавье продолжал:
- Потому что пить мне нельзя... а не пить я не могу... и потому как
найдет это на меня, я всегда испрошусь из дворца - и куда подальше, чтоб он
не знал... а как же мне не пить? На вилле Фредегонды кто сидел? Я.
Он смолк, водя кружкой по столу и не делая больше попыток заговорить,
пока один из сидящих напротив, длинный, тощий, не спросил высоким сипловатым
голосом:
- Это какой же такой Фредегонды? У которой заведение за сгоревшими
банями?
- Мужичье! Темнота... Королеву не знаете...
- Королеву? Нет у нас сейчас королевы.
- Нету. - На лице пьяного появилась странная ухмылка, идиотская и в то
же время жуткая. - А кто знает, почему ее нету? Тоже я. - Он залился лающим
хохотом, сладострастным в своей самоупоенности. Так порой смеются
сумасшедшие. - "Отошло благословение от Нейстрии", - с трудом выговорил он,
все еще давясь смехом и утирая выступившие на глазах слезы и пот со лба. -
Сил нет слушать. "Отошло"... Я вам скажу, кто его отвел... А сам-то! Рыдал,
как младенец. А отраву-то кто вручил? Он. Он же все и задумал...
- Кто? - спросил второй, широкоплечий, с маленькой головой. - Граф
Роберт?
Это довольно редкостное зрелище - когда совершенно пьяный человек мигом
трезвеет, однако из-за сумрака посетителям кабака не пришлось вдосталь им
насладиться. Однако они могли оценить последствия. Вроде бы вусмерть
упившийся оруженосец вскочил на ноги и рванул меч из ножен. Но прежде, чем
он успел его выхватить, обоих его собеседников сдуло с места, и они с
редкостной прытью, обличавшей немалую привычку, понеслись к двери.
- Убью! - хрипел Ксавье.
Он пинком отшвырнул стол и бросился вдогонку. Прочие посетители - те,
кто был в состоянии передвигаться - большей частью порскнули в стороны, но
кое-кто начал заходить Ксавье за спину. Он успел заметить эти маневры и
крутанул мечом вокруг себя, благо ни у кого из собравшихся здесь равного
оружия не имелось. Хозяин, прижавшись к стене, блестел глазками на лезвие.
Боялся он не столько меча, сколько возможных последствий драки. Не помочь
оруженосцу самого графа - потом дерьма не расхлебать... а предать явно
бродячее братство - от своих же не жить.
Но события не оставили ему времени на размышления. В своей ярости
Ксавье зацепил мечом низкую балку, поддерживающую соломенную крышу. Балка
была столь же трухлявой, как и все остальное, и одного удара оказалось
достаточно. Она надломилась с каким-то хлюпающим треском, а затем рухнула,
подмяв младшего из беглецов, который замешкался, споткнувшись о тело
бродяги, в пьяной прострации валявшегося на полу. Удар пришелся ему по
спине. Он свалился рядом с пьяным. Сверху посыпалась груда гнилой соломы,
которую тут же взметнул ворвавшийся сквозь пролом леденящий ветер. Ксавье
мельком бросил взгляд на тело, придавленное балкой, и ринулся вперед...
...чтобы наткнуться на нож, короткий, тяжелый, с деревянной ручкой без
гарды - чтоб удобнее было бросать. Лезвие не перерезало - перерубило сонную
артерию, но Ксавье упал не сразу. Конвульсивным движением он выдернул нож, и
темная кровь забила из раны и полилась изо рта.
Захлебываясь ею, он пал сперва на колени, а потом на бок. Руки его
возили и дергались среди окровавленной соломы. Потом замерли.
Человек, бросивший кинжал, уже успел выскочить за дверь и скрыться в
темноте.
Крокодавл бежал по темной улице. Ноги его скользили по грязи, которую
заморозки превратили в лед. Но ни грязь, ни тьма его не страшили. Наоборот,
они были его союзниками. Нанусу уже не помочь. Вот ведь как - более молодой
и ловкий не остерегся, а Крокодавл, которому уже давно перевалило за
полсотни ( неизвестно когда - он не лгал Эду, когда говорил, что не знает
своих лет) - сумел. Что делать, судьба зла, а судьба шпиона - в особенности.
По крайней мере, он успел поквитаться с убийцей Нануса. Крокодавл не думал
об этом, просто знал, да и некогда была думать. Главное - уйти.
Все городские ворота давно были заперты на ночь, но в условленном
месте, за стеной, с лошадьми ждал бельмастый Вигор, совсем мальчишка еще,
недавно прибившийся к ним и обучавшийся двойному ремеслу гистриона и шпиона.
А через стену Крокодавл надеялся перебраться. Если только... все громче до
него доносился лай собак. В Париже пока не было такого голода, как в
деревнях, и собак здесь не ели - брезговали, а вот кормить - не кормили.
Злобные, почти одичалые псы носились по окраинам... а если добавить сюда еще
и вечные рассказы о волках... Не должно этого быть. Но испытанный прием -
подождать, пока тот, за кем следишь, упьется и начнет болтать, а в случае
чего и разговорить - на этот раз дал сбой. Не всегда везет, как тогда с
Рикардой...
Кажется, к собачьему лаю прибавилось еще что-то. Крики? Топот? О, черт,
неужели патруль городской стражи... в последнее время граф Роберт
чувствительно наводит порядок в своем городе... и не зря, как выяснилось. Но
кто мог подумать, что эти мордовороты окажутся вблизи такой дыры, как Гнилая
Хибара. А может... Ксавье ошибался, считая, что о его запойных прогулках
никому не известно?
Некогда, некогда, некогда гадать! Крокодавл свернул за угол, укрылся в
густой тени. Так и есть - прогромыхали мимо, целая орава, с факелами, при
всей амуниции. Ну, дуйте себе, милые, с богом... пропустив их, он помчался
дальше, хотя бег его постепенно сходил на нет. Все-таки годы давали себя
знать, и сердце колотилось, почти выпрыгивая из горла. К счастью, выпрыгнуть
не успело... вот и нужное место. Сверху стена просела - чинили, видимо,
наспех после осады, а потом поправить руки так и не дошли... и часовые здесь
ночью не ходят, боятся ноги поломать.
Крокодавл достал из-под рваной куртки веревку с крюком. Дышалось со
свистом, добросил веревку до верху только с третьего раза. Лезть тоже было
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг