Он заковылял по усадьбе, восхищенно оглядываясь.
- Изгородь поставили, крышу починили... неужели ты это все сама
осилила?
Она засмеялась.
- Могла бы и соврать, что сама... Но нет. На те деньги, что дала мне
королева, я закупила лесины и наняла людей в Аризентах. Они и чинили.
- Что, меня не могла позвать? Думаешь, от колченогого какая польза?
- Я так не думаю, - осторожно начала она, но он продолжал сердиться.
- Ну, положим, на крышу я не взберусь, но с остальным как-нибдь бы
управился. А то много у тебя осталось от королевиных денег?
- Но меня освободили от податей...
- Все равно. Пока не обживешься, любой грош надо держать за щекой.
Деделла поспешила сменить тему.
- Ты давно видел Винифрида?
- Перед тем, как выехать сюда. Авель опять приволок его в монастырь.
Дабы, говорит, не совсем отстал от наук. Тоже мне, поборник книжной учености
нашелся! Самому до двадцати с лишним годов ни одной буквы втолковать не
могли, а мальчишке всего семь.
- Он, то есть приор, разрешит мне поставлять в монастырь масло и сыр?
- С чего бы ему не разрешить? Только лучше бы нам с тобой договориться,
чтобы я приезжал за тобой. Тут места хоть и спокойные. а все же нехорошо
тебе ездить одной.
- Ничего. - Она старалась говорить безразлично. - Я побольше концы
одолевала... и в худшие времена.
- Я не сомневаюсь в твоей храбрости, - очень мягко сказал он, что было
ему совершенно несвойственно. И тут же продолжал более резким тоном: - Ну,
показывай, что у тебя еще есть.
- Вот хлев. У меня три коровы. Амбар. Сено придется запасать, но
ничего, к этому мне не привыкать. А на том конце двора - сыроварня и
маслобойня.
- Все-таки я не понимаю, как ты со всем этим одна справляешься.
- Честно говоря, я соскучилась по всему этому. Я не бездельничала эти
семь лет, вовсе нет, но все было не то. Я работала не на себя и не на своей
земле. А теперь я бываю еле жива от усталости. Но все равно довольна. И
потом, я не совсем одна.
- Вот как? - настороженно спросил Фарисей.
- Да, я плачу одной вдове из деревни, она иногда приходит мне помогать.
Она могла бы ожидать от него шуточки вроде: "Ты уверена, что это вдова,
а не вдовец?" - но ничего такого не последовало.
- А пахать как же? Я понимаю, что в нынешнем году уже поздно, но
когда-то об этом думать придется? И - тоже одна?
- Ну что здесь такого? Всего одна гайда земли - неужели не справлюсь?
- Угу. И пахать, и косить, и коров на выпас гонять, и доить, и сыр
варить... что еще? Ты надорвешься, даже с помощью этой твоей вдовы. Когда
приор начнет тебе платить... а может, снова попросить у королевы... тебе
следует купить себе рабыню. Или целую семью.
- Нет! - она как будто чего-то испугалась. - Нет, только не рабыню...
- В чем дело? Ты же упоминала, что твоя семья держала рабов - или уж
одного раба, точно не помню.
- Да... Но я этого не хочу.
Фарисей понял, что снова невольно коснулся какого-то болезненного
воспоминания, о котором она, казалось бы, столь открытая и простодушная,
предпочитает умалчивать.
- Ладно. Тогда тебе придется нанять работников. Хотя это и обойдется
дороже, и хлопот будет больше.
- Знаешь, пройдем лучше в дом. Я не успела приготовить обед, но это
сделать недолго. - Деделла протянула ему руку, и они вместе вошли в дом, где
пахло свежей известкой и струганым деревом, и еще хлебом, хотя огонь в очаге
пока не был разведен.
Деделла кинулась было сразу к сложенным у очага поленьям, но Фарисей
жестом остановил ее.
- Нет, погоди. Успеешь. Ты что-то сразу забеспокоилась, когда я
упомянул о наемных работниках. В чем дело? Тебя кто-то обидел?
- Нет. - Дедела удрученно покачала головой. - Но еще в Компендии мне
говорили, будто здешние верят, что на Кюизе лежит проклятие. И люди
приходили сюда работать, потому что я им заплатила, но потом сразу ушли. И
эта вдова здесь никогда не ночует. "Нехорошее место", - говорят в Аризентах.
Знаешь, ко мне у них никакой злобы нет. Однако они говорят, что ко мне,
может быть, здешнее проклятие и не пристанет. А они - другое дело. И поэтому
здесь не останутся.
- А почему они считают тебя защищенной от здешнего проклятия?
- Не знаю...
Фарисей-Фридеберт задумался, прислонившись к тяжелому оструганному
столу. От ирландца Коннала, того самого, что отправился с королем в поход,
человека храброго, болтливого и отчаянно суеверного, он слышал, будто у него
на родине существует поверье, что, ежели у человека не хватает одного глаза,
или руки, или ноги, он либо связан с тайными силами, либо защищен от их
воздействия. А уж колдуны и ведьмы - сплошь одноглазые. Интересно, мрачно
усмехнулся он про себя, что ирландцы говорят о тех, у кого обе ноги
покалечены? Но, должно быть, в Аризентах бытует схожее поверье. Однако, судя
по всему, Деделлу они ведьмой не считают. Иначе она не говорила бы, что к
ней относятся без злобы. Хотя он все равно не собирался делиться с ней
своими догадками.
- Почему ты молчишь?
- Думаю, что тебе предпринять, если не удастся нанять работников.
Похоже, тебе ничего не остается, кроме как выйти замуж.
- Ты опять надо мной издеваешься? - Она опустила руки. - Кто меня
возьмет, урода такого?
- Никогда и ни за что я не стал бы над тобой издеваться. - Она внезапно
почувствовала, что она говорит правду. - Кроме того, ты вовсе не урод.
Урод - я.
В страшном смущении она готова была провалиться сквозь землю, точнее,
сквозь глинобитный пол, но мычание коров вернуло ее к действительности.
- Ой, прости, пожалуйста! Какая я, право, хозяйка! Гость не кормлен,
дом не теплен, коровы не доены...
- Но гость может подождать, а коровы - нет.
Фарисей снова усмехнулся.
Деделла поспешила в хлев. Там она тоже торопилась как могла, но, как бы
ни ругала она себя дурной хозяйкой, хозяйкой она была хорошей и бросить дела
на половине не могла. И подоить, и покормить - все своим чередом. Вытаскивая
подойники, спохватилась - на кого я похожа! Потом решительно сказала себе -
а, все равно лучше не стану. Но все же ополоснула руки в колоде с водой и
отерла лицо рукавом. Мельком отметила - надо бы вычистить старый колодец у
леса, тяжело, конечно, но все же лучше будет потом, чем воду таскать от
реки.
Войдя в дом, она не сразу поняла, что изменилось. Потом сообразила:
стол был накрыт, в очаге пылал огонь. Откуда? Как... ведь он не мог... Мог,
оказывается. Фарисей развел огонь, пока она трудилась в коровнике, покопался
в ее ларе с припасами - на столе стояла миска с хлебом и ломтем сыра от
початого круга, кувшин с пивом и пара кружек, - а сейчас варил похлебку,
сидя на полу и отложив свои костыли. Деделла посмотрела на котел, на очаг,
на костыли, прислоненные к столу, и внезапно поняла, каких трудов ему это
стоило. А потом и все остальное.
Она опустилась рядом с ним на колени, и, прежде чем он успел что-либо
сказать, взяла его руку и поцеловала.
Когда Ксавье пинком сапога отпихнул мусор в сторону, оказалось, что пол
украшен мозаикой. Пышнотелая красавица в развевающихся одеждах держала в
руках большущий рог, явно не боевой и не предназначенный для питья, потому
что из него сыпались розы. Оба глаза красавицы были выщерблены. Впрочем, это
касалось не только глаз, отчего ее клубящееся платье, изначально пурпурное,
было словно покрыто многочисленными прорехами. Над головой ее читалась
надпись: "Fortuna".
- Это еще при язычниках сделано. До благости Христовой, - проскрипел
Марсилий, дряхлый смотритель. - При старой королеве виллу, говорят,
перестроили, а эту пакость оставили. Конечно, убрать бы надо прельщение
дьявольское...
Они переходили из комнаты в комнату. Когда-то на вилле обитала самая
страшная и прославленная из франкских королев, но сейчас здесь правили грязь
и запустение. Марсилий, несомненно, даром ел свой хлеб, отметил Роберт.
Между мраморными колоннами завесами тоньше восточного виссона протянулась
паутина, и уже нельзя было разобрать, что там на колоннах - прожилки или
потеки грязи. Крыша, кажется, была еще цела, хоть и обветшала. Но двери тут
явно не имели привычки запирать - зачем? - и ветер заметал внутрь прелые
листья и палые ветки, которые накапливались на полу годами. Груда камней,
очевидно, раньше была фонтаном, но теперь определить это было уже
невозможно. Впрочем, кое-что из обстановки сохранилось. Каменные скамьи
вдоль стен, мраморный стол в трапезной и мраморная же купальня, заселенная
мокрицами. Все остальное развалилось, сгнило или было просто украдено.
- Старая королева, она ведь как, - бормотал Марсилий, пробираясь вслед
за ними, - сидит здесь и думает, кого бы из народа божьего извести. Одного
знатного сеньера в колдовстве обвинили, так прямо сюда привезли - руки за
спину, и на балке в большой комнате и подвесили, там, где эта бесстыдница. И
так пытали, что сами палачи выдохлись. А кого по темницам разбросает - тем
руки-ноги резали, уши и носы. Кого сразу порешат - считай, повезло. И никто
ей ничего не мог сделать. Вот.
Марсилий мог беспрепятственно бранить давно усопшую смертью неправедной
королеву - Робертины не были в родстве с Меровингами. К тому же Роберт и сам
все это не раз слышал - истории об этой невероятной женщине, простой
дворцовой прислужнице, обманом и жестокость устранившей сперва первую, а
потом вторую жену короля Хильперика, и самой ставшей королевой, давно уже
стали страшной сказкой. Правда, рассказчики обычно забывали добавить, что
оный Хильперик отнюдь не был кроткой овечкой и принимал весьма деятельное
участие в забавах своей кровожадной супруги, не говоря уж о злодеяниях,
которые он совершил самолично, пользуясь данной ему королевской властью. Но
то ли Фредегонда, хлебнув этой самой королевской власти, не пожелала ею
делиться, то ли просто была уже не в силах остановиться - только Хильперик
тоже дождался в свою пору двух ударов кинжалом - под ребро и в живот. "И
тотчас, - написал современный тому хронист, - у него полилась обильная кровь
изо рта и из ран, и он испустил свой злой дух".
- И никто ничего ей не мог сделать, - машинально повторил Роберт.
Удивительно удачно выбрала старая королева убежище для своих злобных
замыслов. До Компендия - рукой подать, а все же на земле графства
Парижского. И пышнотелую красотку, что распростерлась там на полу - не кровь
ли подвешенного на балке префекта Муммола выела ей глаза? - зовут Удача. Это
хорошее место.
- Ксавье! Пригонишь сюда из Парижа пару подвод с некоторыми
необходимыми вещами. Проследишь, чтобы этот богом обиженный все здесь вымыл
и привел в порядок. И увезешь его отсюда в Париж. А сам вскорости поедешь в
Компендий. Там надо будет кое-кого повидать и кое-что передать. Тайно.
Стояла глубокая ночь. На стенах Компендия перекликались часовые. В
спальне королевы горела свеча - королева не могла уснуть, несмотря на
усталость. А может, усталость всему и виной? Или беспокойство? Весь день -
разбор судебных дел. Аббатство блаженной Радегунды предъявляет права на
селение Бринакрия. Сеньер Бринакрии это право отрицает. Обвинение в
укрывательстве беглого разбойника. Кровная месть между свойственниками. Без
Феликса было бы трудно разобраться, все-таки дело свое он знает.
Днем прибыл очередной гонец от Эда. Сполето не удалось взять штурмом,
город обложен кольцом. Осадная война - как это не похоже на Эда! О, Господи,
я все понимаю, я нужна здесь, я не могу оставить Ги, но все же, Господи,
почему меня там нет!
А Ги становится все более своевольным, от нянек удирает, слушается
только ее - и хорошо, что пока слушается. Что ж дальше-то будет? Чтобы
отвлечься, она попробовала вернуться к раскрытой книге - все то же, с юности
любимое, "Утешение философией". Разумеется, не достопамятный список из
дворцовой библиотеки, сыгравший такую заметную роль в ее жизни - тот
безвозвратно погиб в Париже. А этот где-то раздобыл Фортунат. Он, кстати,
Боэция не любил, хоть и сочувствовал трагическим превратностям жизни
"последнего римлянина", но автором его считал сухим и рассудочным. "Любовь
тройного происхождения, а именно - сострадание, дружба и просто любовь. В
телах любовь существует лишь постольку, поскольку она телесна, в боге любовь
существует только как начало интеллектуальное. В человеке любовь - и от
начала телесного, и от начала интеллектуального", - с некоторой иронией
цитировал он и добавлял, что подобное разграничение пристало скорее
математику, чем философу, разумея, что среди трудов Боэция числилось также
"Наставление к арифметике".
Связью единой скрепляет Все лишь любовь в этом мире, Правит землею и
морем, И даже небом высоким. Если бразды же отпустит - Все, что слилось
воедино, Сразу к борьбе устремится. Все, что рождает движенье В дружном
согласии, мигом Гневным противником станет, Мир повергая в руины.
Азарика отложила книгу и подошла к столу. Из вороха карт ощупью
вытащила нужную. Разгладила руками края, прищурилась на свечу, ища на
пергаменте Сполето. Что все-таки там происходит?
- Не нужно говорить о ней. Зачем говорить о ней... сейчас?
- Потому что она может узнать, где ты была, и жестоко наказать.
- Она не наказывает...
- До сих пор. А позавидует твоей молодости, твоей красоте, и...
- О мой любимый, ради тебя я вынесу все, что угодно! И потом, ваша
светлость, я готова остаться с вами и никогда к ней не возвращаться.
Такая решимость несколько напугала Роберта. Ну как дуреха и в самом
деле удерет в Париж? А ведь она нужна ему в Компендии.
- Не в этом дело, - мягко сказал он. - А в том, что она вообще не имеет
права тебя наказывать. Кто она такая? Мужичка с темным прошлым. Ниже
последней рабыни.
- Но говорят, что ее дед был императором...
- Оставим это. Мой брат наверняка выдумал подобную сказку, чтобы
оправдать свою женитьбу. Если бы он захотел жениться на тебе, ему бы ничего
придумывать не понадобилось. Ты благородного рода.
- Любимый! Не надо ревновать! У меня с ним... никогда... ничего...
=- Глупая! ( Это он сказал совершенно искренне). Ты ничего не поняла. Я
только хотел сказать, что ты достойна была бы стать женой короля. Но я, к
сожалению, не король. И королем уже не буду.
- Почему?
- Потому что королем будет Ги. Как ты думаешь, смогу я пережить его?
Вопрос привел Ригунту в полную растерянность.
- Ну конечно... - забормотала она. - Но ведь это столько ждать...
- Да, разумеется, - сказал Роберт и погладил ее по светлым волосам.
Непонятливость Ригунты порой раздражала его, а порой приводила в умиление.
Ему было ее искренне жаль.
А тех двоих - нет.
И тем временем, пока лето шло своим чередом, пока двое могущественных
сеньеров Европы схватились в центре Италии за корон распавшейся империи,
пока двое одиноких, увечных, оскорбленных жизнью людей не могли оторваться
друг от друга в усадьбе на опушке леса, пока смуглая молодая женщина, сидя у
детской постели, склонялась над картами и переносила в Хронику поступавшие с
полей сражений донесения гонцов, на отмытой, подлатанной и кое-как
обставленной Вилле Фредегонды происходили следующие диалоги:
- ...конечно же, ведьма. Разве ты никогда не замечала за ней ничего...
такого? Разве она ведет себя так, как положено?
- Но она ходит в церковь...
- Не в церковь, а в замковую часовню. А там всем заправляет Фортунат. Я
Фортуната сызмальства знаю, он уже тогда был еретиком. А уж как попал под ее
власть... Она и брата моего заколдовала, иначе как бы он женился на ней?
- Да... мне кажется... все эти книги... Никто на свете не читает
столько книг...
- Вот. А что в этих книгах? От кого все эти знания? От кого еще
женщина, да еще низкого рода, могла получить их?
- От дьявола... Может быть, сжечь книги?
- Не поможет. Зло уже свершилось. О, если бы я мог освободить брата от
ее власти! Она сеет между нами рознь, она клевещет ему на меня, из-за нее я
столько лет живу в опале, не видя родного брата! А теперь то, что я далек от
двора, еще горше, потому что я узнал тебя. моя радость. Если бы не она, я
мог бы появляться в замке открыто, и видеть тебя, не таясь.
- Но ведь я уже говорила... я готова бежать в Париж... жить там где
угодно... лишь бы подле тебя... людские пересуды мне ничто...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг