следам грабителей, и староста все подбадривающе махал ему рукой.
Нога Бессаза нечаянно задела голову прикованного, раздался глухой
звук, который так напугал следователя, что у него в глазах потемнело.
- Соляной панцирь окаменел, - с трудом овладев собой, крикнул он
старосте, ибо бедняга, услышав, как Бессаз застонал от страха, вскочил,
бледный и дрожащий.
Еще шаг, и Бессаз повис рядом с прикованным и - странное дело - не
чувствовал ни сострадания, ни омерзения, хотя и касался плечом тела
мученика, над которым так жестоко надругались.
Бессаз был спокоен, наверное, оттого, что не видел его лица, закрытого
соляной маской. Лишь тупой звук раздался, когда Бессаз ударил его по груди
лопатой, но ни комочка соли не отлетело...
- Соль как камень, - повторил он, и староста, который сидел и
переживал, наблюдая за действиями Бессаза, даже привстал.
Соляной панцирь нельзя было снять, не поранив тело прикованного, и
пока Бессаз думал, как быть, вдруг заметил что-то в его правой руке.
- У него что-то в руке, - сообщил он старосте.
Старик тряхнул головой и чуть было не сказал: "Я это знал", но вовремя
спохватился, подумав, какой вышел бы конфуз, проговорись он сейчас.
- Что это может быть? - вслух размышлял Бессаз. - Надо снять
осторожно...
- Попытайтесь, - сказал староста. - И хватит на сегодня... Боюсь, как
бы у вас голова не закружилась от паров...
Бессаз уперся ногами в то место, где, прикрытый соляным колпаком,
выпирал живот прикованного, и стал постукивать лопатой, чтобы раскрошить
соль на его руке.
Узкий и длинный предмет этот наклонился, - видно, прикованный слегка
разжал руку, и, если бы не ловкость Бессаза, который на лету схватил
предмет, он полетел бы вниз, на крышу, и какой-нибудь мушрик из простого
любопытства взял бы и разломал предмет, чтобы посмотреть, что же там
внутри...
Сжав находку зубами, Бессаз поспешил наверх, ибо ощущал уже легкое
головокружение от паров. Староста подбежал и помог ему подняться на
площадку.
- Вот важная улика, - Бессаз облегченно вздохнул и сел, чтобы лучше
рассмотреть предмет.
- Да, тут что-то есть, - согласился староста, заботливо стряхивая с
его одежды соляную пудру. - Извините, что вам пришлось самому спускаться за
этим... Был тут один страж, но он или приболел, или просто решил увильнуть
от дела...
- Фаррух? Я прогнал его. Он большой притворщик, лишь делал вид, что
отгоняет орла...
- И хорошо сделали! Пусть пасет овец... Теперь вы убедились: они
только притворяются... Впрочем, - спохватился старик, - я зря все время
ругаю их, у вас может сложиться дурное мнение и обо мне. Ведь говорят же: у
плохой паствы - плохой пастырь...
- Я о вас так не думаю. - Покрутив в руке загадочный предмет, Бессаз
встал - не терпелось поскорее спуститься вниз, чтобы заняться находкой. -
Усилия добрых людей чаще бывают тщетны. Те, к кому обращена ваша вера,
недостойны ее. Они не ведают, где добро, а где зло... Я же вижу, как вы
стараетесь - без сна и отдыха, - говорил Бессаз, приближаясь к крышам. -
Ваш скромный облик, ваш дом, где благородная бедность соседствует с
душевной щедростью, ваше презрение к суете... но вы не поняты теми, кто
должен с благоговением внимать вам, вместо того чтобы красть цепи.
Чтобы придать своим словам еще большую искренность, Бессаз взял
старосту под локоть, доверительно заглядывая ему в лицо:
- Для кого мы стараемся, к кому обращаем свои порывы, думаю я часто в
тоске и не нахожу ответа... Только знаю я одно - молча и терпеливо делать
свое дело... и вы увидите: вас назовут шахидом [Шахид- мученик за веру],
будут упоминать ваше имя рядом с именами святых.
- Ну что вы?! Вы меня совсем... окрылили. - Старик по-отечески вдруг
прильнул к плечу Бессаза, пустив, кажется, и скупую слезу. - Но и вы, прошу
вас, не поддавайтесь унынию. Это иссушает душу. Верьте! Верьте! И вам
воздастся... - Голос имама стал мягким и вкрадчивым, а жесты полны
изящества. Даже губы его, сухие и жесткие, вздулись, налились краской, и
другой, более греховный человек, ищущий очищения, тут же припал бы к его
ногам, чтобы принять благостный поцелуй в лоб.
Бессаз еле удержался от такого соблазна и сделал энергичный жест
рукой, как бы пытаясь защититься.
- Я не унываю, - пробормотал он. - Теперь я уверен в успехе. Нелишне
было бы добавить "после ваших ободряющих слов", но Бессаз решил смолчать,
чтобы староста полностью не почувствовал свою власть над ним.
На площадке их встретила Майра наигранным весельем, бегала вокруг
отца, шутила с ним, и тот поцелуй, который так опрометчиво не принял Бессаз
после проповеди на холме, достался ей.
Приятно было видеть, что у отца с дочерью вновь сложились родственные,
полюбовные отношения, и все потому, решил Бессаз, что он сблизился со
старостой. Ведь еще вчера дочь была так недоверчива к отцу, ибо решила
действовать с Бессазом сообща, чувствовала его поддержку. Теперь же, когда
двое мужчин сделались союзниками, ей надо было ладить с обоими, боясь
немилости.
И Бессаз переступал порог дома, в котором три человека, бывшие чужими,
решили действовать дружно и в согласии...
VII
Увлекшись историей черепахи, мы на время забыли еще об одном ее
терпеливом слушателе - Тарази. Это тем более досадно, ибо именно Тара-зи
заставил заговорить на понятном нам человеческом языке чудище и мы узнали
пусть пока еще не законченный, сбивчивый, местами противоречивый рассказ
Бессаза, самую что ни на есть банальную, тысячу раз слышанную нами ранее
историю первых служебных шагов молодого человека, неопытного и
самонадеянного, который был вынужден пойти по ложному пути, спасовав перед
трудностями.
Да, старая, как этот мир, история... И для Тарази она была скучной,
даже утомительной, - словом, ничем не взбадривала, не возбуждала
бесстрастного тестудолога. Единственное, чем мог заинтересовать его рассказ
черепахи, - так сказать, моральной своей стороной, ибо вносил некоторую
путаницу в основную идею натуралиста... Но Тарази не торопился с
обобщениями, тем более что и черепаха еще не до конца поведала историю
своего танасуха...
Сейчас она сидела во фраке и недовольно вертела мордой по сторонам.
- Смотри, голубчик, как мне в нем неудобно, - говорила она Абитаю,
оттягивая пальцами воротник и приглаживая его к складкам шеи.
- Встань-ка, встань... - суетился Абитай, смущенный тем, что не угодил
приятелю.
Черепаха нехотя поднялась, но закашляла и села, неуклюже подмяв фалды
своего фрако-халата, - бедняга страдала насморком, и слезы так и текли из
ее глаз, застревая в ямках черных щек.
- А как хвост, не давит? - не в силах сладить с упрямой черепахой,
развел руками Абитай...
- Шею давит... Ну, иди, утомил ты меня, - прогнала черепаха Абитая, и
Абитай, удрученный, вышел и что-то бормотал, видимо ругая себя за
оплошность и неточность в выкройке фрака.
В коридоре, приблизившись к свету, он долго и внимательно смотрел на
свои пальцы, затем стал шевелить ими, как бы рисуя по воздуху. Он вроде бы
исполнял танец - ритуал, - вдевал нитку в иголку, затем засовывал нитку в
рот и щелкал воображаемыми ножницами, что-то удлинял, что-то укорачивал.
Проделав все это несколько раз, но так и не найдя ошибку в выкройке, Абитай
мазнул рукой и заторопился к комнате Тарази, постучал.
- Молодой судья ждут, - заявил он, не дожидаясь ответа. И горделиво
пошел затем по коридору, спустился вниз, чтобы заняться своим обычным делом
- рубкой стеблей, которые каждую ночь вырастали так, что закрывали ворота
снаружи и их нельзя было открыть, чтобы выйти.
Абитаю по-прежнему не разрешали сидеть с тестудологами, слушать
черепаху. Но как близкий приятель он знал о жизни черепахи гораздо больше,
нежели Тарази и Армон.
Вечерами, когда Тарази уходил к себе, чтобы вместе с Армоном
порассуждать об услышанном, Абитай бесцеремонно врывался к черепахе,
приятели обнимались, соскучившись за день, и Абитай гладил ей хвост с
дежурной шуткой на устах:
- На месте, на месте, не оторвали, - и хохотал...
Затем они устраивали пирушку, наедались и напивались вдоволь. И
черепаха, которой надоедал дневной светский, сдержанный рассказ, была
теперь грубой по-хамски, бесцеремонной, пьяной, - словом, получала
отдушину.
За дружеским ужином она снова, более кратко, рассказывала, посмеиваясь
над каким-ниубдь жестом Тарази, его привычкой накручивать кончик бороды на
палец или выдергивать непроизвольно волоски из густых бровей и подолгу
разглядывать их, - говорила о своих связях с Майрой, о блудливых повадках
Фарруха, жалела одинокого старосту, живущего без женщин, - словом, давала
волю своим чувствам и эмоциям.
Его рассказ, днем беспристрастный, с изложением одних только фактов,
унижающих Бессаза своей откровенностью, перечеркивался в его сознании
вечером, во время пьяных оргий. Он чувствовал свое превосходство над
Абитаем - так чувствует себя уверенно человек, продающий за сходную цену
дурное и подлое, в котором нуждаются.
Не в пример Тарази, сидящему с угрюмым видом, не прерывающему
черепаху, не задающему ей вопросов, Абитай, наоборот, был жизнерадостен,
хохотал, поддакивая, восторгался, закатывал в удивлении глаза, пил
ежеминутно за здоровье рассказчика, лебезил и благоговел, - словом, был
благодарным покупателем дурного.
- Ты - прекрасный малый, - обнимал ее в приливе чувств Абитай, затем
подолгу пьяно смотрел на это странное существо - получерепаху-получеловека,
чувствуя, что ущербное вместе со здоровым и делает ее душу отзывчивой. -
Когда к тебе снова вернется человеческий облик, я уеду с тобой. И мы
погуляем на славу! Только ты брось, не работай больше в суде. Это суд и
сделал тебя таким... - И Абитай, зарывшись лицом в ее шерсть на животе,
пускал слезу.
- Решено, приятель, я буду жить тихо, - с дрожью в голосе отвечала
черепаха. И, чуть повернувшись боком, поглаживала кончиком хвоста лицо
Абитая - и делала это так легко и ласково, что Абитаю в самый раз бы
замурлыкать, как коту.
Сейчас, когда Тарази и Армон зашли к черепахе, она, продолжая
растирать шею, ворчала на своего приятеля. Но, помня о крутом нраве Тарази,
тут же, едва они уселись по своим местам, начала чуть возвышенно - нервным
тоном:
- Сегодня, господа, я расскажу о первых признаках недомогания, после
чего я обнаружил на своем теле хвост...
Но Тарази остановил ее и попросил быть последовательной и продолжить с
того, на чем вчера остановились, а именно - с рассказа о предмете, который
Бессаз вытащил из руки прикованного и принес домой.
Бессазу не терпелось сразу же пощупать, разглядеть со всех сторон
предмет, чтобы найти важные улики. Староста следом тихо зашел к нему в
комнату, но, видя, что Бессаз поглощен всецело находкой, так же неслышно
вышел, не желая мешать ему.
Хотя и договорились они работать теперь сообща, деликатный старик
подумал, что есть еще в их отношениях такая незримая черта, которую он не
может переступить без того, чтобы не нарушить тайну следствия.
Бессаз слышал, как старик зашел, но поверился слишком поздно - старик
уже успел выйти.
"Почему он ушел? Я ведь сидел и ждал, что он будет тонко и ненавязчиво
вести меня по пути, который ему выгоден", - подумал в недоумении Бессаз и
окликнул старосту.
Старик сразу явился - на всякий случай он, оказывается, стоял за
дверью и ждал.
- Мне нужна ваша помощь, - сказал без обиняков Бессаз, вертя предмет
перед самым носом старика, чтобы определить его вес. - Посоветуйте, как же
мне снять корку соли и не повредить то, что внутри? Лопатка здесь не
поможет...
- Вы правы, - староста поковырял ногтем корку соли, затем попробовал
кристаллик на зуб и поморщился. - Я принесу пилочку, один надрез - и вы
увидите, что там внутри... А внутри там что-то есть, слышите, какой издает
он странный звук? Послушайте...
Бессаз поднес находку к уху, а староста тем временем сбегал за
пилочкой.
- Ну, как? - спросил он, возбужденно потирая руки, будто давно
истосковался по полезной работе.
- Действительно, гудит... Дайте, мне пилочку и благословите...
Старик прочел краткую молитву, после чего Бессаз стал пилить
осторожно, хотя и торжественно, словно вторгался в чью-то святую тайну.
Соль крошилась и сыпалась на стол, а староста собирал ее на ладонь и долго
разглядывал кристаллики, как бы ища среди них драгоценный. Затем выбрасывал
все это в окно, суетился и был похож на ребенка, которому доверили важное
дело.
Когда Бессаз сделал надрез, пила заскрипела, задев что-то твердое,
которое хрустнуло...
- Есть, - шепнул староста, да так, словно сказал не Бессазу, а в
сторону, стоящему за дверью, будто тот, невидимый, и вел расследование.
Бессаз же осторожно отделил обе части соляной трубки, и на стол упала
тростинка толщиной в два пальца. Точнее, длинный камышовый стебель, похожий
на кальян, которым курильщики вдыхают гашиш.
- Кажется, мы напали на след курильщика гашиша, - хохотнул Бессаз, не
подозревая еще, что это в шутку сказанное и станет впоследствии главным
доводом против прикованного...
Забывшись на мгновенье, староста раньше Бессаза схватил со стола камыш
и разглядывал его лихорадочным взглядом.
- Кажется, вы правы. Взгляните, внутри еще одна трубка, похоже,
каменная, а на самом донышке - пятна копоти... Простите, - спохватился он и
прижал ладонью рот, чтобы скрыть волнение, - я не навязываю вам свои
выводы. Я лучше уйду...
Бессаз пристально посмотрел на старика и усмехнулся:
- К чему вы всякий раз притворяетесь? Ведь мы с вами обо всем
договорились... В чем-то ваши выводы кажутся мне более зрелыми и
глубокомысленными... И в какие-то минуты я доверю вам больше, чем себе, -
одним словом, Бессаз намекал, что ему надоела эта игра и пора старосте
открыто сказать, чего же он добивается от следствия...
Но староста повел себя странно, желая по-прежнему казаться человеком,
ищущим только истину.
- Нет, лучше я уйду, - пробормотал он, - и немного прилягу, устал...
Простите...
Бессаз посмотрел, как он закрыл дверь, затем нащупал в камыше, а потом
и увидел внутри каменную трубку, от которой шел резкий запах горелого.
Осторожно вынул Бессаз эту трубку: по всему было видно, что из нее
когда-то выглядывал язычок огня, потухая и разгораясь снова...
Разложив все это на столе - два спиленных куска соляной трубки, камыш
и отдельно каменную трубку, - Бессаз сидел с озабоченным видом, желая
вникнуть и сделать кое-какие выводы.
Но долго не мог связать по смыслу между собой - ни каменную трубку с
камышом, ни соляную с орлом... хотя - при чем здесь орел? Он ведь уже давно
вычеркнут из дела... И только неуместная шутка о курильщике гашиша все
время вертелась в сознании, как ни желал Бессаз от нее избавиться. Она была
так назойлива, что Бессаз уже хотел поверить в нее, чтобы успокоиться. И
хотя понимал, что каменная трубка со следами копоти сама по себе ничего не
доказывает без связей с другими уликами, но у Бессаза не было ничего
другого, кроме версии о курильщике. Тем более, в его воспаленном,
горячечном сознании она предстала вполне зримо, в ощутимых контурах, даже
картинах.
"Кто обвинит меня в плохом расследовании? - спрашивал себя Бессаз. -
Прикованный был найден после обвала, - значит, убийство это давнее. И
может, убили его не в этой деревне. Ведь рассказывал же староста, что холм
был некогда глыбой соли и приплыл сюда, когда здесь было море... Кто знает,
может, убийству этому много десятков, а то и сотен лет - ведь в соляном
саване труп может сохраниться вечно... А кто опровергнет, что убийство
совершено в другом месте или даже в другой стране? Да, прикованный этот -
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг