Секретарь, однако, не смог повторить. Неожиданно бросившись к
противоположной двери, ведущей к туалетной комнате, распахнул ее. На пороге
появился тот самый кучерявый мужчина, с беретом на голове, обмотанный с ног
до головы в синий шелк. Он ступил навстречу синьоре, шевеля губами, и
высокий каблук его чуть скользнул в сторону по ковру.
Секретарь услужливо пододвинул к нему кресло. Он сел и глянул на
синьору так, словно удивляясь тому, что видит ее. Затем закрыл глаза и
устроился удобно в кресле, приняв смиренную позу. На стене, чуть выше
карты, загорелось табло, замелькало всеми цветами, вырисовывая надпись,
смысл которой гостья не сразу уловила: "Я сказал: все мы принадлежим Аллаху
и к нему возвратимся". Ожила и карта, прочертились по ней короткими
штрихами, замерцали, засвистели, замигали пучки света, очертились выпукло
те места, те точки на материках и странах, где открыто и тайно действовали
боевики полковника... Табло с кратким изречением было связано нехитрым
компьютерным способом с самой картой, на ней постоянно обновлялись сведения
о действиях евроазиафролатинобригад полковника через паутину мировых
спутников, достигая шатра - командного пункта этих бригад. Поиск спутников
улавливал сейчас чуткое ухо Давлятова. Замерцал свет табло, и над картой,
буква за буквой, выстроилось выражение: "Всеад-ская, Анетинародная
Гомологическая Безродная Система Морфема Транснациональных Универсальных
Корпораций..."
Синьора будто вспомнила что-то досадное и нервно положила рядом на
столик пишущий магнитофон. Секретарь, направившийся к выходу, выразительно
посмотрел на нее. И едва закрылась за ним дверь, синьора начала сердито,
скороговоркой:
- Меня заперли в приемной, я прождала там три часа... Понимаю,
полковник, что вы слишком заняты, но все же... Согласитесь, что это
несколько невежливо по отношению к человеку, который когда-то, в пору
романтической молодости, участвовал в похищении Альдо Моро [Итальянский
политик, умерщвленный террористами. (Прим. автора.)]. То, что вы имеете
сейчас на этой карте, стройную систему борьбы... эти тайные центры
выработки стратегии эксплуататоров во вселенском масштабе, все, что нам
удалось выпытать у Великого заложника, - в этом и моя заслуга... Теперь
же... Вы, должно быть, слышали о моих книгах, их читают на многих языках. В
прошлом году, когда меня похитило племя дононга, поднялась такая волна
мирового возмущения, что вождь дононга вынужден был меня освободить. -
Синьора Буффони сделала паузу, пытаясь понять, какое впечатление произвели
на хозяина шатра ее слова о международном общественном мнении.
Полковник сидел в той же расслабленной позе, не открывая глаз и
поглаживая длинный каблук. Буффони задержала взгляд на его обуви, желая
угадать смысл его жеста, и продолжила:
- Полковник Ибн-Муддафи, вспомните свое детство. Вы были застенчивы?
Боялись девочек? Вы были биты жестоко сверстниками?
Ибн-Муддафи, рассеянно улыбаясь, продолжал тереть свой каблук. Синьора
Буффони не выдержала и раздраженно спросила:
- У вас такой жест... Вы что - гомосексуал?!
Ибн-Муддафи на секунду отдернул руку, затем она снова потянулась
непроизвольно к каблуку. И молча, рассеянно улыбаясь, посмотрел полковник
на синьору Буффони. Она подалась телом вперед, чтобы задать следующий
вопрос:
- Правда ли, что вашим бойцам удалось проникнуть во Всемирный склад и
завладеть компонентами атомной бомбы?! И что день рождения пророка
Мухаммеда - мавлюд - вы решили отметить бомбовым ударом по тайному центру
эксплуатации?! - Но ответа не услышала, ибо за шатром послышался какой-то
шум, топот и скрежет затормозившей машины.
Давлятов увидел, как из машины выволокли восковую фигуру с
перевязанными руками и кляпом во рту и бросили в открывшийся бункер. Двое
мужчин и женщина в масках, с автоматами за плечами, проделали все это так
ловко, с такой быстротой, что Давлятов не успел разглядеть в деталях
операцию по захвату заложника.
Ибн-Муддафи устремил свой холодный взгляд на магнитофон синьоры
Буффони, и оттуда раздался женский голос, по-военному отчеканивший:
- Докладывает член малого бюро второго комитета большой трудовой
ассамблеи... Из ада вызволен президент Рокуэлл... Разрешите провести его
через круги чистилища!
Ибн-Муддафи кивнул, и в ответ раздался все тот же звонкий голос:
- Приступаем!
И тут же другой голос, будто случайно оказавшийся на волне, выкрикнул:
- Всем! Всем! Конгрессам! Парламентам! Ассамблеям! Верховным советам!
Выкуп за президента Рокуэлла в размере один миллиард долларов... Если
завтра, к двенадцати часам по Гринвичу, оружие на эту сумму не будет
отправлено в зону Персидского залива, Рокуэлл предстанет перед очищающим
судом за свои преступления... - Магнитофон засвистел, волна сбилась, и даже
чуткий даджаль, навострив было уши, не расслышал списка преступлений
высокопоставленного заложника.
Лишь синьора Буффони, скривив презрительно губы, пошла в очередное
наступление на апатичного Ибн-Муддафи:
- Хорошо, полковник, вопрос ставлю по-иному. Терроризм - это ваше
самое любимое хобби или... на первом месте - гарем?
Вопрос этот почему-то вывел Ибн-Муддафи из равновесия. Он вскочил,
замахал руками и закричал, ослабляя вокруг горла шелковый ворот:
- Я - пророк спасения! Я написал "Зеленую книгу". О, какое это
откровение для всех! Какая казнь! Какое спасение! Я изменил время молитвы,
поста и паломничества. Теперь все тропы ведут не в Мекку, а в святой город
Самум, где я родился... Я - пророк спасения! О, сколько будет спасено!
Сколько казнено! - И неожиданно опустился обратно в кресло, будто разом
истратил все силы. Глаза его потухли, тело перекосилось через спинку
кресла.
Синьора Буффони бесстрастно посмотрела на Ибн-Муддафи и спросила:
- Ваша "Зеленая книга" уже переведена на итальянский язык?
- Это - книга тайн, - прошептал Ибн-Муддафи, вытирая испарину на лбу.
- Она за семью печатями... Но тот, кто раскроет "Зеленую книгу", будет
спасен... - И опять мягко провел рукой по своему каблуку.
Магнитофон на столике продолжал попискивать, записывая их беседу.
- Кого вы больше всего любите представлять в своем перевоплощении -
Александра Македонского, Наполеона или Чингисхана? Вы ведь классический
образчик раздвоенного сознания... - задала свой очередной вопрос синьора,
но ответа и на этот раз не получила. За ее спиной появился секретарь и,
щелкнув пальцами, кивнул на дверь, давая понять, что аудиенция окончена.
Синьора Буффони, бросив на дремавшего Ибн-Муддафи ироничный взгляд,
пошла к двери приемной, сжав в ладони мини-магнитофон. Дверь открылась, и
она опять оказалось запертой в приемной комнате.
Давлятов повернул свою ракету и заметил, как на площадку недалеко от
шатра двое бородатых мужчин, в потертых джинсах, с автоматами на весу,
бегом вынесли стол. Поставили и вытянулись по стойке "смирно" по обе его
стороны. Откуда-то появилась та самая дворничиха, по имени Барбара
Бальцерани, и смахнула тряпкой пыль со стола. На минуту задержавшись,
что-то неслышно прошептала, как клятву. Затем ушла в сторону, уступив свое
место другой, молодой женщине, босоногой, в джинсовом одеянии, которая
помахала каким-то листом и стала читать:
- Именем народной ячейки народного бюро народной ассамблеи... Буффони
Патриция, журналистка, - слово это судья подчеркнула, брезгливо кривя губы,
и голос ее, долетевший наконец до слуха Давлятова, поразил его знакомыми
интонациями.
- Боже, это же Шахло! - воскликнул Давлятов, повернувшись к
На-хангову, мрачно наблюдавшему за картиной чистилища. - Бывшая моя
подружка, искусствовед... Шахло! Мне говорили, что она вышла замуж за
какого-то нефтешейха и уехала с ним... Но я никогда не думал, что шейх
направит доверчивую Шахло на преступный путь... Надо ее спасти, вызволить
из этого ада! Она действительно доверчива, романтична и возвышенна! Шейх ее
погубит.
- Да, это Шахло, - угрюмо подтвердил Нахангов, будто в
действительности знал Шахло по ее шахградской жизни.
- Буффони Патриция обвиняется в том, что не устояла перед буржуазной
любовью, вышла замуж и родила двух детей. Она одевается антирево-люционно у
парижского модельера, пользуется духами, губной помадой, кофемолкой,
противозачаточными пилюлями, стиральной машиной, имеет права на вождение
собственной "тоёты". Приговор...
Магнитофон в руках синьоры Буффони, в нетерпении снующей взад-вперед в
запертой передней, свистнул и заглушил последние слова судьи.
В следующее мгновение судья и двое ее заседателей, опрокинув стол, уже
бежали к "тоёте", одиноко стоящей на площадке. Открыв капот, засунули
что-то туда и отошли к пальме, чтобы наблюдать.
Секретарь Ибн-Муддафи появился снаружи, открыл дверь ключом и, щелкнув
пальцами, дал понять синьоре Буффони, что она свободна.
Синьора Буффони, не теряя ни минуты, настроила магнитофон и,
направляясь к машине, на ходу стала передавать в редакцию свой репортаж:
- Внимание! Название репортажа "Хобби бедуина"... Не слышу! Это
"Нью-Йорк - Бостон - Чикаго. Гэб-блэб"? Тьфу, дьявол! Не слышу!
Сколько? Миллион долларов? О'кэй! Продаю репортаж "Нью-Йорк - Бостон -
Чикаго..." - Синьора открыла дверцу машины, села, повернула ключ... и
раздался такой взрыв... за считанные секунды куски разорванного тела, части
машины, пишущий магнитофон поднялись к чертям, где висели, наблюдая за
картиной, Нахангов с Давлятовым, и полетели мимо них в бездну...
Взрывная волна чуть было не вышибла Давлятова из ракеты, и,
потрясенный случившимся, он крикнул, нагнувшись через борт своей ракеты:
- Шахло! Остановись! Опомнись! Ради нашей прошлой любви... Судья
встрепенулась: услышав голос Давлятова и возмущенная самим
упоминанием слова "любовь", подняла автомат и дала очередь в сторону
ракеты.
Несколько пуль просвистели рядом, и Нахангов ахнул, обхватив голову
руками.
- Сумасшедший! Разве можно говорить женщине о любви... тем более
прошлой?! - проворчал он в сторону Давлятова, и даджаль одобрительно махнул
ушами, всматриваясь выпученными поросячьими глазами в картину чистилища.
Из приемной комнаты вкрадчивыми шагами вышел секретарь и запер снаружи
дверь на ключ. Бросив взгляд на ярко освещенную площадку с пальмами перед
шатром, он облегченно вздохнул, словно избавился от тяготившего дела.
Из-за пальмы вышли судья и двое ее заседателей, продолжая махать
руками так, будто каждый из них был подвержен внушению. Сзади них покорно
шла молодая женщина с затравленным, бегающим взглядом. Увидев секретаря,
она сделала шаг в его сторону, словно ища у него защиты, затем опомнилась и
направилась за своими судьями.
Зато судья подошла к секретарю, сделав знак попутчикам, чтобы те
следовали дальше.
- Предок, я случайно нашла в кармане твоего соглашательского
велюрового пиджака вот эту бумагу. - Порывистым жестом вынула она из
планшета на боку какой-то лист, но, заметив, что секретарь очень пристально
смотрит на женщину, которую ведут на площадку, где лежат аккуратно
отшлифованные доски, пояснила, презрительно скривив лицо: - Ее приговорили
за порочное желание стать матерью.
Секретарь дернул плечом, будто опомнился, и, взяв в руки лист, стал
читать вслух:
- "Заявление... Довожу до вашего сведения, что гражданин Ахмет
Дав-лятов, проживающий по улице Староверовской, дом шесть, в преступных
целях изготовил бомбу, которую закопал у себя под домом..."
- Сволочь! Провокатор! - задохнулся Давлятов, словно глотнул
раскаленного воздуха. - Это Абду-Салимов! Отец Шахло!
- Разумеется, Абду-Салимов, - проворчал Нахангов, будто недовольный
тугоумием своего попутчика.
- Значит, от его доноса... хватил удар моего отца! - возмущенный,
потрясал Давлятов в воздухе кулаками, и если бы вовремя не вспомнил, что
летит на игре-ракете, то направил бы ее на голову Абду-Салимова. - От
доноса! Доноса!
Возле его уха пропищал мини-магнитофон, ставший спутником ракеты и
описавший свой очередной круг. Впитав в себя бранные выражения Дав-лятова,
мини-магнитофон синьоры Буффони просигналил их до чуткого слуха
Абду-Салимова, все еще читающего заявление, написанное им в бытность
шахградским резвым режиссером.
"Сволочь! Провокатор!" - от ругательств этих Абду-Салимов, в
потустороннем своем воплощении ставший теперь Ибн-Абу-Дабу, сердито задрал
голову кверху и увидел две светящиеся точки, застывшие над чистилищем.
- НЛО, - просто, как о чем-то привычном, сказал Ибн-Абу-Дабу, небрежно
подняв палец кверху, и пошел дальше, засунув бумагу в карман своего кителя.
Дочь-судья даже не удосужилась посмотреть наверх, чеканным шагом
направилась она к месту экзекуции. Заседатели уже положили доску на живот
беременной женщине, безропотно вытянувшейся на бетонной площадке, и стали
на края доски сапогами и запрыгали так легко, улюлюкая, словно это было их
самой желанной потехой. Веселые возгласы заседателей заглушило попискивание
мини-магнитофона, сделавшего очередной виток и в беспорядке раскручивавшего
ранее сделанную запись. Послышалось: "Вы гомосексуал?", затем, после свиста
и невнятного бормотания, отчетливо: "О, какое откровение для всех! Какая
казнь!"; снова сбитая свистом и шипением: "Это "Нью-Йорк - Бостон - Чикаго
- Гэб-блэб"? Тьфу, дьявол!" И голос, которого Давлятов поначалу испугался:
"Остановись! Опомнись! Ради нашей... Сволочь! Провокатор!.." - и вслед за
шипением и пыхтением: "Конгрессам! Парламентам!.. Выкуп за президента... к
двенадцати часам по Гринвичу... не будет... за свои преступления..." - и
возгласы прыгающих на конце доски: "О-о-х-х-х! Хо-ро-шо... Еще ра-аз!"
Глаза Давлятова слезились от напряженного взгляда. На секунду он отвел
от лица бинокль, чтобы протереть вспотевшие окуляры. Едва приставил он
снова тысячесильный хитрый инструмент к глазам, как крупно и четко
очертилась картина шатра, противоположной стороны зала, со своей приемной
комнатой.
У двери приемной комнаты мелькнула фигура привратника, вставившего
ключ в замочную скважину. Но прежде чем поднести к двери ключ, привратник
нагнулся и взглянул через замочную дыру.
- Кабинет ваш свободен, - доложил он человеку, подошедшему сзади с
таким видом, будто присутствие тут ему было в тягость. Был он в кителе, с
зачесанными назад черными как смоль волосами, правой рукой держал потухшую
трубку у рта.
Привратник несколько раз повернул ключ в двери, но заржавевший замок
не поддавался. И по тому, как он крутил рукой, по присущему только ему
жесту, Давлятов узнал в привратнике Шаршарова, беллетриста и диссидента.
- Это он! Подлец! Как он попал сюда?! Значит, опять улизнул от рук
правосудия! - закричал пораженный Давлятов, но тут же услышал отрезвляющий
голос своего попутчика по рискованному путешествию в недрах земли:
- Лично я бы вам не позавидовал, окажись вы там, голубчик...
Дверь по-прежнему не поддавалась, хотя Шаршаров и налегал на нее,
пытаясь поддеть.
Шеф его, доселе апатичный, проявил легкое нетерпение, глянул на часы.
- У нас здесь, как в рядовой районной поликлинике, - глухо сказал он,
- до двух часов кабинет занят урологом, а после двух до вечера -
психиатром, пользующимися одними и теми же урологическими инструментами. -
Смысл сказанного только частично был ясен Давлятову - он лишь понял, что и
здесь, в чистилище, ощущается нехватка кабинетов и из-за этого начальники
работают в две смены неполный рабочий день. Он даже испытывал злорадство по
поводу того, что Шаршарову не поддается дверь. Но наконец привратник открыл
ее, услужливым жестом показывая шефу в тот самый зал, где Ибн-Муддафи
принимал журналистку.
Шеф с недовольной гримасой вошел в зал и потянул носом воздух,
чувствуя неприятный запах.
- Ты ведь знаешь, что меня мучают запахи, - недовольный, обратился он
к Шаршарову. - И даже изобразил мои мучения в своем романе. А о простой
вещи - прийти сюда на пять минут раньше и проветрить шатер - ты не
догадываешься. Все вы большие мастера в воображении и изображении, а когда
дело доходит до реальной жизни, элементарного понимания и сочувствия в вас
нет и нет... не хватает! - продолжал он, устраиваясь поудобнее в кресле и
глядя почему-то не в лицо привратника, словно стыдясь своего старческого
брюзжания.
Шаршаров, пододвигая к нему столик с какими-то бумагами, пытался
оправдаться:
- Сегодня полковник увлекся беседой и вышел отсюда не за пять минут,
как обычно, а ровно в два. Поэтому я не успел, хотя очень хотел... Не
верите?! - вдруг ударил он себя по-мужицки в грудь, как бы выражая гнев.
Шеф протянул было руку к столику, чтобы взять папку, но передумал и,
явно оттягивая время начала службы, проговорил совсем миролюбиво:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг