"..Желаю/ем/ успеха..." - отчеканил хвост фразы телеробот и после
короткого визга, свиста, означающего паузу, настроился повторить
записанное: "Гражданин/ка/..."
Давлятов чертыхнулся, повесил трубку, затем снова снял, чтобы
накрутить вокруг диска номер, который подсказал ему телеробот: 33 - 22 -
02.
- Академик Златоуст слушает, - послышался на том конце провода голос
человека, только что проглотившего кровавый бифштекс, но еще
наслаждающегося вкусом мяса во рту, отчего голос его казался сочным, но и
не совсем ясным.
- Товарищ Златоуст? - удивился Давлятов.
- Да?! Да?! - подбодрил его Златоуст. - Это гражданин Салих. Рад вас
слышать... Что случилось? Я вас весь вечер прождал.., в назначенном
месте...
- Я это место не вспомнил... - не своим, хриплым голосом сказал
Давлятов и почему-то снова подул в трубку. - Алло?
- Ах, не вспомнили! Как жаль! Третий столик справа в ресторане "Звезда
Востока". Вспомнили теперь? Ах вы такой-сякой, - слегка добродушно пожурил
его Златоуст.
- Мне место нужно в Хантемировском кладбище, - неожиданно для себя
выпалил Давлятов. - На участке, где покоятся министры, академики...
На том конце провода отчетливо прослушивалась тяжелая пауза, словно
вместо сочного вкуса мяса во рту Златоуст ощутил горечь желчи и
поперхнулся.
- А вы, гражданин Салих, не потеряли чувство юмора в эти сумасшедшие
дни - похвально! - с досадой проговорил Златоуст. - Никогда бы не поверил,
что вам, потустороннему человеку... в потустороннем мире было спокойно
лежать рядом с министрами и академиками. Никогда бы не поверил! Будьте
здоровы! - И тот конец провода донес до уха Давлятова короткие гудки.
"Пропесочил", - усмехнулся Давлятов, но тут же наполнился гневом.
Захотелось сказать ему в лицо... в ухо все, что думал Давлятов о
Хантемировском кладбище, об академике, сейсмонауке и прочее, прочее
критическое, либеральное, чему научился в то короткое, но яркое время,
когда сочинял для альманаха "Белая медведица". Но вместо Златоуста ему
проскрипел на ухо тот самый робот, нудный и леденящий: "Гражданин/ка/, если
ты/вы/..."
- Если мы, вы, они... - передразнил его Давлятов и повесил трубку.
Кстати, сделал это вовремя, ибо очередь, собравшаяся у кабины, уже желая
выдворить его оттуда силой, угрожающе постукивала по стеклу.
Давлятов выскочил прямо на очередь, которая от неожиданности
отпрянула, и заторопился к открывшемуся недалеко проспекту.
Страшное ощущение непричастности охватило его. Неужто, подумалось
Давлятову, все это из-за того, что не мчится он сейчас в дрезине по сырым
тоннелям, со стальной каской на голове, направляя луч фонаря на округлые
поверхности, затянутые трубами и кабелями, желая обнаружить трещину от
давления или смещения земли, зловещий вестник предсказанного...
катастрофического...
С каждым днем все заметно нагнеталось... и уже близко к тому
последнему, предсказанному сроку... "...но не позже тридцати дней...",
толпы, собирающиеся на открытых пространствах в один и тот же час, редели,
излучая все более слабые и слабые дозы электрического поля страха...
И не оттого, что все меньше шахградцев верило в роковой день,
устремлялись они теперь подальше, в еще не тронутые сентябрьским духом,
зеленые местечки за городом - Кумчан, Данган, Ичмуллу, где за последнюю
неделю натянули, подняли, надули палаточный городок на пятьдесят тысяч
семей, и еще ехали и ехали мимо милицейских постов... Градосовет в первый
день решил было выселить палаткожителей, не имеющих на такое жительство
разрешения, но Адамбаев вовремя вспомнил, что за чертой Шахграда его власть
кончается, и передал дело о незаконном заселении зеленых местечек в
облсовет, который оказался, в свою очередь, не таким волевым, собранным...
под стать своим ленивым, полусонным владениям; словом, по сей день не
решили, что делать с палаточным Шахградом.
В этот вечер праздношатающийся Давлятов решил переждать десять часов
не у себя в квартале, а в Большом сквере. Еще задолго до этого часа он
занял место на скамейке и стал смотреть на прохожих - в упор и вызывающе,
чтобы скрыть смущение. Он бы, конечно, успел доехать до дому, чтобы
переждать интригующий час вместе с Анной Ермиловной, Мелисом в кругу
знакомых, с которыми всегда легче.
"Но пусть они выяснят все с Мелисом до моего прихода. Не хочу иметь к
этому отношения", - думал Давлятов.
Он заметил новую странность в поведении шахградцев. Напряжение,
возраставшее изо дня в день, выработало в них обманчивую реакцию. Они
научились скрывать страх друг перед другом, и теперь замкнутые, бескровные
лица-маски, на которых не мелькало ничего искреннего - ни удивления, ни
досады, выдавали в них людей опустошенных, изломанных, не живущих, а
играющих отведенные им роли в этом многочасовом спектакле.
Если бы Давлятов обладал способностью мысленно сжимать пространство,
то увидел бы в одно и то же время, но в разных местах Шахграда стоящего в
толпе и фемудянского академика, с которым разговаривал по телефону, и
Шаршарова, которого давно не видел, и Салиха, на белое одеяние которого
никто не обратил внимания, и даже того маленького человека со злыми
глазами, которого какой-то шутник прижал к дереву и сделал на нем отметку,
будто измерял рост... И еще увидел бы он, как к толпе, ежевечерне
собирающейся в его квартале, подъехала милицейская машина. Милиционер
подозвал Мелиса, на виду у всех втолкнул его в машину и увез в неизвестном
направлении.
XVI
Анна Ермиловна ждала сына у ворот, напряженно всматриваясь в темноту,
и, увидев его, встрепенулась и в отчаянии заломила руки.
- Боже! - воскликнула она. - Они... ты прав, тысячу раз прав!
Действительно убили! Жестоко и бессмысленно! Мелиса забрали прямо на
площади, у всех на виду... Но я уверена, его вынудили дружки, сам он на
такое неспособен.
- Так быстро забрали? - Почему-то больше всего это поразило
Дав-лятова.
- Они пошли и сами на себя заявили, - Анна Ермиловна ухватилась за
косяк ворот, почувствовав головокружение. - Ах, как я нервничаю! Я побежала
за машиной и кричу: "Мелис, Мелис, почему ты это сделал? Скажи, что это не
ты, тебя вынудили..." А он улыбается, довольный, прижатый с обеих сторон
милиционерами, и отвечает: "Так надо было, дорогая Анна Ермиловна, во имя
спасения города. Жертвоприношение земле для ее успокоения... Земля не
приняла кровь той меченой верблюдицы... Нужна была человечья... Спите
теперь спокойно, граждане! - махнул он толпе. - Спите спокойно и помните
Мелиса... пророка нового времени, спасшего всех вас..."
- Позер! - недовольно проворчал Давлятов, ступая за матерью во двор. -
Хороший подарочек получил я от Мирабова, век буду помнить.
- Ну при чем здесь доктор? - Анна Ермиловна, обессиленная, опустилась
в кресло, поежившись от прохлады. - Ты бы видел, как рыдала его дочь Хури,
побежав вместе со мной за машиной... безутешными слезами... "Я чувствовала,
что это мой родной брат - его мой папа-принц потерял у моря. Теперь я
обязательно найду своих настоящих родителей", - заявила она ошарашенному
Мирабову.
- У каждого свои заботы, - неопределенно выразился Давлятов. - Ну,
почему ты здесь расселась? Пойдем в кабинет и обсудим, как нам вести себя в
этой ужасной истории...
- Ты всегда боялся брать на себя ответственность, - с недовольным
видом поднялась с места Анна Ермиловна. - И сейчас, не бойся,
выкрутишься...
- А при чем здесь я? - удивился Давлятов. - Он у меня всего две
недели... и как бы я ни пытался его воспитывать...
- Две недели и двенадцать лет, - загадочным тоном перебила его Анна
Ермиловна, будто что-то вспомнив наконец. - Да, да, друг мой, - именно
столько времени ты знаешь Мелиса.
- Что за чушь?! Что за аллегория?! - возмутился Давлятов.
- Скоро! Очень скоро ты поймешь, что это за аллегория, - ответила Анна
Ермиловна, закрывая за собой дверь спальни и оставив Давлятова в
растерянности. Он постоял возле двери, чтобы сказать что-нибудь
примирительное, но не решился и просидел в своем кабинете в оцепенении до
самого рассвета.
А на следующий день он узнал от следователя Лютфи (как потом
выяснилось, родного брата посредника Бюро гуманных услуг) все подробности,
детали и всю тонкость жертвоприношения. Из свидетельства очевидцев,
признания самих подростков, а также из тщательного осмотра места
происшествия и трупа мужчины средних лет вся картина той ночи сделалась
такой выпуклой, что слепила глаза.
Эти трое подростков, старшему из которых, Равилю, только что
исполнилось шестнадцать лет, покружившись с криками вокруг костра, как они
делали это каждый вечер, с наступлением темноты незаметно отделились от
компании и, подавленные, поплелись в сторону лесопилки.
Угонять сейсмочувствительных овец или коз у доверчивых шахградцев
становилось все труднее, сегодня же вообще вся компания довольствовалась
лишь двумя крадеными курами, которые были общипаны и зажарены на жертвенном
огне. Набросились, выхватывали каждый по куску, этим же троим вообще ничего
не досталось, потому они весь вечер были угрюмы, танцевали вяло,
выкрикивали что-то хриплое и все время норовили лезть в драку. Мелиса даже
в огонь толкнули, брови у него опалились. Отпрянув назад, он упал, пополз
на четвереньках, Равиль и Петро - второй из этой тройки - с разбега прыгали
через его спину, свистя и улюлюкая. В каждом слове и жесте чувствовались
скованность и отчаяние. Так и простились, разошлись небольшими группами,
уходя в Шахград переулками, через пустыри, мимо лесопилки, а свернули,
чтобы помыться в душевой.
На лесопилку они всякий раз проходили свободно, минуя железную калитку
недалеко от больших ворот, и охрана, ослабленная напряжением этих дней, не
очень-то отличала своих от чужих, только вскакивала она, когда у ворот
останавливалась машина с грузом. Охранники махали руками, требуя
документов, затем лениво возвращались в сторожку. Так совпало: всякий раз,
когда подростки приходили на лесопилку, вторая смена заканчивала работу, и
им приходилось мыться в душевой вместе со взрослыми. Взрослые принимали их
за своих, и подростки, особенно старший, Равиль, рады были оказывать им
знаки внимания: одному натирали спину, другому подавали с вешалки одежду, и
старая душевая, дыры которой были забиты наспех фанерой, оглашалась
веселыми криками, смачными шутками, анекдотами.
Сегодня Мелис почему-то был смущен, ему казалось, что все обращают
внимание на его обгоревшие брови. Собственное лицо ему казалось
одутловатым, с неестественным выражением. Он все всматривался в запотевшее
зеркало, ругая себя за то, что не ответил по достоинству шутнику,
толкнувшему его прямо в огонь. И в глазах собственных друзей казался теперь
слабым, и эта слабость как будто размягчила его тело. Струя душа не
бодрила, наоборот, сковывала движения, и Мелис в беспокойстве то заходил
под душ, то снова выходил из-под струи и садился на скамью возле вешалки.
Равиль и Петро смеялись, толкали друг друга, отпуская остроты. Рабочие
подхватили их шутки, и в этой общей атмосфере шума Мелис вдруг задел ногой
кого-то, лежащего под скамьей. Нагнулся и в полумраке увидел спящего
мужчину, видно заползшего сюда пьяным. С одного взгляда было видно, что это
бездомный спившийся, опустившийся человек, ночующий где попало. Мелис пнул
его ногой, но мужчина не проснулся...
Мелис вскочил вдруг, возбудившись, и бросился под прохладную струю
душа. Взрослые один за другим покидали душевую, и Мелису было интересно:
заметил ли кто-нибудь из них лежащего под скамьей. Рабочие садились на
скамью, надевали обувь, переговаривались; хотя рука лежащего, словно
согнутая в судороге, выглядывала из-под скамьи, никто не обратил внимания
на него.
Подростки поплескались от души, довольные тем, что остались одни.
Только Мелиса тревожила обида, чувство ущемленности. Так и хотелось ему
вытащить спящего из-под скамьи под струю душа и насмехаться над ним, чтобы
показаться сильным.
- Смотрите, гость, - сказал он и наступил пяткой на руку лежащего под
скамьей. Нажал сначала легко, затем с силой.
Мужчина еле слышно застонал, но не проснулся.
- Сладко спит, сурок! - вымученно засмеялся Равиль и пошел к выходу.
Петро даже не посмотрел на спящего.
Равнодушие Петра больше всего и задело Мелиса. И когда они вышли на
пустырь слева от лесопилки, Мелис вдруг остановился и сказал решительным
тоном:
- Это же он! Я узнал... Это он зимой с меня шапку сорвал - и скрылся!
- И бросился обратно к душевой, зная, что и друзья, хотя и без особого
желания, пойдут за ним, понимая, что это какая-то причуда Мелиса, - ведь не
мог даже разглядеть лицо лежащего в полумраке под скамьей, а тем более -
узнать его.
Мелис забежал в душевую и какую-то секунду стоял возле скамьи в
нерешительности. Но когда Равиль спросил: "Это он, ворюга? Не обознался?" -
Мелис изо всех сил пнул лежащего ногой в бок, приговаривая: "Он! Будет
знать, как шапки срывать! Он, конечно!"
Мужчина застонал и забился дальше, к стене. Мелис второй раз достал
его ногой, и тогда все втроем схватились за край скамьи и отодвинули ее в
сторону. Мужчина с трудом сел, обхватив голову руками.
- За что, ребята? - спросил он с ужасом в голосе.
Мелис размахнулся и ударил его по рукам изо всех сил, приятно чувствуя
упругость своих мышц.
- Посмотри на меня! Если узнаешь - поймешь за что! Не узнаешь -
напомним!
Мужчина мутным взглядом посмотрел на Мелиса и повалился со стоном на
бок.
- Берем его под руки - и на пустырь! - скомандовал Мелис таким тоном,
что Равиль и Петро, хотя и были старше его, обхватили лежащего, стали
поднимать на ноги. На ногах он не стоял, и они поволокли его по освещенному
двору, мимо работающих. Взрослые посмотрели в их сторону, но ничего не
спросили.
- Помогите, братцы... невиновен я, - слабым голосом позвал мужчина
кого-то, чувствуя, как злая сила в образе этих трех подростков вцепилась
ему в горло, чтобы вытрясти душу.
Последний раз он попытался звать на помощь, когда волокли его мимо
охранников. Но те даже с места не сдвинулись, глянули из окна: выводят из
лесопилки пьяного бродягу, значит, так надо, сказали охранники друг другу.
Взять с него нечего, одежда засаленная, ведут не грабители...
Оттащили подростки и бросили почти бесчувственное тело на камни
пустыря. И едва мужчина ударился головой об землю, сразу ожил и попытался
бежать на четвереньках из последних сил. Петро, чтобы не показаться
пассивным, решил не отставать в удальстве от товарищей. Двумя прыжками он
догнал и бросился со всего маху тяжестью тела на пьяного и прижал его к
земле.
- Лежать! - скомандовал он. - Не шевелиться! - И, сидя на нем верхом,
ударил кулаком по затылку.
Равиль помог, пнул лежащего ногой в бок. Мелис прыгнул на него со
всего маху. И так втроем били лежащего, бессловесного, притихшего, до тех
пор, пока он еще шевелился, еще стонал... а потом притих...
От ударов по его телу, ставшему плоским и совсем как ватным, уже не
чувствовали удовольствия. Били все слабее, все мимо...
Тяжело дыша, первым отошел Равиль, за ним Петро с чувством
выполненного долга. Мелис еще постоял над телом, повернул его ногой на бок,
но при свете слабой луны не разглядел, жив ли он. Ничто в его душе не
защемило, ничто не откликнулось. Только мысль мелькнула: "Я - сильный, я
заставлю себя уважать..." Видя, что друзья удаляются в темноту, Мелис
побежал за ними, но вдруг остановился и попросил:
- Подождите меня... - И побежал обратно, повернул лежащего на спину и
только теперь по каким-то еле уловимым признакам понял, что мужчина
мертв...
- Земля... прими его кровь и успокойся, - прошептал Мелис, чувствуя,
как вместе со страхом за содеянное в его душу вкрадывается облегчение,
будто это должно было возвысить его над серым и будничным...
Вот то общее, что узнал Давлятов у следователя, и сразу же решил, что
эта история касается его лишь постольку, поскольку Мелис - его приемный
сын, и история эта локальна, без далеко тянущихся связей. Именно в этом как
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг