Господень воевать ездил... Мурцуфлу помогал... Семеркой прикидывался... Ну
и ну...
Но потом ситуация стала резко портиться.
Раскаленная до звездных температур игла прошила крабовский мозг, и
вместе с ней он воспринял мысль, исходящую, скорее всего, от Сияния лично.
Ты что, на неприятности напрашиваешься? Кто тебя уполномочил на такие
шаги? Теперь смотри, что из этого получится...
И вдруг Крабов почувствовал страшную силу, отрывающую его от судейского
стола. Не успел он глазом моргнуть, как декорации переменились - он, Иван
Петрович, стоял напротив еще ярче всполыхнувшего Сияния, а Макар
Викентьевич Фросин сидел на крабовском месте и с любопытством рассматривал
.нового подсудимого.
Иван Петрович стоял, неторопливо размышляя о своей жизни, и удивлялся
ей, и понимал, что исповедь предназначена не для него самого, что не он, а
другие, облеченные непостижимой для него властью, будут копаться в этой
жизни, заглядывая в любые, даже самые интимные уголки, и делать выводы,
делать самые решительные выводы. От такого соображения у Крабова
закружилась голова. В медленном хороводе судейских столов с приклеенными к
ним ухмыляющимися, добродушно или злорадно ухмыляющимися физиономиями,
замелькали голубые полупрозрачные тени, в которых Иван Петрович, несмотря
на охватившую его слабость, сразу же признал свои давно испарившиеся мечты.
"Забавно,- думал он,- мне казалось, они навсегда исчезли. Надо же... И
в самом деле, почему я забросил свою идею квантового интеллектуального
поля? Я ведь по-настоящему верил в существование чего-то, подобного
звуковым квантам в металле, что вполне реально взаимодействует с людьми и,
в свою очередь, делает их реальными, то есть осознающими свою человеческую
природу. Может быть, вовсе не это Сияние - квант древнейшей идеи,
именуемой Богом, послало мне свой проклятый дар, а просто сами кванты
интеллектуального поля случайно выстроились, образуя когерентные цепочки
вокруг моего мозга и тысячекратно усиливая друг друга, и стали доносить до
меня чужие мысли в тщетном ожидании, что когда-нибудь возвратятся свои. Я
по-настоящему верил в них и теперь верю. Почему я так легко согласился
петь не своим голосом? Почему склонился перед Филипповым? И эти голубые
тени или выдуманные мною кванты, притворившиеся голубыми тенями, пришли
расквитаться со мной за мое бессилие, за мою подчиненность
обстоятельствам".
Но тени юношеских идей не приходят сводить счеты. Стоим ли мы их
внимания! И они мирно кружились вблизи Ивана Петровича Крабова, ничем ему
не досаждая, разве что немного царапая его изнутри, хотя, в сущности, они
давно уже пребывали вовне. И поэтому мелкие саднящие царапины на
бесформенной серой массе, называемой мозгом, а иногда - душой, вызывали у
Ивана Петровича лишь смутное ощущение утрат - одной, другой, многих...
Одновременно он радовался, разумеется, потихоньку, что они, некогда им
покинутые, не оставили его в трудный час и теперь собираются разделить его
явно незавидную участь.
"То черный свет примерещился,- думал он,- то вот эти забавные тени,
которые внутри меня и снаружи,- сплошная путаница в законах природы.
Даже самые тайные мечты - это нечто квантовое, и только с какой-то
вероятностью они могут находиться внутри человека, они просачиваются и не
признают ни абсолютных клеток, ни грязных черных платков".
Отчего пришла на ум зацепка за квантовую механику, некогда поразившую
его воображение, он никому и не смог бы объяснить. Тем более, что наши
мечты вряд ли похожи даже на волны вероятности - они вообще нетрактуемы
современной наукой, ибо их не успел ввести туда молодой Ваня Крабов,
которому вовремя и очень доходчиво растолковали, что настоящая реальная
личность вовсе не обязана сильно взаимодействовать с мировым
интеллектуальным полем, а вот на работу не опаздывать - обязана.
Нетрактуемы современной наукой и потому никак не могут нарушить ее
непреложные законы. А потому и неподсудны...
Но здесь судили. В непробиваемой тишине судили и Ивана Петровича, и
испущенные им некогда расплывчатые голубые тени. Судили молчанием.
"Меня отлучат",- решил Иван Петрович, и от этой мысли сделалось ему,
как никогда, тоскливо и пусто.
Зал перестал кружиться. Сияние померкло - словно поглотилось бесконечно
высоким потолком. Судья и тени медленно таяли. Только Макар Викентьевич
Фросин немного задержался - видимо, он совсем не спешил таять.
Он сочувственно кивнул Крабову и развел руками - дескать, ничего не
поделаешь, потом встал из-за стола и подошел к внезапно возникшей позади
него стене. Подошел, снял с огромного гвоздя с нелепо расквашенной шляпкой
свою фуражку и исчез за зарешеченной дверью, Зал на глазах сжимался,
схлопывался все быстрей и быстрей, и теням некуда было деваться - тем, что
не покинули зал вслед за судьями,- они метались по оставшемуся
пространству, тревожно шелестели, пытались раствориться в сгустившемся
воздухе, но, видимо, безуспешно. И некоторые стали прятаться в Ивана
Петровича, легко и безболезненно проникая сквозь его кожу.
Наконец, стены вплотную подступили к Крабову, слизнув песочный замок у
его ног, и он понял, что сейчас сольется с этими стенами, если попросту не
будет раздавлен ими.
"Может быть, это только сон?" - мелькнула в голове никчемная догадка и
тут же испарилась, поскольку в зале Страшного Суда, оказавшегося вовсе не
страшным и, пожалуй, не совсем судом, больше не осталось места ни для
голубых теней, ни для самого Крабова, ни даже для этого крошечного кванта
мысли...
18
Возможно, из-за этого апокалипсического сжатия в точку Иван Петрович
встретил очередную свою субботу с легкой головной болью. На кухне
буйствовал Игорек. Анна Игоревна увещевала его, по мере сил своих
утихомиривала, но без особого успеха. Только взгляд на часы осветил для
Ивана Петровича природу сыновьева бунта. Было как раз 8-30, а он,
благородный отец семейства и знатный ковробоец, все еще валялся в постели.
Но в ровном журчании Аннушкиного голоса ни малейших намеков на свое
разгильдяйство он не уловил. Она появилась в спальном углу минут через
десять, без всякого упрека взглянула на мужа и спокойно, как будто
никакого беспрецедентного нарушения режима не было и в помине, сказала:
- Проснулся? Тогда пошли завтракать, а то Игорешка зверствует.
И вот что странно - ни одной обидной или похвальной мысли в адрес Ивана
Петровича она не имела, похоже - мысли вообще отсутствовали, вернее не
прослушивались. Иван Петрович поразился. Супруга без активной оценки
окружающего мира представилась ему чем-то фантастически-инопланетным,
внеземным и потому требующим немедленного объяснения. И эта потребность
подтолкнула его к крупному открытию, утешитедьному, хотя и не слишком
приятному,- видимо, он утратил свой проклятый замечательный дар, утратил
безвозвратно.
"Чему удивляться? - подумал он.- Наверное, сегодня ночью я не оправдал
доверия. Вот уж, действительно, оконфузился - супротив Господней воли
попер. Смешно..."
Не то, чтоб ему было очень смешно, однако ситуация больно ловко
окрашивалась в иронические тона и оттого становилась не столь уж мрачной и
достойной сожаления.
"Да и о чем жалеть? - думал он.- Не о чем тут жалеть. Ничего хорошего
из угадывания чужих мыслей не получается. Если б меньше угадывал, не
пылились бы мои старые бумаги на антресолях. А может, и не пылятся, может,
Аннушка давно их в макулатуру сдала, и теперь эти пропылившиеся голубые
тени превратились в какой-нибудь серый томик Дюма?"
От такой мысли Иван Петрович взгрустнул. Захотелось разыскать все эти
бумаги, перечитать их, понять, если это еще возможно, и продолжить,
главное - продолжить.
И время складывалось удачно - два выходных, никуда не надо бежать.
"Как же не надо? - вспомнил Иван Петрович.- А к Ломацкому? И Фросин
должен прийти с бутылкой "Наполеона" и рассказать о триумфальном допросе
Пыпина. Хоть и злится на меня, но непременно расскажет. И Ломацкий, и
Аронов, и даже Фанечка станут смотреть на меня с интересом - ай да Шерлок
Холмс!.."
- Ванюша, завтракать пошли, - прервала эти приятные размышления Анна
Игоревна.
"Хороший все-таки у нее характер,- одобрительно подумал Иван Петрович.-
Может, и не будет сильно ругаться, если я немного антресоли разберу. А
вдруг там давно уже и нет никаких бумаг?"
Уже допивая чай, Игорек ловким ударом испортил ему настроение. Сын
вспомнил про цирк - давно, видите ли, не был!
Теперь Крабову не видать арены, не видать гастролей в Париже и
Монтевидео. От этого сразу стала сжиматься кухонька, и внезапно Иван
Петрович осветился изнутри дикой вспышкой сожаления о своем образе
действий в течение последней ночи. Испортил он себе будущее, скорее всего,
не испортил, а вообще лишился такового из-за минутного всплеска
непонятного протеста, который ни к чему существенному и не привел, а
просто перебросил его из кресла у подножия престола в смешную
исповедальную позицию, требующую теперь немедленного перетряхивания
пыльных залежей на антресолях, где, вероятней всего, никаких теней и в
помине нет, поскольку тени недолговечны и, подобно людям, слепнут и
умирают в темноте.
Импульс черного света на миг ослепил Ивана Петровича, и в этом импульсе
вычертился вопреки всем законам природы и общества безграничный зал так
называемого Страшного Суда и его, Крабова, интеллигентно деформированная
фигура в порыве немой исповеди, с которой уходит Сияние и остальные судьи,
как с плохого спектакля в театре с прочными и хорошо разрекламированными
традициями.
Опрокинулась чашка, и бесформенное коричневое пятно стало быстро
расплываться по клеенке.
- Что с тобой, Ванечка? - услыхал он сквозь глухие надоедливые удары -
в висках или за ближайшей стеной? - тревожный голос Анны Игоревны.- Лица
на тебе нет. Ой-ё-ёй...
Мир постепенно восстанавливал свои контуры, и в этом мире возникла
рюмка с тридцатью каплями валокордина и заботливый шепот Игорька:
- Папуле головка болит, да?
Потом мир немного покачался и встал на место, совместился сам с собой,
а слабое мерцание того сжимающегося зала совсем исчезло, и все приобрело
исключительную контрастность.
Иван Петрович улыбнулся и накрыл своей теперь уже послушной ладонью
пухлые пальчики Анны Игоревны, нервно ищущие его пульс.
По кухне растекалось по-осеннему серое субботнее утро, и все шло не так
уж плохо. И надо было жить дальше.
Минск, 1981
Черная неделя Ивана Петровича. "Фантакрим-XXI". Прометей, Москва, 160
с., 150 тыс. экз., 1989, 1990; "Ловушка в цейтноте". Эридан, Минск, 208
с., 100 тыс. экз., 1990; "Нечто невообразимое". Эридан, Минск, 640 с., 50
тыс. экз., 1992
Потупа А.С.
Фантакрим-XXI. Фантастические повести. - Москва: Прометей 1990. - 160 с.
ISBN 5-704-20054-0
Стр. 79-158
--------------------------------------------------------------------
Данное художественное произведение распространяется в электронной
форме с ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой
основе при условии сохранения целостности и неизменности текста,
включая сохранение настоящего уведомления. Любое коммерческое
использование настоящего текста без ведома и прямого согласия
владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 15.09.2003 13:40
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг