(c) Александр Потупа
ОТРАВЛЕНИЕ
- Людям не нужно видеть
правду, - сказала мать, -
они сами ее знают, а кто не
знает, тот и увидит, так не
поверит...
Андрей Платонов
I
Детективная сентименталь, сказал ты, по сюжету - автобусное чтиво, не
более, однако же...
Однако же, мы снова проскочили свою остановку, - ответил я, - вот в
чем фокус - мы все время проскакиваем свою остановку.
II
Любопытно, как наши потомки опишут общественный транспорт последней
четверти двадцатого века?
Устроят специальную экспедицию во времени?
Стоило бы.
Только на собственном опыте постигаешь то, что не дается никакими
моделями и лабораторными экспериментами. Самое страшное оружие - не
пистолет и даже не атомная бомба, а локоть ближнего, и чем ближе сей
ближний, тем опасней его локоть.
Обычно будущие историки быстро постигают острую суть этого тезиса -
оглядываясь назад, не так уж сложно опознать отпечатки неукротимых локтей
на многих и многих судьбах.
Великие озарения из простых ощущений - разве редкость?
Как бы внушить это озарение моей юной соседке в направлении
вправо-назад?
Она невольно благодетельствует меня густым запахом "Лесного ландыша" -
отнюдь не худшее, чем можно дышать в переполненной консервной банке, но
локоток - ее локоток! - отрастила же инструмент самоутверждения, и сказать
неудобно, сам знаю, что не в такси едем, и пошевелиться нельзя, несмотря на
вполне приличную комплекцию, не могу пошевелиться, даже вздохнуть как
следует и то не могу.
В остальном же на автобус и внутриавтобусную жизнь грех жаловаться -
жизнь как жизнь, не хуже и не лучше большинства других ее форм, кое-что
даже интересно, а мятые бока - не слишком высокая плата за интересные
наблюдения.
Есть в автобусном ритуале своеобразная философия: переминаешься на
остановке, головой нетерпеливо вертишь, и да здравствует первая утренняя
радость - наконец-то подошел, родимый, и тут обычные чудеса ловкости плюс
немного удачи - прыжок на заветную подножку, хватаешься за что-нибудь не
слишком мягкое, могучий толчок грудью, впереди нечто сплющивается, кряхтит,
но ты преисполнен правотой своего напора, ты врываешься в Мир и ты должен
занять там свое место, напор бурлит в тебе:
пройдите, хрипишь ты, там же свободно; хотя прекрасно понимаешь -
какая уж там свобода, пальцем пошевелить нельзя, однако эффект обязательно
будет - каждый инстинктивно шатнется вперед на какой-то сантиметр, и дверь
закроется за твоей спиной, а не перед твоим носом - существенная разница с
точки зрения самолюбия, не говоря уж о ее величестве трудовой дисциплине,
здесь толковый социолог с динамометром сработал бы отличную диссертацию о
наших ежеутренних подвигах во славу ее величества, незримых и
неоплачиваемых.
Итак, ты попал в Мир - это уже причастность к чему-то
целенаправленному, однако спина твоя все еще припечатана к двери и хорошо
бы только своей тяжестью, и с вожделением смотришь ты на пробившихся,
которые возвышаются в проходе, нормально держатся за поручень, прижавшись
бедрами к спинкам сидений, они завоевали свои позиции, им ничто не грозит,
они занимают свои и только свои кубические дециметры пространства, и сквозь
них никому не придет в голову прыгать к выходу, а на сидящих ты смотреть
стесняешься - это заслуженные борцы, проявившие себя еще на начальной
остановке среди полусотни других, менее расторопных, теперь они по праву
уходят в заоблачные выси передовиц и спортивных новостей, не заваливаются
при каждом толчке, не клюют носом впередистоящего товарища, разве что
редким презрительным взглядом выстрелят в явного мятежника, попытавшегося
захватить своим портфелем краешек сидения - читать мешает, и остается им
лишь одна забота - вовремя подняться и с наименьшими потерями покинуть
автобус, то бишь Мир.
Следующая остановка - ловишь себя на странном занятии: твоя спина
прижимает дверь, пневматика пищит, шипит, но твоя спина, поддержанная всей
мощью спрессованного коллектива, легко справляется с этим злобным шипением,
да и входить, в общем-то, некуда, фактически ты спасаешь потенциального
пассажира от риска сорваться с подножки, творишь, значит, доброе дело, но и
тут вопрос везения - хорошо, если на первой остановке никто не пожелал
выйти именно через твою дверь, но вот двое умников пробираются как раз к
этому выходу, пробиваются - сильно сказано, скорее игра в "15" без
свободной клетки, обмен несуществующими местами, и ведь не влезают же друг
на друга, на плечи - таинственные свойства автобусного пространства, здесь
и кривизна, и черные дыры, и невесть что наименованное, бесполезно
отыскиваемое физиками в прозрачном ночном Космосе, а пока замечаешь щель, в
которую запросто прошмыгнул бы лет тридцать назад, приходится действовать
сугубо ненаучно, и надо же
- проскочил, ты уже в проходе, у тебя вполне солидное место, иная
категория.
Остановка, открывается дверь, выпрыгивают двое хилых ношей, зато
цепляются человек пять, выжимая из тебя тихое кряхтение: ну куда, куда, и
так битком набито; однако благодаря новому мощному напору приклеиваешься к
спинке сидения - это совсем высокая ступень, можно вцепиться в поручень и
спокойно подумать, если б еще не локоток соседки справа-назад, и держаться
было бы не обязательно, все равно не упадешь, но думать, надеясь на
поддержку окружающих, опасно, не заметишь, как они расступятся и чего
доброго боднешь кого-нибудь не того...
Ушло, наконец, это пожарное дело - тяжелая история, черт возьми, на
сотку тянуло, вроде бы, очевидное умышленное с очевидными отягчающими -
особая жестокость, да пожар мог кого-то в соседних квартирах погубить, с
другой стороны, дикий какой-то сюжет, погиб-то пацан одиннадцати лет,
родители - алкаши последней степени, за полбанки что угодно отдать готовы,
во всей квартире четыре предмета мебели, включая сооружение, на котором
спал ребенок - на подставках несколько досок, застеленных полусгнившим
ватным одеялом, на лоджии пятьдесят три пустые бутылки - похоже за
последнюю неделю, и сам Огурцов с месяц нигде не работает, и еще толпа
набежала, черт бы ее побрал, дорогу перекрыла, смех - следственная бригада
в осаде, митинг: нам их отдайте, сами разберемся; и разорвали бы на месте
граждан Огурцовых, разорвали бы, ведь сучье свойство соседей - пару лет
обживали новый дом, спокойно наблюдая, как гробят мальчонку, бьют, кормят
от случая к случаю, пьют при нем, дерутся при нем, тут же совокупляются, а
потом, когда мальчик погиб, на тебе - взрыв справедливого гнева, гневаться
ведь легче и приятней, чем просто помогать, когда еще можно помочь.
И мотивы, и обстановка - все, казалось бы, в одну точку, сам Огурцов
бросил работу, денег мало - на "чернила" не хватает, а тут щенка еще
корми-одевай, да и как раз умыли парня и одели во все самое чистое, что
было в доме, спать днем уложили, хотя и ночью обычно ему спать не давали, с
лежанки спихивали, если надобность в ней возникала, очаг пожара - в ногах
постели - первая, можно сказать, загадка, не слишком ли сложно, да и другое
- папаша с утра пьян, курит одну за другой, окурки разбросаны повсюду, даже
на антресолях, дверь осталась незапертой, пожарники подтвердили странное
убийство, и сразу же забурлили сплетни: дитя веревками к постели привязано
и снотворным напоено; чушь собачья, не было ни веревок, ни снотворного, все
куда проще и страшней - полстакана вина перед сном полуголодному
одиннадцатилетнему мальчишке, и его просто сморило, да и сердечко
никудышное, астма и все такое, обгорел-то он мало, смерть от асфиксии,
выключение дыхания, а уйти не смог - установлена только слабая попытка
сползти с лежанки.
В общем, сто четвертая статья - убийство по неосторожности, умысла
все-таки не было, был обычный пьяный приступ заботы раз в полгода, это не
редкость - вдруг детеныш становится центром внимания, о нем просто
вспоминают, сынульку моют, причесывают, несчетно целуют, окропляя слезьми -
не слезами, а именно слезьми, покупают ему сто граммов дешевых подушечек
или полкило "Мишек" - в зависимости от количества мятых рублей и трешек в
кармане, не забыв, конечно, прихватить бутылку-другую, и напиваются за
здоровье сынули до опупения, так было и в пожарном деле - Огурцова испытала
прилив материнских чувств, умыла и переодела мальчика и побежала на работу,
она и потом, когда ее вызвали, выглядела почти трезвой, а папаша Огурцов
решил уложить сына спать и слегка подпоил, кстати, соседи признали, что о
подпаивании младшего Огурцова знал весь дом и довольно давно, обычно
мальчишку убаюкивали с помощью "чернил", чтоб не возиться, а папаша Огурцов
постоял над кроваткой, покачался, побормотал насчет родненькой кровиночки,
слезой побрызгал и решил сделать для сына нечто необычное, решимость-то и
проявилась в швырянии на пол горящего окурка, а вышло - в угол постели,
потом Огурцов пошел в магазин, купил родненькой кровиночке двести граммов
конфет "Ирис" и пару бутылок "Агдама" лично для себя, по пути домой
встретил двух "ты-меня-уважаешь?", распили, закусили по конфетке, Огурцов
собрал деньги и снова пошел покупать вино, этим и объясняется долгое, около
часа, отсутствие Огурцова и недовес в кульке конфет, как всегда, все
объясняется...
Потом - двадцать четыре допроса, красочный гнев свидетелей создает
панораму - не в веревках и снотворном беда, это от скудости воображения,
вся беда как раз в дикой простоте и обыденности случившегося, например, в
привычной дозе "чернил" перед сном - это похуже замков с вампирами и любой
бандитской шайки с базуками, а легенды - варианты реальности, обычно
сглаживающие варианты, иногда слишком сглаживающие, что ж, сегодня -
последние подписи, все, конец делу, пусть суд разбирается, ахают судебные
завсегдатаи, встают дыбом аккуратно прилизанные шевелюры общественности, и
говорят, говорят, говорят, дрожащими умами докапываясь до причин, которые
вроде бы в непросыхающих очередях за пойлом, а корни, тьфу, чертова мистика
- нет корней, кому-то мерещится, что нет корней, что проблему решит хороший
крестовый поход на порубку побегов, а корней нет, потому что быть не может,
ладно, сегодня - последние подписи, конец делу, завтра - дежурство...
Вот и место освободилось с точки зрения Мира, то бишь автобуса,
положение, жаль только, что через две остановки вылезать, с удовольствием
покатался бы, все, как в жизни, очень похоже - только приблизишься к
далекой цели, и на тебе - слазь, твоя, братец, станция, прямо обидно...
Осень чудесная, побродить бы по парку, чтоб листья под ногами
шевелились, спокойно побродить, мысли прозрачные, позвоню завтра Лене,
вытащу в парк на воскресенье, надо просто так походить, поговорить - что
она за человек не пойму, то сумерки, то сполохи, но кажется, не из этих
практичных девочек-однодневочек, осень чудесная, редкий сентябрь.
Пора вставать и проталкиваться к выходу, самое глупое в Мире-автобусе
- проскочишь свою остановку, не успеешь вовремя выйти, тогда чувствуешь
себя ненужным, а все предыдущие достижения и вмятины в боках представляются
напрасными, выбраться по-людски - тоже искусство, оставить после себя
поменьше злобных вздохов, отдавленных ног, спущенных петелек на чулках и
нервах.
Свой кусочек пространства отсюда не вытащишь - в этом все дело, ты
выйдешь, а через секунду твое место заполнится другими пиджаками и мыслями,
но в самое первое мгновение в перекрестных луча безразличных и издерганных
взглядов вспыхнет там нечто вроде памяти о твоих движениях, если поймаешь
этот сгусток энергии своей спиной, поймешь - не любой ценой, вот в чем суть
- не любой ценой...
Подъезжаем.
Пора.
III
Денек-то какой, Боженька милостивый, денек-то какой выдался.
Вроде, осень уже, а не захолаживает.
На лавочке посидеть бы малость, ведь бегаю ж, как угорелая, все бегаю
и бегаю, а чего - ума не приложу.
Эх-хо, и не помянут толком-то, никто не помянет, разве что Коленька,
голубочек мой, всплакнет когда...
Грехи мои тяжкие, мешок-то, словно пудами набитый, еще пару бутылочек
отыщу и до дому, хватит на сегодня, хватит, небось, рубля на четыре с
полтиной наберется.
И как косточки мои старые терпят, хрустят, а терпят...
Все так в жизни - к терпению приспособлено, кленок вот возрос, а
сколько ж ему терпеливости отпущено - и холод терпи, и хулиганов ножик
терпи, и когда пьянь поганая перед тобой штаны расстегивает - терпи, пьянь
эта, холера ей в бок, все от ее идет, вся погибель от ее, потому зенки свои
чернилами зальют и выпенивают, весь свет перед ними наискось, будто и
нелюди какие, скотина дикая.
И Сергеевна вот, что ни день плачется - сынуля за ворот заложит и в
морду норовит кому попадя, хорошо, когда по моей заедет, а по чужой, так
милиция хвать и поехали, только бегай, вызволение сыночке делать,
начальнику ихнему слезу лей, на работе сыновой заступничества проси...
Хоть в чем мне Божечка помог - дочушек умненьких дал, ученых, и лишку
не употребят, а зятья - тоже, хоть работяги и дочушкам моим не чета, а меру
знают, Борька и вовсе с душой - как ни приду к ним в гости, и обходит, и
усадит, и бутылочек пустых, что есть в доме, принесет, и Коленьку смотреть
умеет.
Может, и непутеха он, младшой зять, живой копейки нигде не приварит,
но уважением берет - Томка в ем души не чает, пылинки с его сдувает,
значит, довольна, и слава те. Господи.
Как оно жизнь с людьми-то выворачивает - что Томка, что Надька
прифуфыриться любят, коврик какой, стекляшечку лишнюю прикупить, но
Надька-то на своего, как трактор, прет: у меня, кричит, диплом есть, а ты,
дубина бестолковая, какой такой мужик, если копейку расшевелить не можешь;
зря она орет, к лишнему заработку толкает, Гена, он смешком-смешком, а и
взаправду пахать умеет, серьезный мужчина...
Эх-хэ, пусто сегодня в садике, до получки далеко - не шибко
разольешься, вот к той скамеечке подойду, и хватит, сил больше никаких...
Генка на другой год машину купить думает, а Надька и рада: будем,
говорит, бабуся, кататься всюду - по городу и за городом, смотреть, где
какие магазины, участок заведем, малину посадим, а нынче ведро малины, сама
знаешь, в цене - постоишь часок-другой на рынке, и что там твои пустые
бутылки, тебе, бабусенька, надо уже полегче дело делать, бутылки-то они
тяжелые, а с малинкой мы тебя прямо до рынку докатим, постоишь часок, и
никаких тебе тяжестей, только бы машину нам купить.
Вот тут-то он и запрятан - корень Надькин, очередь совсем подходит, а
у них пока не хватает, обидно ей: надо говорит, бабусенька, полторы тыщонки
добавить, ведь в долг у кого чужого нехорошо брать, потому все удовольствие
потом отравлено будет, у тебя, говорит, тыщи три или больше на книжку
положено, грузом мертвым застряли, а ты ж, говорит, и пенсию имеешь, и на
работе работаешь, и бутылки собираешь.
А Томка - другое, до машины у них нос не дорос, та на ковер большой
просит, внученьку под ножки - знает про мою немоготу внуку отказать, знает,
хитрюга.
Прицепились репейники неотвязные, дай, бабусенька, дай, а я им толкую:
книжку свою внучатам поровну разделить хочу, когда завещать стану, чтоб
обиды-зависти между ими никогда не было, чтоб в их моя память когда
всплыла, а ты, говорю, Надька, и ты, говорю, Тамарочка, давным-давно на
своих ножках стоите, и помощь вам какую или подарки я всегда делаю, а
деткам вашим очень к часу будет, когда женихаться пойдут, по тыще рубликов
каждому обернется, бабуську свою добрым словом помянут, опять же, говорю,
вас-то без всякой книжки подымать пришлось, потому мы в каких трудностях
после войны были, однако ж, выучила я вас.
А Надька злобится, когда я про учение говорю: не нужен он мне был,
этот техникум, кричит, я бы у станка вкалывала, по два с лишним куска
имела, а теперь задницу по конторам протираю, плевала я, кричит, на
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг