(c) Александр Потупа
Ночь на январские сементины
О Инаеф, являющийся в Югерте,
я не клеветал на бога города своего.
*Книга мертвых"
I
Он вылетел из своего последнего сна - липкий, скрюченный, разбитый,
припечатанный к земле чудовищным щелчком. В ушах его каменным водопадом
гремел хохот Юпитера. Подлый и безобразно страшный в своей подлости владыка
Олимпа слегка ударил его большим пальцем правой ноги - словно раскаленная
кувалда с размаху опустилась на голову. И он, кувыркаясь в струях
расплавленного мозга, брызнувшего из темени, молнией заскользил вниз, к
мраморному саркофагу, именуемому Римом.
Еще не наступила третья стража, когда исчез сон молодого человека,
распластавшегося на роскошном ложе и судорожно ощупывающего треугольную
плешивую голову.
Исчез, постепенно растворяясь в действительности, сон, и остался один
на один с ночью третий император Рима, благочестивый Отец Отечества,
четырежды трибун и консул, принцепс Гай Цезарь Август Германик по прозвищу
Калигула, правнук божественного Октавиана Августа, Цезарь благой и
величайший.
Он мучительно ощущал горящий ушиб головы, но из глубин его зыбкого,
словно ряской подернутого "я" пузырьками поднималась радость, ибо в эту
ночь перед январскими сементинами никто иной не был столь близок к
небесному престолу, никто иной не испытал на себе прикосновение самого
Юпитера.
Ему рассказывали, как хохотала недавно статуя его громоносного брата в
Олимпии, где какой-то плебей по имени Кассий тут же решил принести в жертву
быка. И это посчитали дурным предзнаменованием.
Но что рассказы, что предзнаменования!
Ведь он сам предельно близок к брату Юпитеру, и вообще - к брату ли?
Не сам ли он настоящий Юпитер, ибо голова его так ладно подходит к любой из
статуй небесного принцепса.
Да, да, он и есть Юпитер! Сейчас он выпьет несколько капель волшебного
настоя чемерицы, и разорванный хоровод мыслей снова закружится в
охлажденном мозге, вычерчивая разумные знаки воспоминаний и предчувствий. И
вспышки молний, которые послал великий бог вдогонку несчастному брату -
своему второму или даже первому истинному я, - превратятся в мирное
мерцание настенных светильников.
И вновь замелькают перед ним травы вокруг военного лагеря, утоптанные
его мягкими солдатскими сапожками, могучие шеи легионеров, на которые он
так ловко карабкается под дружный смех и радостные возгласы: "Смотри,
смотри, наш Калигула, наш сапожок..."
И словно черный разрыв в сладкозримом полотне далекого детства - плащ
падающего на ступеньки отца, непобедимого Германика, бледное лицо-маска,
капельки пота на лбу, пронзительное сирийское солнце, дрожащие пальцы жены
наместника коварной Планцины, огромные застывшие глаза матери...
И снова все смешается в бешеной вакханалии дорогих образов и ядовитых
призраков, несущих разрушение и гибель. Они будут преследовать императора
до рассвета, блуждать за ним по лабиринтам Палатинского дворца, и лишь
утром немного рассеются, отступая в темные уголки памяти, растворятся в
приветственных воплях друзей, в блеске преторианских щитов, в геркулесовых
кубках великолепного вина.
Все это впереди, а пока над Римом распласталась ночь - одна из многих
ночей, ушедших и грядущих, - хаос снов и бессонниц.
II
Ну и сон... Тут не только что в холодном поту - в крови проснешься.
Надо ж так напиться... Клянусь Бахусом, свинство. Чуть руку не вывихнул,
барахтаясь под этим столиком.
Должно быть, еще и третья стража не наступила.
Старею, совсем старею, вино в такие кошмары бросает. Ай-я-яй...
Это ж надо - заживо попасть в фаларидова быка!
К чему бы сон?
Не к добру, ясное дело, не к добру. Уж эта медная жаровня не
привидится даром.
Интересно, мог ли вообразить Перилл, отливая быка, что Фаларид его же,
искусного ваятеля, первым туда и загонит? Думал ли, что не чьи-нибудь, а
его собственные крики превратятся в обычное тупое мычание, и жители
Акратонта станут наслаждаться этими звуками словно дивной музыкой? Да, да,
наслаждаться, сотрясаясь от плохо скрываемого злорадства...
Нет, конечно, не думал.
А предполагал ли сам Фаларид, что окончит свою жизнь там же, где и его
любимый ваятель?
Тем более, нет.
Что поделаешь, любое творение несет в себе и смерть и бессмертие
творца. Кто бы вспоминал теперь какого-то жал кого сицилийского тирана, не
родись у него идея устроить самое удивительное в мире пыточное
приспособление, внутри которого всякий протестующий вопль превращается в
подлое мычание? Но с другой стороны, не объявись в Акратонте этот страшный
медный бык, не пала бы так быстро власть Фаларида и сам он не был бы заживо
изжарен.
Двулики деяния рук человеческих, ибо каждое начинание - жертва Янусу.
Что же принесет он на этот раз? Чем озарит свой месяц? Почему он
послал в мой сон фаларидова быка?
Янус двуглавый, ты год начинаешь, безмолвно скользящий
Ты лишь один из богов видишь все сзади себя.
Кажется, так это сказано у Назона. Почему нам всегда легче заглянуть
на тысячу лет назад, чем на один-единственный день вперед? Боги изуродовали
нас, предполагая, что пристальный взгляд в прошлое подскажет мудрости
правильный путь. Но они забыли даровать нам мудрость. С тех пор мы и
двулики и слепы, особенно когда речь идет о ближайшем будущем.
Тревожное время.
Калигула совсем с ума сошел. Впрочем, для кого это секрет в наши дни?
Как со старой стервой Цезонией связался, так и пошло, так и пошло -
околдовала его, приворотным зельем опоила. Все про это знают и молчат.
Четвертый год правит нами сумасшедший, и все молчат... Пока он бегал по
кабакам, переодетый в женские наряды, пока забавлялся с сестричками, а,
дорвавшись до власти, лихо проматывал наследство Тиберия, было не так уж
страшно. Но как его угораздило влюбиться в эту шлюху? Как могли боги
допустить смерть Друзиллы? Ведь оттуда и пошло его настоящее безумие,
словно погрузился он в какой-то иной, не здешний мир, где нет места обычным
человеческим движениям души. Придет же такое в голову - провозгласить культ
собственной сестры. Тоже мне Пантея! Ее же сызмальства развращали все кому
не лень. И он, и его дружки...
Но если подумать как следует, страшная судьба на его долю выпала.
Такой судьбе и в Плутоновом царстве не всякий позавидует. Отца отравили,
братьев голодом уморили, мать сама от голодовки умерла - не в силах была
снести тибериевы издевательства. Да и сам он столько лет под дамокловым
мечом проходил, то ли наследник, то ли первый кандидат на плаху.
Тут и без всякой Цезонии, без всяких ее зелий озвереешь и ополоумеешь.
Нет предмета, который не имел бы тысячи оправданий и объяснений. На то
и греки на землю пущены, чтобы изыскивать ко всему философские причины.
Только мало толку от причин, если результат необъясним - сколько же лет
сумасшедшие нами правят и сколько еще править будут?
Нет нам ответа от своих богов, все чаще взоры наши устремляются в
древность, словно в могуществе египетских небесных владык - тайный ключ
нашего счастья. Но не видим мы, может быть, не хотим видеть того, что и две
тысячи лет назад страдания переполняли Египет и божества их были
беспредельно скупы на справедливость.
Отчего-то всегда всплывает в памяти находка моей молодости - список с
папируса гелиопольского жреца Хахаперрансенеба по прозвищу Анху, и сказано
там: "И нет возмущенного, который возвысил бы голос свой. Каждодневно
встают с болью в сердце. Долог и тяжек недуг мой. Нет сил у несчастного
спастись от сильнейшего, чем он сам".
Две тысячи лет назад он страдал так же и, возможно, от того же, что и
я. И окружающие молча страдали, дрожа за свои драгоценные головы.
Нет нам урока в древности, ибо души всегда одинаково опустошаются
страхом, и сегодняшний живой, пульсирующий в висках страх подобно легиону
саранчи изничтожает посевы вчерашней мудрости. Может, и моя хроника пишется
впустую...
Что я, собственно, необычного выдумал? Что в большом государстве
власть выходит за пределы естественных норм, теряет человеческие мерки,
разрушает божественную гармонию между одним и многими? Неужели этого не
знали древние - тот же Анху, не говоря уж о Платоне?
Все всё знают, но приходит очередной Александр или Юлий, и вспухают
гигантские империи, закатываются звезды мудрых полисов.
Вот и благословенный Рим разросся, словно опухоль на плече раба
Деметра, опухоль, которая дойдет до горла, задушит умнейшего грека и
погибнет вместе с ним. Бедняга Деметр, если б ты умел не только
проповедовать умеренность, но и заклинать ненасытность. За что боги наслали
на тебя несчастье, с которым не способна справиться ни одна философия на
свете? Завтра постараюсь добыть для тебя очередную азиатскую мазь - только
поможет ли? Не исцелить нам восточными снадобьями истинно римскую опухоль,
не исцелить. С кем стану я вести долгие беседы, когда твой дух решит
посетить своих предков?
Уверен, что душа твоя недолго будет блуждать по кругу превращений, о
котором ты так любишь рассказывать, слов но и сам не раз наблюдал за
недоступными человеческому глазу явлениями. Кто знает о своих превращениях
в загробном мире? Тут любая неожиданность была бы понятна мне, ибо какие
метаморфозы не способна испытать душа даже на обычном земном пути!
Все чаще спрашиваю себя - зачем, зачем стал я подыгрывать этому
безумцу?
Простительно диким иудейским пастухам, которые в год смерти его матери
Агриппины свидетельствовали о вознесении своего грязного назаретского
мессии. Говорят, мессию выдал какой-то дружок за тридцать монет ...
О боги! А просвещеннейший римский сенатор Гней Корнелий Тимид продал
свое слово за три миллиона сестерциев, и теперь темная толпа убеждена, что
потаскушка Друзилла на самом деле вознеслась на небо и слилась с богиней
Пантеей. Мало ее братцу объявить себя равным Юпитеру, надо еще и
подчеркнуть, что он не простой развратник, а сожитель Всебогини. Даже
первую свою любовь не постеснялся он поставить на службу собственной власти
и еще сильней надавил на горло римской свободе. С моей помощью - вот что
страшно, с моей помощью. Ибо род Корнелиев верно служил принцепсам со всеми
их божественными притязаниями только в надежде на возрождение старой доброй
республики - подлинного Рима без проскрипций, без диктаторов, без
ненасытной алчности, поглощающей остатки чести и разума. Кто укажет ту
невидимую черту на пути верноподданности, за которой любовь к Отечеству
превращается в беспринципную поддержку узурпатора? Неужели я перешагнул эту
проклятую черту, потакая, казалось бы, невинному капризу молодого
императора, изменил своему роду, продал единственное свое достояние -
надежду на свободу? Недаром ведь говорил милетский мудрец Фалес, что
надежда суть общее для всех, ибо если у кого и ничего нет, то она есть. А
что остается мне - метания, вино, фаларидов бык, изгоняющий меня из пьяных
снов?
О боги! Разве вам не смешно, если надо мной насмехается каждый
разумный римлянин, не исключая и Марка. Не в деньгах ведь дело, непослушный
сын мой, не совсем в деньгах, не только в них...
Ты даже не догадываешься, что куда более страшный меч повис над нашим
родом. Ибо в руках моих тайна ссылки поэта Назона, сладкоголосого Публия
Овидия Назона, который имел неосторожность видеть и знать слишком многое из
того, что поэту в золотой августов век видеть и знать - тем более знать! -
не положено. За странной его высылкой в варварские Томы кроется едва ли не
главный секрет родословной богоравного Калигулы, для которого великий
блюститель нравов Август стал не только прадедом, но и дедом ...
И рад бы я все позабыть, стереть опасные знаки в памяти своей, но не
могу. Подлый щенок откуда-то пронюхал про мое несчастье, и с тех пор я
готов на любой шаг, лишь бы его бешеный гнев не обрушился на наш род.
Самому себе не соврешь...
И вот досмеялся ты, сынок, и дошел твой смех до ушей Цезаря, и
наступил час расплаты, который я любой ценой, даже жертвуя честью
свидетеля, пытался оттянуть. Пытался, да не удалось. От нас ждали ошибок,
обычных маленьких ошибочек, от которых никто из смертных не имеет
противоядия, ждали, чтобы мы капля по капле отравились ядом гнетущего
страха.
Первый шаг к пропасти - твоя женитьба, безрассудный мой Марк. Туллия
прелестна, слов нет, но она - дочь Макрона, и этим все предопределено.
Немногие тогда знали, что будущий префект Египта - именно он и никто иной -
ускорил кончину Тиберия и открыл Калигуле путь к власти. Немногие знали, но
разве многие имеют теперь путь к истине? И каждый, кто был причастен,
понимал, что дни могущества Макрона сочтены, что вскоре он вынужден будет
унести в подземное царство тайну предсмертных хрипов старого принцепса, а
вместе с этим и счастливое будущее своей дочери. Предположим, тогда ты ни о
чем, кроме прекрасных глаз своей Туллии, думать не мог. Предположим, что
твоя женитьба сама по себе и не привела бы к трагическим последствиям.
Но смеяться вслух над отцом, оказывающим неоценимую личную услугу
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг