Меня все это понемногу стало злить (куда ушло полвоскресенья?).
- Вообще удивляюсь, что многие книги продаются, - сказал я. - Стоят на
полках неделями, месяцами, потом - шарах и нет! В один день! Через год
смотришь - переиздание.
- Это как раз просто, - усмехнулся Иван Павлович. - Сейчас гениальный
механизм действует, называется Общество книголюбов. Государственным
магазинам торговля с нагрузкой запрещена, а активисты Общества потихоньку
и, разумеется, совершенно добровольно выбирают любую нагрузку - лишь бы
дали под нее немного дефицита. В результате все довольны: издательство и
торговля - реализацией, писатель - близящимся переизданием, а читатель -
тем, что перехватил кое-что дефицитное и вполне читабельное чуть дешевле,
чем на черном рынке. К тому же иную нагрузку можно не только в макулатуру
сдать, но и букинисту под хорошее настроение и горящий план по скупке.
Так-то!
Распрощались мы тогда довольно сухо. И не встречались до недавних пор.
Я привел все эти фрагменты (быть может, немного смахивающие на главу из
"Воспоминаний о,.."), чтобы показать, что уже тогда, почти три года назад,
Максимук находился на каком-то переломе, на ощупь оценивал свой путь, и
итоги вряд ли удовлетворяли его.
12
Лишь полгода назад Максимук созвонился со мной. Попросил встретиться и
рассказать о моей работе - он как раз задумал роман из жизни современных
ученых или что-то в этом роде. Узнав некоторые подробности о правдомате (к
тому времени прошедшем основные испытания и уже применявшемся в клинической
практике), Максимук прямо-таки зажегся идеей, стал крайне активно (хотя и
крайне по-дилетантски) обсуждать ее.
- Это - страшное оружие, - настаивал он. - На правду можно сесть, как
на кол! Если мы начнем друг другу прямо в глаза правду-матку резать, что ж
получится?
Он чуть было не собрался засесть за фантастическую повесть о
правдомате, но вовремя сообразил, что фантастика здесь давно позади, а
вокруг трезвая реальность, данная нам в весьма сильных ощущениях. Потом
предложил написать большой очерк о моей работе, дабы появилась у меня хоть
какая поддержка в близящейся финальной схватке с Топаловым. А схватка была
не за горами - я это очень хорошо чувствовал. Ситуация вокруг завершающих
экспериментов с правдоматом, вокруг клинической статистики складывалась
так, что Топалов в любой момент мог прикрыть это дело, прикрыть намертво и
без шансов на обжалование. Я и догадаться тогда не мог, что шеф вынашивает
какие-то очень личные планы относительно моего аппарата. Я ждал, что
Константин Иванович вот-вот прижмет меня к бортику, заставит оформить его
соавторство - это как раз шаги в его манере (в реальности этих намерений я
убедился лишь в ходе следствия, ибо в своих показаниях Топалов пытался
создать впечатление, что именно ему, а не Клямину принадлежит исходная идея
правдомата). Но, видимо, он колебался, видимо, выжидал - не рухнут ли с
треском завершающие экспериментальные серии.
Несмотря на такого рода предчувствия, от очерка я отказался, объяснив
Максимуку, что появление восторженного газетного материала "со стороны"
может дать Топалову сильные козыри против меня ("псевдонаучная реклама",
"привлечение дилетантов" и т. п.).
Иван Павлович как-то сник, перестал вести философские дискуссии. С
месяц мы вообще не виделись, но потом он приступил ко мне с новым зарядом
энтузиазма. На сей раз он настаивал на незамедлительном контакте с
правдоматом. Чувствовалось, он очень серьезно готовился к этому шагу - даже
медицинское обследование самостоятельно прошел, чтобы я не сомневался в
отсутствии каких-либо противопоказаний.
- Писателю это нужней, чем другим сумасшедшим, - наседал он. - На ком
же испытывать последствия правдого-ворения, как не на писателе!
В конце концов, я согласился - почему бы и нет? Иван Павлович обладал
завидным здоровьем, и его добровольное участие в экспериментах нашего
Центра выглядело благородным порывом (и по сути им было!).
Все шло достаточно успешно (с медицинской точки зрения). Иван Павлович
интенсивно работал, контакт с
правдоматом он переносил очень хорошо. Разумеется, я замечал, что в
нем нарастает некая тоска, что порой он мечется и места себе найти не
может, но это нормальные последствия, которые испытывают все те, кто
получил от трех до десяти сеансов. Испытуемые достаточно долго пребывают в
фазе правдивого мировосприятия и поневоле многое переоценивают - некоторые
их жизненные позиции не выдерживают удара правдомата, приходится кое в чем
перестраиваться. Однако до этого порога ситуация полностью обратима -
опасность наступает после выхода за десятку. Где-то в районе пятнадцати
сеансов человек может обрести иное качество - его правдивая реакция на мир
закрепляется и не требует уже электронных стимулов. Но об этом я уже писал.
- Второй десяток ведет в новой форме паранойи - ты сотворяешь кого-то
вроде homo verus, человека правдивого... - шутил по этому поводу Иван
Павлович, хотя я видел, что шутки даются ему все трудней и трудней.
По моему крайне скромному знанию латыни, homo verus - это, скорее
"человек истинный". Впрочем, не думаю, что тот и другой переводы
противоположны.
Сейчас я понимаю, как здорово держался Максимук, и догадываюсь, чего
это ему стоило. Шла напряженная работа над новой повестью, которую месяца
два назад Иван Павлович завершил и направил в один из весьма дружественных
ему журналов.
После этого Иван Павлович пребывал преимущественно в отличном
настроении (в состоянии, которое иногда называют "заново на свет родился").
Я лишь единственный раз заметил резкую смену погоды - когда спросил его,
как идут дела с подготовкой собрания сочинений. Максимук мгновенно
помрачнел, махнул рукой и не стал отвечать.
А через несколько недель события приняли совсем иной оборот.
13
Началось со звонка Софьи Алексеевны.
- Вадим Львович, я понимаю, что отношения между нами сложились не
лучшим образом, - сказала она, - но вы должны помочь мне, помочь
немедленно. Ради Ивана Павловича, если вы хоть немного его цените.
Я только поздоровался и неопределенно хмыкнул. Контакты с Софьей
Алексеевной были мне определенно неприятны.
- Вадим Львович, вы знаете, что мой муж недавно завершил новую
повесть? Вы читали ее? Только говорите мне правду...
- Нет, не читал, - ответил я, и это была чистая правда.
Правда и то, что меня раздирало отчаянное любопытство, как и что
напишет в новой своей фазе живой классик. Но я стеснялся попросить, а он не
предлагал - возможно, в нем копошилась старая обида за мое небрежение
"Новостройкой", за нежелание читать другие его вещи... Не знаю. Я лишь
однажды мельком видел на столе Максимука рукопись, открытую на первой
главе. Эту главу я, конечно, прочитал - она состояла из одной-единственной
фразы:
"Время задыхалось - ему наступили на горло, и оно захрипело голосом
Володи Высоцкого".
Вот и все, что я знаю о последней повести Максимука, даже название мне
неизвестно. Но, с точки зрения наших с Иваном Павловичем экспериментов
(разумеется, не с точки зрения читателя!), этого мне более чем
достаточно...
- Ясно! - продолжала Софья Алексеевна. - Так вот, я ее тоже не читала.
Но знаю, что именно от нее Ивана Павловича надо срочно спасать. В журнале
ее за неделю с треском провалили, а вы знаете, наверное, что там к нему
относятся очень хорошо, к тому же он член редколлегии... Хуже то, что
главный расхвалил ее, дал читать друзьям, повесть по рукам пошла, теперь
звонят какие-то незнакомые люди, дифирамбы поют... А Ваня уши развесил...
Но какие ж тут комплименты, когда печатать не берут! А в издательстве
отказались обсуждать вопрос о включении повести в собрание сочинений, хотя
она не столь уж и велика. Тут Ивана Павловича совсем бес путать стал - он
предложил исключить любой роман, чтобы повесть все-таки вошла. Они опять
отказались. Тогда он настоял на сборе редсовета и предложил - что бы вы
думали? - предложил выпустить повесть отдельным изданием, причем малым
тиражом и в мягкой обложке за счет исключения не одного тома, а всего
собрания! Представляете! Ему снова отказали - повесть не будет напечатана
ни при каких условиях, и все тут. И тогда Иван Павлович передал директору
издательства письменный ультиматум - его собрание сочинений должно
печататься либо с этой повестью, либо вообще не печататься. И точка! А ведь
первый том уже в наборе... И вот мне только что сообщили, что вопрос об
исключении собрания из плана в принципе решен. К тому же Ивана Павловича
будут разбирать на секретариате Союза... Беспрецедентный скандал! Это
кошмар, Вадим Львович! Что вы с ним сделали?
Не скажу, что я был поражен этим сообщением как величайшей
неожиданностью. Правдомат сработал на все сто - ничего не поделаешь. Но
Иван Павлович все еще находится в обратимой фазе. Пройдет немного времени -
не более месяца, и он сможет все переиграть в соответствии с обычной своей
позицией. Надо немного выждать, вот и все. И никакого скандала не будет.
Именно это я и попытался втолковать Софье Алексеевне.
- Значит, я не ошиблась! - закричала она. - Значит, это и вправду
последствия ваших опытов! Как вы могли поднять руку на человека такого
масштаба, как Иван Максимук? Ставили бы опыты со всякими студентами и
слесарями, но вам таких подопытных кроликов мало, вам выдающихся людей
подавай! Если в ближайшие недели все не закончится благополучно, я в суд на
вас подам, я от вас мокрого места не оставлю, Вадим Львович!
Надо отметить, что данное обещание она выполнила в полную меру своих
сил.
- И еще, - зловеще понизив голос, добавила тогда Софья Алексеевна, -
вы немедленно организуете мне официальную справку от вашего Центра, что
Иван Павлович пребывает в состоянии временной невменяемости в связи с
участием в важных психиатрическкх опытах. Вы немедленно выдадите эту
справку мне на руки, и, может быть, с ее помощью мне кое-что удастся
исправить.
Пришлось объяснить, что Иван Павлович в настоящее время вполне
вменяем, и его психическое здоровье смешно подвергать сомнению. И никакой
позорящей его справки я не выдам. Софья Алексеевна зашлась в крике, перешла
на прямые оскорбления, и я бросил трубку, понимая, что накликал на себя и
свой правдомат настоящую беду.
Дальнейшие события развивались молниеносно. Софья Алексеевна
обратилась с той же просьбой лично к Топалову, и он преспокойно выписал ей
требуемую справку (я узнал об этом лишь много поздней, а достоверно - лишь
от следователя Ахремчука).
Топалов, по-видимому, окончательно поверил в действие аппарата и тут
же - через день - вызвал меня к себе, отобрал один действующий образец и
наложил вето ("временно - до погашения слухов", как он выразился) на
эксперименты с другими добровольцами. Далее грохнула его история.
Максимук пытался мне помочь (последняя встреча с Карпулиным), между
прочим, уже зная, что по писательским инстанциям ходит справка о его
временной невменяемости, и подозревая в выдаче справки именно меня...
А через несколько дней после драматического возвращения Карпулина из
Москвы Иван Павлович покончил жизнь самоубийством. По инициативе Софьи
Алексеевны (и в какой-то степени Топалова) это было поставлено мне в вину
как доведение до самоубийства (статья 105). В ее заявлении фигурировали
также обвинения в незаконном врачевании, изготовлении и сбыте наркотиков и
склонении к их употреблению.
14
Таковы основные факты, связанные с возбужденным против меня делом. К
изложенному могу добавить совсем немногое.
Я не считаю себя виновником всего происшедшего. Не считаю, что толкнул
на хулиганский поступок К.И.Топалова, не считаю, что довел до душевной
болезни К.С.Карпулина, а И.П.Максимука - до самоубийства. Думаю, что в
юридическом плане я действительно ни в чем не виноват и следствие рано или
поздно придет к правильному выводу. Понимаю также, что кое-кому очень
выгодно объявить меня виновным - это позволило бы наиболее безобидным
образом интерпретировать причины описанных событий.
Понимаю и другое - строго говоря, в этой ситуации невиновных тоже нет.
Молчаливо кивающим (среди которых я числился много лет) легче всего уйти от
ответственности, но ответственность не перестает в связи с этим
существовать. Я помалкивал, боясь сгубить свое дело (во имя, вроде бы,
благородной цели!), но молчание - тоже взрывчатка, оно накапливается до
определенной критической массы, после чего следует взрыв, который губит не
только то, что пытался уберечь, но и многое иное, что, по сути, значительно
важнее и дороже.
В данном случае может показаться, что переполнившей каплей стал именно
правдомат со всеми экзотическими качествами, но, по-моему, это не так.
Каплей может стать что угодно (необязательно экзотическое!) - новый
станок и новая книга, глобальный проект социального переустройства и
случайное слово в тихом доверительном разговоре. Суть не в форме капли, а в
объеме накопившегося нонсенса.
И еще несколько слов по поводу ходатайства, недавно поступившего на
имя следователя Ахремчука. Я искренне верю в сочувствие, с которым
относятся сейчас ко мне товарищи Чолсалтанов и Последов. Что ни говори, в
данное время они вздохнули с облегчением, и насколько мне известно, работа
Центра стала вестись интенсивней (несмотря на весь разразившийся вокруг
Топалова и меня скандал!). И, разумеется, в глубине души коллеги могут
считать, что в какой-то степени обязаны новой атмосферой мне и моему
правдомату.
Сразу после трагического поступка Ивана Павловича Чолсалтанов и
Последов пытались внушить мне некий наилучший вариант, намекая на мое
сильное многолетнее переутомление, на возможное снижение психоконтрольных
функций в связи с этим... Короче говоря, они полагали, что лучший (для меня
и, разумеется, для Центра) выход - немедленное мое освидетельствование.
Довольно простая и в чем-то даже благородная идея - не исключено, что я
вообще не несу ответственности за использование своего изобретения (а они
несут, но лишь за ослабление контроля за действиями сотрудников).
Разумеется, я категорически отказался участвовать в этих играх.
Видимо, опасный опыт Софьи Алексеевны, намертво связавшей использование
правдомата с невменяемостью, не послужил им уроком. И теперь,
разочаровавшись в моем восприятии ситуации, они пытаются убедить следствие
в своей версии, в необходимости провести соответствующую экспертизу
подследственного.
Хочу заявить, что действия такого рода были бы абсолютно бессмысленны.
Правдомат существует независимо от психического состояния его создателей -
это факт. С ним вступали в контакт десятки людей. Он помогал больным и -
что, может быть, еще важней - совершенно здоровым людям. Количество
добровольцев, желающих на себе испытать последствия этого контакта,
несомненно, будет расти.
Этих добровольцев не остановят никакие запреты, никакие грозящие им
изломы судеб. И в этом наше общее спасение.
Минск. 1986
Нечто невообразимое. "Ловушка в цейтноте". Эридан, Минск, 208 с., 100
тыс. экз., 1990; "Нечто невообразимое". Эридан, Минск, 640 с., 50 тыс.
экз., 1992
--------------------------------------------------------------------
Данное художественное произведение распространяется в электронной
форме с ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой
основе при условии сохранения целостности и неизменности текста,
включая сохранение настоящего уведомления. Любое коммерческое
использование настоящего текста без ведома и прямого согласия
владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 15.09.2003 13:33
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг