положении он проявил себя неплохо - как бы протянул мне тоненькую
спасительную соломинку, сославшись в сообщении Топалову на мои
незавершенные экспериментальные серии...
Топалов тут же вызвал меня к себе и попросил высказаться в присутствии
секретаря партбюро товарища Чолсал-танова. Я высказался, они не мешали,
краснели, бледнели, но не мешали.
Потом Чолсалтанов хмуро и серьезно спросил, обращаясь почему-то к
портрету над головой Константина Ивановича:
- Верно ли я понял, что товарищ Скородумов считает нас саботажниками?
- Мы и есть саботажники, - вздохнул Топалов. - Мы саботажники
научно-технического прогресса, потому что помним о картошечке, которую
любит кушать наш коллега-правдолюб. Вероятно, нам с вами, Салтан Ниязович,
придется съездить в колхоз и собрать для товарища Скородумова хороший
урожай.
Но Чолсалтанов был настроен отнюдь не юмористически. Конечно, он
деликатно улыбнулся словам Топалова, однако взгляд его искрился
раздражением.
- Вы понимаете, Вадим Львович, кто именно спускает нам разнарядку на
рабочие руки? - многозначительно спросил он. - Вы понимаете, чьи решения вы
подвергаете своим безответственным нападкам?
Только я хотел сказать, что понимаю, что готов отвечать за свои
нападки на любом уровне, как нас перебили. В кабинет ворвалась
очаровательная Клара Михайловна и срывающимся голосом сообщила:
- Там... Там сами Ким Спиридонович к вам приехали!
Именно во множественном числе!
Так я познакомился с товарищем Карпулиным. Карпулин вошел в кабинет
почти вслед за Кларой Михайловной и смущенно-любопытствующе заулыбался -
дескать, делайте свои дела, я не помешаю, а, кстати, что за дела вы тут
делаете?.. Топалов поспешил к нему, расшаркался, усадил в кресло.
- Вот, - сказал он с неподдельной озабоченностью во взоре, - товарищ
Скородумов обвиняет нас в саботаже научно-технической революции. Мы тут
всем коллективом уговариваем его сельскому хозяйству помочь, а он
утверждает, что такая помощь подорвет нашу сегодняшнюю экономику и
опрокинет наши грандиозные планы...
-- А вдруг подорвет? - внезапно перебил его Карпулин. - Подорвет и
опрокинет! Вы вот никогда не задумывались
над такой возможностью?
- То есть как? - поразился Чолсалтанов. - Нам же из райкома... Вы же в
курсе...
- Вот-вот, - ухмыльнулся Карпулин. - И указание по всей форме, и я в
курсе, а потом получается - подрывали и опрокидывали... Все всё понимали, а
налицо резкий спад, и самое время бить себя в грудь и каяться в смысле
очередных перегибов... Ладно, - ободряюще кивнул он совсем было опешившим
Топалову и Чолсалтанову, - не следует вам надолго отрываться от своих
ученых дел. А ты, товарищ Скородумов, принципиально против своей
кандидатуры, да? - обратился он ко мне.
- Против. И своей, и большинства других.
- А тебе трудно придется, - продолжал Ким Спиридонович. - Это,
понимаешь ли, как на фронте - рота идет на дзот, а один умник сидит в окопе
и понимает, что командир - дурень, что нет смысла класть полроты, чтобы
среди бела дня захватить эту паршивую высотку, ее в темноте почти без
потерь взяли бы... Знаешь, чем кончают такие умники?
- Трибуналом, - ответил я. - Такие умники кончают трибуналом, а рота -
геройским ополовиниванием состава на подступах к укреплениям. Потом в штабе
полка находится другой умник, который соображает, что вся операция с другим
дзотом будет завершена парой авиабомб или трехминутной артподготовкой. И он
кончает орденом.
- Ты смелый парень, - кивнул мне Карпулин. - Хорошо говоришь. Так
скажи нам, пожалуйста, кто виноват в том, что миллионы человеко-дней уходят
не туда?
Я готов был ответить - честно сказать все, что думаю по этому поводу,
но, слава Богу, не успел. В кабинет ворвался растрепанный профессор Клямин
и буквально втащил за собой Клару Михайловну, пытающуюся удержать его за
РУКУ.
- Беда, - закричал он, - беда, Константин Иванович! -- Я вчера вечером
по ошибке накормил Скородумова таблетками инверсина... Я слышал, он
какие-то коники выкидывает... Но он до завтрашнего дня за себя не в ответе,
у него фильтры инверсированы. Он теперь думает правильно, а говорит черт
знает что!
Вот, собственно, и вся история с инверсином-80. Клямнн вскоре ушел с
работы (официально - по состоянию здоровья). А мою тему осторожный Топалов
тогда закрыть побоялся - неудобно стало перед Карпулиным или что-то еще.
Все-таки под самый конец разговора Карпулин успел поинтересоваться моей
темой и отозвался о ней весьма одобрительно, попросил даже проинформировать
о завершении... Буквально через день Всеволод Тихонович передал мне, что
ученый совет непременно продлит тему на следующую пятилетку, и я как ни в
чем не бывало отбыл в колхоз, предприняв очередную попытку стать ударником
картофельных полей.
5
Я сравнительно подробно остановился на инверсиновой истории, чтобы
показать безосновательность сложившихся вокруг нее легенд. Карпулин
заскочил к нам совершенно случайно. То есть не совсем - в то время он
периодически
обследовался в Центре по поводу частых головных болей. Но появись он
получасом раньше или позже, вся история просто не дошла бы до него, и он не
имел бы повода проявить интерес к моей теме.
Топалов распустил слухи насчет моих жалоб Карпулину из желания
очернить меня, представить склочником. Такие, как он, не могут перенести
малейшей неудачи, мельчайшего сбоя в программе своих действий, не объяснив
это происками бессовестных врагов. Они в принципе не верят, что иной камень
срывается со скалы под действием совокупности чисто случайных сил. Кажется,
у австралийских аборигенов к моменту их встречи с европейцами не
существовало понятия естественной смерти и даже болезни - бедняги уверены
были, что всякое несчастье непременно связано с магическими происками
враждебных сил. Топалов, судя по всему, до сих пор убежден, что мы с
Кляминым разыграли целый спектакль - разумеется, в кляминской режиссуре. И
не мог простить этого, особенно - старому профессору...
Перехожу теперь к недавно имевшему место эпизоду с Топаловым. Вкратце
суть дела сводится к следующему. Константин Иванович велел немедленно
доставить ему действующий образец психосейфетора. Я ни сном, ни духом не
мог предположить, что Топалов задумал использовать аппарат в сугубо личных
целях, тем более - таким образом.
Среди сотрудников Центра ходили какие-то слухи о романе Константина
Ивановича с его секретарем Кларой Михайловной. Лично я к этим слухам никак
не относился - не люблю, когда подробности частной жизни перемалываются
жерновами дурацких шепотков. Клара Михайловна - молодая (ей около
тридцати), очень привлекательная женщина, кажется, одинокая, и она вполне
имеет право на тот спектр привязанностей и увлечений, который делает ее
жизнь приятной. Она вольна была любить того же Топалова, несмотря на
двукратную разницу в возрасте, могла связать свою судьбу с
восемнадцатилетним лаборантом или с кем-то еще - это ее дело.
И, разумеется, я никогда и ни в какой форме не внушал Топалову идею
использовать правдомат в том смысле, в каком он реально его использовал.
Доставляя ему аппарат, я был уверен, что он решил устроить что-то вроде
самостоятельной проверки наших выводов, что в нем вновь пробудились
исследовательские цели.
Но оказалось, правдомат разбудил в нем нечто темное и опасное.
К сожалению, о дальнейших событиях я могу говорить лишь
реконструктивно. следствию наверняка известно больше. До меня же дошли
только самые общие сведения - Топалов явился на квартиру Клары Михайловны и
подверг ее действию правдомата. Она, кажется, отнеслась к этому, как к
очередной причуде шефа, и осознала опасность ситуации лишь тогда, когда
выложила ему едва ли не все подробности своих прежних и нынешних знакомств.
Нервы Константина Ивановича не выдержали - столь быстрый и жестокий
погром иллюзий не всякому дано вынести. и каждый способен понять все
дальнейшее. Разумеется, попытку избить женщину, нецензурную брань в ее
адрес трудно чем-либо оправдать. Каждый из нас сейчас (на холодную голову!)
понимает, что опрокидывание телевизора, швыряние дорогостоящих предметов
одежды с балкона - недостойные действия. Но мне смешно, когда я слышу
что-то такое: "... не достойно советского ученого, академика, члена
партии..." Это не достойно любого человека в нормальном состоянии -
советского академика, английского докера или беспартийного китайца.
Уверен, в той ситуации Топалов не был человеком в нормальном
состоянии. Аффект, сильный аффект - это своеобразное краткосрочное
помешательство. И я крайне отрицательно отношусь к тем грязным слушкам,
которые сразу же поползли по Центру и по всему городу - дескать, свои своих
не предают, дескать, экспертиза выгородила Топалова из самообычнейшего
уголовного дела, отвела от него удар правосудия, который неотвратимо
обрушился бы на любого простого смертного...
Не смогу скрыть своего резко отрицательного отношения к К.И.Топалову
(как в плане наших научных контактов, так и в связи с его нападением на
Клару Михайловну), не могу скрыть и того. что мне известны подлинные факты
выгораживания в иных ситуациях, но в данном случае экспертиза, безусловно,
вела себя честно - уж поверьте, мне-то хорошо известно, сколь сильные
аффекты могут быть связаны с правдоматом.
Однако самое удивительное в эпизоде с Топаловым не все эти события и
слухи, а то, что последовало, и отнюдь не потому, что поворот оказался не в
мою пользу, и вина за низвержение Топалова каким-то фантастическим образом
опрокинулась на мою голову. Меня поражает совсем иное.
6
Я пишу об этом ином, прекрасно понимая, что мои оценки происшедшего не
так уж важны, скорее всего, просто излишни. Но следователь Ахремчук просил
обязательно выделять именно мое отношение к событиям, и я должен выполнить
его пожелания - в данном случае это приятный долг.
Формально схема дальнейших событий такова. Соседи Клары Михайловны
вызвали милицию. Топалов повел себя слишком экспансивно, и дело получило
огласку. Чолсалтанов, якобы верный слуга Топалова, неуклюже попытался
замять персоналку в своей организации и выгородить шефа в следственных
органах. Но Топалов закусил удила, не сделал даже попытки раскаяться, в
оскорбительной форме отверг все уговоры - собственной жены, Салтана
Ниязовича и даже самого К.С.Карпулина. И он получил по заслугам - его
исключили из партии и отправили на пенсию, лишив руководства Центром. Потом
следственные органы якобы установили, что главная вина падает на гражданина
В.Л.Скородумова. то есть на меня... И именно события с Топаловым
инкриминируют мне в качестве первого эпизода обвинения.
Самое ужасное в этой схеме то, что она легко принимается на веру, как
и всякое стандартное правдоподобие. Между тем схема в принципе порочна -
она очень уж примитивно увязывает факты в нечто совершенно противоречащее
действительности.
Прежде всего, в этой истории зря пострадал Чолсалтанов. Лично у меня
нет никаких оснований питать к нему особые симпатии. Салтан Ниязович всегда
с большим подозрением относился к моим научным устремлениям, пожалуй, и ко
всему стилю моей жизни. И эти подозрения нет-нет и материализовались в
неприятностях того или иного уровня. Но должен подчеркнуть - Чолсалтанов
искренне недолюбливал меня и боролся со мной в открытую (возможно, не
столько со мной, сколько с моим влиянием на окружающих).
Но он вовсе не был слепым прислужником Топалова. По моему глубокому
убеждению, Салтан Ниязович прекрасно все видел, прекрасно знал цену своему
шефу и в научном, и в личном плане. И выгораживать шефа он не собирался.
Чолсалтанов погорел потому, что публично назвал происшедшее мелочью в
биографии Константина Ивановича, а дальше его, как говорится, и слушать не
стали - дескать, какая уж там принципиальность, если дикие выходки
начальника (с использованием служебного положения и специальных психогенных
средств) называют мелочью!
Но ведь Чолсалтанов был совершенно прав - просто никто не пожелал
выслушать его до конца. Он пытался высказать едва ли не очевидную мысль,
что конфликт вокруг Клары Михайловны вряд ли сопоставим со всем тем, что
успел сотворить Топалов за многие предыдущие годы.
Чолсалтанова сгубила привычка к эзопову языку. Он намекал, только
намекал на некие события, и, конечно, эти намеки не смогли уравновесить
всей внешней нелепости его позиции относительно описанного скандала.
Я попробую сказать то же, что, по-моему, хотел сказать Салтан
Ниязович, однако не прибегая к деликатным иносказаниям.
Так вот, я убежден, что скандал Топалова с Кларой Михайловной
действительно малая величина в шкале тех преступлений, которые успел
совершить Константин Иванович. Я не оговорился - именно преступлений, а не
каких-то так называемых аморальностей.
Разумеется, я не ставлю цели перечислить все, известное мне. Возьмем
что-нибудь сравнительно простое и очевидное, скажем, устранение профессора
Клямина, между прочим, талантливейшего человека. Именно такими устранениями
и страшна восходящая серость.
Топалов давно покушался на Александра Семеновича и многого достиг в
торможении его работ. Инверсии - гениальная находка Клямина, находка,
которая по-новому осветила функционирование мозга. Но и до того Александр
Семенович демонстрировал ученому миру оригинальнейшие достижения, у него
было колоссальное чутье на новые пути, вообще - на необычное. Вывести
Клямина из игры, используя некоторую его рассеянность (те же злополучные
таблетки от головной боли...). - это. в сущности, тягчайшее преступление,
это громадный ущерб обществу, ущерб, верхнюю границу которого вряд ли можно
оценить.
Действительно, почему мы так быстро и сурово судим людей, ограбивших
государственный магазин или сберкассу, сунувшихся в чужую квартиру или в
чужой карман, а разбойное устранение талантов считаем лишь этакой
простительной начальственной блажью? Блажью, за которую можно слегка
пожурить или поставить на вид, в лучшем случае - пристыдить через газету...
Я хочу сказать, что экзекуция талантов не блажь, а тягчайшая форма
бандитизма, сопряженная с систематическим хищением у общества лучшего
будущего. Мафия серых и невысовывающихся хочет видеть наше завтра,
скроенное по ее меркам, и она настойчиво и потрясающе изобретательно
добивается своего, вызывая черную зависть организаций, вроде "Коза ностра".
Таланты масштаба Клямина опасны для нее, они подчеркивают пустопорожность
десятков тем-кормушек, сотен бессмысленно размножаемых публикаций,
высвечивают истинные цели ученых мафиози, сводящиеся к гарантированному
росту собственного благосостояния.
Я не останавливаюсь на многих других хорошо известных мне случаях,
связанных с уничтожением или ограблением талантов - от мэнээсов до ведущих
профессоров. И не настаиваю на том, что Топалов - некий выдающийся
"крестный отец" мафии, что ситуация в этом духе характерна лишь для нашего
Центра топаловского периода. К
сожалению, это не так.
В данном случае мне хотелось, чтобы поведение Чолсалтанова было понято
правильно. Снимать Топалова с должности за аморальность и хулиганство в
отношениях с личным секретарем безнравственно. Этот эпизод его биографии
определяет лишь маленький (очень пакостный, но все же маленький!) процентик
того вреда, который принесла его деятельность нашему Центру и, разумеется,
всему обществу. Именно это и хотел сказать Чолсалтанов в своей излишне
затемненной речи на партбюро.
Я убежден, что им руководила не только смесь осторожности и глубокой
личной обиды. Верно, что Топалов некогда сильно выкрутил ему руки, заставил
бросить действительно важную тему, которую молодой и очень способный Салтан
Ниязович выполнял, кстати, под руководством Клямина. Понимаю, что то была
лучшая пора в научных делах Чолсалтанова, и отлучения от этой поры он так и
не смог простить Топалову. Все верно, но его выступление не было ни
выгораживанием, ни местью, скорее - попыткой сказать большую правду, только
попыткой человека, столь долго молчавшего, сросшегося с оболочкой
осторожности, что всякий крик из нее звучал криком лишь для него самого, а
для окружающих - подхалимским шепоточком, не более...
Хочу еще подчеркнуть, что мною в оценке Топалова тоже не руководит
месть. Я не отношу себя к числу талантов, затертых Константином Ивановичем.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг