- Но можно?
- Ну?
- Мы сейчас дом отдыха по новой технологии мажем...
- Знаю, представь...
- Ну, и многие отдыхающие от краски отекают, их рвет... одному даже
"скорую" вызывали...
- Это их личное дело. Дальше!
- ... Так мазать?
- Тебя конкретно не тошнит?
- Да нет... я уж как-то привык...
- Так иди и работай!
С ним все ясно! Там, где нормальный человек засовестился бы,
заколебался, задергался - этот рубит с плеча: "Так иди и работай!" И все
проблемы, которые других бы свели с ума, им решаются с ходу, "в один удар".
С ним ясно. За это его и держат на высоком посту, и будут держать, сколько
бы нареканий на него ни поступало - именно за то, что он сделает все, даже
то, чего делать нельзя! Появился молотобоец.
- Филипп Клементьич... - Он столкнулся со мной взглядом и слегка
запнулся. - Так делать... для японца? - он смотрел то на Фила, то на меня.
- Иди и работай! - хрипло произнес Фил.
Молотобоец вышел.
Вскоре послышались звонкие удары - рушилось мое состояние. Фил был
мрачен и невозмутим.
Ну все - я вроде был больше не нужен. Круг на моих глазах четко
замкнулся. С чего начиналось все - с разбивания раковин, - к этому и
пришло. По пути я сумел успокоить Фила, матерей с детишками, обэхээсэсника,
теперь обрадую ненасытного японца, а что я сам немного расстроился - это
несущественно!
- Швыряло давай! - Фил кивнул на Иркин стакан.
- Поросенок! - Она игриво плеснула в него остатками водки.
Больше я находиться здесь не мог. И даже, как "нежный паренек" я уже
абсолютно был не нужен: нежность и так хлестала тут через край!
- Чао!
Я двинулся к выходу.
Фил даже не повернулся в мою сторону. Может, ему был безразличен мой
уход? Но тогда, наверное, он бы рассеянно кивнул мне вслед и даже бросил
какую-то малозначащую фразу, но в этой полной его неподвижности, абсолютном
безмолвии читались огромная трагедия, неслыханное оскорбление!.. Он ввел
меня в святая святых, распахнул душу (пусть не совсем стерильную), раскрыл
методы работы (пусть не совсем идеальные), а я свысока плюнул на все это и
ушел. Как говорится: такое смывается только кровью! Ириша четко уловила
состояние шефа.
- Конечно, когда не о его делах речь, ему неинтересно! - бросила она
мне вслед.
Как это - речь не о моих делах? Ведь именно мои раковины сейчас в
угоду японцу звонко разлетаются вдребезги! Парадокс в том, что Фил отдает
их японцу, а если бы я отнял их - я отнял бы их у детей! Но - хватит! Еще
помогать матерям с детишками я хоть со скрипом, но согласен, но поднимать
своими скромными средствами и без того высокий уровень японской
промышленности - пардон!
Я взялся за дверь.
- Да куда он денется! - хлестнула меня на выходе вскользь брошенная
реплика Фила.
... Как это - куда я денусь?! Да хоть куда!
Я вышел на улицу, в слепящий день. Водитель пикапа бибикнул мне. Я
подошел.
- Садись, подвезу!
- Денег нет! - Я сокрушенно развел руками. Опричники Фила мне тоже
были как-то ни к чему.
- Да садись! - горячо сказал водитель. Я понял, что это зачем-то нужно
ему, и сел. Поехали.
- А если шеф позовет?
- А! Он сейчас с места не стронется, будет пить до посинения - но зато
на посту! Вечером другое дело - вози его!
- А куда - вечером-то?
- По ресторанам - куда же еще? Сперва объедем, всех зверей соберем, а
после - в кабак. Но все - мне надоело уже: столик в салоне я отвинтил. - Он
кивнул назад, на пустое пространство между креслами. - Тут у меня они пить
больше не будут! Сказал, что крепления не держат! Они нешто разберутся? И
убрал. А то сиди жди их, пока они с кабака выберутся, потом заберутся сюда
и на столик все вынимают из сумок! Раньше двух ночи домой не прихожу - жена
уже разговаривать перестала. И главное: хоть что-то бы имел, хоть раз
угостили бы чем, предложили - попробуй. Я, может, тоже хочу рыбкой
красненькой или икорочкой дочку угостить!.. Никогда! Сожрут, выпьют все,
расшвыряют - "Вези!" После каждого еще до дому волоки! Все - распивочная
закрыта! - Он снова кивнул назад.
- И с кем... он тут? - поинтересовался я.
- С кем! Понятно, с кем - у кого все в руках! А им такой, как Фил,
позарез нужен: при случае и посадить можно, а потом вытащить!
Исполкомовские да еще покруче кто. Вот уж действительно - нагляделся я на
них в упор: свиньи свиньями! Нажрутся до усеру да еще баб норовят
затащить! - Он сплюнул. - А те раковины, что вы оплатили, Гриня наш
расфуячил уже, японцам отдадут - те из них какой-то редкоземельный элемент
берут. А нашим - плевать! Но у меня тут больше они пить не будут - конец!
Мы свернули.
- А жена дочку в садик через весь город таскает, к ее заводу -
трехлетку в полшестого приходится поднимать! А детсада нашего как десять
лет не было, так нет и сейчас... Дай им волю - они все разнесут! "Так уже
дали им волю", - подумал я.
- И в общежитии нашем до сих пор раковин нет на третьем-четвертом
этажах!
- И у меня нет раковины! - сказал я.
- И у тебя нет? - Он обернулся.
... Ремонт, который сделали мне ребята, встал мне ровно вдвое дешевле
той суммы, которую у меня взял и не собирался, видимо, возвращать мой в
буквальном смысле драгоценный друг.
Хоть мы теперь и не виделись с ним, я, как ни странно, все четче видел
его. Водитель Николай, появляясь у меня по делам ремонта, каждый раз рычал,
что опять до глубокой ночи развозил пьяных клиентов. Все они, и особенно
рьяно Фил, требовали обязательной доставки их домой, в каком бы состоянии
они не находились. Дом, оказывается, для них - это святое!.. Выходит -
тогда, заночевав у меня, Фил сделал редкое исключение?.. Как трогательно!
По словам Коли, дома у Фила был полный порядок: квартира отлично отделана,
три сына-спортсмена, красотка жена. Значит - дом его держит на плаву, там
он отдыхает душой? Но я как-то не верю, что жизнь можно поделить
перегородкой на два совершенно разных куска.
... Сейчас он исчез, как бы смертельно обидевшись, что я бросил его,
пренебрег духовной его жизнью (если можно назвать духовной жизнью то, что
происходило тогда в конторе)... Одновременно, как бы вспылив из-за обиды,
можно было не отдавать и деньги... очень удобно! Но главное тут,
несомненно, его оскорбленная душа! Мол - как только мои корыстные интересы
не подтвердились, я тут же немедленно ушел, наплевав на узы товарищества.
Примерно так он объясняет это себе... Версия, конечно, весьма хлипкая, и
чтобы Филу поверить самому, что все рухнуло из-за поруганной дружбы, а не
из-за украденных денег, ему все время приходится держать себя в состоянии
агрессивной истерики: все сволочи, зверюги, к ним с открытой душой, а
они!.. Жить в таком состоянии нелегко - я сочувствовал ему.
Только в невероятном напряге, раскалив до полного ослепления все
чувства, можно проделывать такие безобразные операции, как он проделал со
мной, и при этом считать себя правым и даже оскорбленным! Легко ли? И все
для того, чтобы потом в грязном пикапчике глушить с крепкими ребятками
водку, снова накаляя себя до состояния правоты?
Ежедневное преодоление непреодолимого, перепрыгивание всех устоев,
может, и позволяет ему чувствовать себя человеком исключительным... но к
чему это ведет? Может, и мелькнуло в день нашей встречи с ним что-то
светлое - и тут же было разбито вдребезги, как раковина. Окупится ли?
А теперь ему особенно нелегко. Раньше он имел хотя бы утешение -
марать меня: мол, знаем мы этих идеалистов... но теперь и этого (как и
столика в пикапчике) он лишен.
Казалось бы, при его образе жизни всякого рода переживания давно
должны были бы исчезнуть, но он явно не был уверен, что взял надо мною
верх, и фанатично продолжал разыскивать доказательства своего морального
(или аморального?) превосходства.
Одним из таких доказательств должен был быть довольно поздний его
звонок, примерно через полгода после того, как мы расстались.
- Слушай, ты! - прохрипел он даже без тени прежней теплоты, словно я
все эти месяцы непрерывно оскорблял его (а я и действительно, наверное, его
оскорблял, даже не пытаясь требовать с него деньги, ясно давая понять, что
с такого и требовать бесполезно). Мог ли он это простить? - Слушай, ты...
Далее следовало сообщение: все, что он обещал мне, он достал, причем
финское, все ждет на базе, а сейчас мне надлежит привезти в ресторан
"полторы тонны", а завтра безвылазно ждать дома. Я не сомневался, что
судьба этих денег будет такая же, как у предыдущих... Но что его снова
толкало ко мне?.. Неужели только ощущение безнаказанности? Да нет,
наверняка его скребли сомнения, что я не уверен в абсолютной его честности,
в абсолютной его верности дружбе, и это бесило его. Желание доказать свое
совершенство в сочетании с привычной необходимостью воровать и составляло
главную трагедию его жизни.
Но все-таки хорошая закваска в нем была, раз он еще что-то пытался
доказывать. И именно мне-то и стремился доказать свою честность - всех
остальных в его окружении не занимал этот вопрос, и тут вдруг - я. Может, я
и был его последним шансом на спасение? Полярной звездой на фоне тьмы?
Наверняка в общении со мной он тайно надеялся обогатиться духовно, а я
обогатил его лишь материально и на этом успокоился!
Конечно же, с виду он суров - на любое подозрение ответит
оскорблением, на нападение - зверским ударом, на обвинение - обвинениями
гораздо более тяжкими... Неужто уже нет хода в его душу? Похоже,
единственный крючок, которым еще можно его поднять, - это крючок "верной
дружбы", "дружбы, не знающей пределов"... Правда, этим крючком он тянет, в
основном, вниз, на себя, но может, еще можно его поднять этим самым крючком
наверх?
Что-то, наверное, все-таки сосало его, если уже больше чем через год
он вдруг остановил у тротуара рядом со мной свой "жигуль".
- Ну, ты, зверюга, куда пропал? - распахнув дверцу, оскалился он.
Все зубы уже золотые... молодец!
На заднем сиденье маялся мужик, одетый добротно, но без претензии.
- Клим! - пробасил он, сжимая руку.
- Из Сибири пожаловал! - усмехнулся Фил.
Значит, была у него потребность: показать, какие у него друзья?
Выходит, не успокоился он, иначе зачем нужно было ему останавливаться, а не
ехать мимо?
- Зарядил тут ему отель, приезжаем - болт на рыло! - прохрипел Фил.
- Да чего уж там... уеду, если так! - пробасил Клим.
- Может, ко мне? - неожиданно проговорил я.
- Валер-кин! - Фил потряс меня за плечо. Неужели все повторится?
БОЖЬЯ ПОМОЩЬ
Несчастен человек, не получающий от Бога подарков! Бог вовсе не
задабривает нас, он просто скромно показывает, что он есть.
Когда мы благодаря своей злобе и нерадению падаем со стула на пол и
удар, по всем законам физики, должен быть жестким - Бог обязательно
подстелит матрасик. Нужно совсем не любить себя и ничего вообще, чтобы не
заметить матрасика и грохнуться мимо, на голый бетонный пол. А между тем
есть немало людей, что не замечают - и не хотят замечать - руки помощи,
простирающейся к ним. И, пожалуй, именно по этому признаку люди и делятся
на счастливых и несчастных. Одни учатся понимать помощь, которая приходит к
ним в отчаянные моменты непонятно откуда, другие всю эту "иррациональность"
злобно отметают и если уж грохаются, то в кровь - не по законам добра, но
уж зато по законам физики!
А ведь нужно лишь не быть заряженным злобой и неверием, уметь
чувствовать "веяния воздуха" - и помощь почувствуется очень скоро. Я давно
уже замечаю, что нечто всегда поддерживает - почти в самом низу:
обнаружится пятачок в кармане, в который ты многократно и безуспешно
заглядывал, и на этот пятачок ты доедешь в то единственное место, где тебе
могут помочь. Другое дело, что ты уж будь любезен подумать, куда тебе нужно
на этот пятачок поехать... Если ж ты придумаешь лишь поехать в пивную,
украсть бутылку и потом подраться... ну что же - сам дурак и не говори
потом, что тебе никогда не было в жизни никакой поддержки!
Думаю, что при всей своей бесконечной милости Бог тоже имеет самолюбие
и охотнее делает подарки тем, кто их любит и ждет, а не тем, кто их
использует во зло или не замечает.
С детства я как-то плохо воспринимал банальности, разговоры о
неминучих суровостях жизни, о неизбежных и жестоких законах - больше мой
взгляд был направлен куда-то туда... в туманность, неопределенность...
Законы я понял сразу, но ждал чего-то и сверх. И почувствовал почти сразу
ветерок оттуда. И самые тяжелые периоды моей жизни - когда я под ударами
реальности забывал про тот ветерок, не ждал его и поэтому не ощущал. Надо
уметь выбраться из-под обломков, выйти в чистое поле, радостно открыть душу
и ждать!
Пожалуй, первая поддержка, почувствованная мной... ниоткуда, была
связана еще со школой. Вспомните свою жизнь - возьмем жизнь обычную, не
обремененную тюрьмами, но и не богатую особыми внешними событиями... Что
есть тяжелей школы? Потом ты хотя бы выбираешь место, где тебе быть, а тут
жестко сказано: будь только здесь! Сиди, и слушай, что тебе говорят, и
повторяй слово в слово - как бы ты ни был с этим не согласен! И всегда
чувствуй за спиной взвинченного, больного Гену Астапова, который в любой
момент может опрокинуть тебе на голову чернильницу, но сиди и не смей
поворачиваться! И, держа все это в душе, каждый день, тем не менее
поднимайся в предрассветную фиолетовую рань, прощайся под холодным краном с
последним своим сонным теплом... Но это еще ничего, это все еще дома, среди
своих, но вот выходить на ледяную улицу и на своих собственных ногах нести
себя навстречу мукам, которые - можешь быть уверен - ждут тебя в классе!..
Что бывает тяжелей?! Ясно, что выход из теплого дома под всяческими
предлогами затягивался до последнего возможного предела и с чувством
запретной сладости - за возможный предел.
Наконец я выходил, поворачивая тяжелую дверь парадной, в холодный
звонкий Саперный переулок, медленно шел к широкой Маяковской - здесь
обязательно ударял порыв ветра с мокрым снегом или дождем, выбивающим
слезы. Тусклый свет фонарей усиливал отчаяние... Неужели же так будет всю
жизнь?!
И, опаздывая, точно опаздывая - вышел на пять минут после предельного
срока! - я не мог заставить себя идти быстро - кто же может заставить себя
быстро идти навстречу мукам?
Я сворачивал на узкую, темную между высокими домами улицу Рылеева.
Часов у меня не было, но я знал, что опаздываю... А это значило, что к
издевательствам, идущим с парт, прибавляются издевательства сверху, с
учительского пьедестала. Учителя тех лет находили простую и надежную
платформу для контактов со школьными бандитами: вместе с ними - как бы в
воспитательных целях - издевались над слабыми. Это объединяло их сильнее
всего, позволяло им найти общий язык. Объединенная экзекуция была намного
страшнее раздельной, но тем не менее я не мог себя заставить ускорить шаги!
Впереди во мгле начинала проступать белая гора Спасо-Преображенского
собора, и вот я уже шел мимо ограды из свисающих тяжелых целей и черных
морозных стволов пушек. Ограда вела меня по плавному полукругу. Шаги
учащались, сердце начинало биться в радостном предчувствии чуда. И вот я
выходил к фасаду церкви и нетерпеливо поднимал голову вверх, к белой
массивной колокольне, где под нежно-зеленым куполом летел на фоне светлых
облаков белый циферблат с черными цифрами и стрелками. Всегда в это время
спереди, со стороны улицы Пестеля, через Литейный шел радостный утренний
свет и всегда на торжественном циферблате было начертано мое спасение -
стрелки всегда показывали на пять минут меньше, чем должно быть! Я успевал,
хотя никак, по реальным законам, успеть не мог! Ликуя, я перебегал дорогу,
вбегал в школу... и к этому моему состоянию, ясное дело, гораздо хуже липли
издевательства и несчастья - так постепенно с Божьей помощью они и отлипли!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг