успевший затормозить "Алуэтт" унесло за высокую острую крышу.
- Сажай!
Батя сражался с управлением, а он выдернул из-под ног пулемет и
пытался откатить дверь, которую заело на полпути. Чуть не проломив
насквозь, рассвирепевший Павел совсем сшиб дверь с роликов, она ухнула
вниз. Они были метрах в десяти, потоком от винта расчесывало цветники.
- Не знаю, чего ему еще надо!
"Алуэтт" упорно противился соприкосновению с землей. Шарахнувшись от
внезапно выросшей совсем близко стены деревьев, они вновь очутились со
стороны разнесенного вдребезги фасада. В нем будто копошилось гигантское
погребенное насекомое. Кто-то еще суматошно пробежал внизу, на фоне огня
длинно прыгнула тень.
- Все, Братка, все! Нам сейчас хана! Что же ты! Михаил не мог
заставить себя нажать на спуск. Что же он, действительно? Ведь война
вернулась. Все как там. И даже вон, он может его почти увидеть, черный зев
подствольного гранатомета, откуда в него плюнет через миг последней болью.
Задралась, перебитая, одна из перемычек металлического кожуха на
пулеметном стволе перед глазами. Деталька, штришок, из тех, что
запоминаются мгновенно и навсегда.
куда бы ни был направлен твой выстрел ты все равно убиваешь ее
Под плакучими ивами
вода, вода, вода.
За снегами, за зимами...
В полной тишине вспучились и осыпались разрушенные стены. Их движение
было неспешным, как пузырь лопался в вязкой жидкости. Запылало сперва ярче,
но пламя сразу опало. В нескольких местах на лужайке и подъездной
щебеночной дороге, разрезанной двойным гусеничным следом, вспыхнули
короткие факелы, тут же обратившиеся в тюки черного тряпья.
Батя что-то орал в ухо, их крутило, дом, от которого осталась
половина, уплыл из поля зрения. Михаил разжал руки, пулемет вывалился из
них, содрав кожу, он не почувствовал.
...луга, луга, луга. Над ночной тишиной месяц лег золотой...
Он не думал, что будет так. Это уже то? То самое? Уже началось или
начнется вот-вот? Они уйдут, исчезнут? Лена где-то там, сейчас все это
сделала она. Им дадут увидеться, или... Оказывается, он надеялся, что его,
может быть, убьют, и ему не придется...
Месяц...
- ... быть не может! Второй раз, и с этим тоже! Да что они у него -
заговоренные?!
Винт вращался вхолостую, двигатель не работал. Фара не горела.
Приборная доска потухла.
Павел тряс рычаг, словно из него хотел вытрясти ускользающую по
неведомым руслам энергию света и движения. По кругу, как на карусели,
появлялось и исчезало пятно огня от дома. Сменяющие его кусты и дальние
деревья странным образом будто горели изнутри.
Месяц...
А потом они уже стояли рядом с на удивление целым вертолетом, вернее,
Батя стоял, сжимая в лапе пулемет и другой лапой придерживая его, изо всех
сил стремящегося вперед, туда, и на дымную землю выполз Гоша, и даже,
кажется, мелькнуло белое пятно лица Зиновия, и живых больше не было здесь,
дом горел, и, провалившись в подвал, смяв и разломав крышу "стальной
комнаты", горело оставшееся от "БМП" с людьми в ней, от которых вообще
ничего не осталось, даже золы, и тек металл по металлу, а он так стремился
к ней, к Лене, никакому не "Антаресу", не далекой песне, не тени на тени
счастья в призрачной стране за Рекой, а к ней, живой и желанной, которую
наконец нашел, но которая еще где-то там, в разрушении и пламени, и ее еще
нужно спасать, и даже Павел понял, хоть и сказал, сперва возвращая его:
- Ничего, ничего. Братка, давай, но что-то не очень верю я, чтобы
всех она тут так - одним махом, в секунду, оружие бы прихватил у кого из
этих, кто перед домом-то были, да и я с тобой, пригляжу в случае...
И он-таки отыскал ее, сжавшуюся в комок в углу какого-то коридора,
пробившись туда в одиночку через горящие доски и тряпки, потащил наружу,
она вцепилась в руку, и не было места думать, кто он и кто она и зачем, во
имя чего, может быть, все происходит, он просто выводил ее из огня, свою
женщину, и только Елены Евгеньевны: "Ай!" - и очередь рвет уши в сжатом
пространстве...
- Братка!
Глава 47
Черная туча накрыла несколько десятков квадратных километров и
зависла неподвижно, игнорируя все метеопрогнозы и законы поведения
атмосферных масс. Ничто ее не касалось.
Как не касалось, скажем, что прямо под нею, на Старохолмском
аэродроме, одни люди почти начали убивать других и спасли ситуацию лишь
героические усилия майора, который встал под выстрелами и вышел к
окружившей здание технике с полотенцем на шомполе, а перед этим напрочь
запретил, обегав этажи, своим спецназовцам стрелять самим и отвечать на
огонь. Неизвестно, Где он рисковал более - у многих десантников были
откровенно расширенные зрачки, почти все курили "травку" в открытую.
Полоса, где стояли оба "АНа", была уже перекрыта пустыми заправщиками, а
майор сменил подполковника, который вдруг, не сплевывая с губы изжеванной
пахитоски, с блуждающей полубезумной усмешкой сорвал кольцо и прижал
волевым подбородком щелкнувшую гранату-малютку.
Туче не было никакого дела, что человек со строгими бровями
рассматривал медового цвета капсулку рядом со стаканом, налитым до краев, и
всерьез думал, отдать ли предпочтение ей или воспользоваться
приличествующим к случаю хромированным изделием, что перешло ему по
наследству с маленькой бронзовой дощечкой на широкой рукояти: "Младшему
лейтенанту Кабакову П. А. за образцовое выполнение заданий от Народного
комиссара внутренних дел. 10 августа 1940 года". Человек только что
выслушал доклад о происходящем на известной даче, поступивший от его
третьего агента-ликвидатора, который прожил ровно столько, чтобы этот
доклад передать, и решение появилось - или все-таки кем-то было
подсказано? - тотчас же, и он только не был уверен в выборе способа.
Капсулка находилась под рукой, а за "кольтом" надо было вставать к сейфу.
На фоне белых фестонов выделялись башенные часы. Они показывали что-то
около десяти минут двенадцатого. Раскусывая капсулку, он отметил это как
странность, так как по его ощущению времени было гораздо больше, и мысль
применительно к ситуации его позабавила... "Черт возьми, чему он мог так
тихо улыбаться под конец?" - брезгливо удивится секретарь, обнаружив труп
первым.
И два этих незначительных события, и многие, многие другие,
происходившие с момента ее появления здесь, не замечались тучей. Она и
собственно тучей, грозовым облаком, атмосферным образованием представлялась
лишь человеческому глазу, неспособному увидеть что-либо находящееся до
красной и после фиолетовой полос радуги.
Доступной восприятию - по крайней мере, подавляющего большинства
людей - она была только здесь, над эпицентром подтолкнувшего ее появление
чужого присутствия, в остальном же незримый и неосязаемый черный туман,
эманация, нечто распространилось, а быть может, просто разом возникло
всюду.
Стало присутствовать во всех жизненных и физических процессах,
поколебало мировые линии, исказило или приготовилось исказить равно волю и
поступки отдельных людей и целых народов, преломление луча света и бег
одинокого электрона в атоме водорода, отменить обязательность перехода
сегодняшнего "завтра" в послезавтрашнее "вчера", помешать джентльменской
вежливости следствия перед причиной и нарушить совпадение обоюдных
траекторий искры гения и полета сорвавшегося яблока, которое эту искру
выбьет.
Объявшая безмятежное небо туча замерла.
Может быть, она послужит защитой и питательным органом, плацентой и
первым глотком готовой воссоединиться чужой сущности, чужой жизни, пусть
эта жизнь и обойдется в цену, равную самому этому Миру, одному из
бессчетных Миров.
Может быть, она продолжение течений, сберегающих этот Мир,
собирательная линза, вынужденная ненадолго потеснить его законы, накапливая
энергию Мира, чтобы отдать ее всю нужному и в нужный момент.
Может быть. Кто знает.
Страж не знает этого. Этого ему знать не дано.
А пока на все еще безмятежном небе туча шевельнулась. Части
сблизились под ее покровом, сведенные Стражем, и благодаря этому вдруг
кое-что в Мире встало на место.
Совпали разладившиеся было шестерни часового механизма, засбоившие
зубчатые колеса нашли друг друга, взлеты вечностей и мигов стали
соответствовать провалам. Взбудораженное Время успокоилось, но положиться,
наверное, нельзя, ведь оно - нечто гораздо более странное, чем мы думаем.
Глава 48
более странное чем мы думаем
- Ты что-то сказал, Мишенька?
Сушняк для костра собрал Гоша. С носилок, которые занял вместо
воспрявшего Зиновия, он посматривал то туда, то сюда в окружающий лес, там
трещало, а рядом набиралась куча.
Зиновий, в свою очередь, запалил костер одним только взглядом, а
Павел распаковал объемистый тюк. Он набрал его, перерыв все развалины дачи.
Носилки они несли вдвоем с Андреем Львовичем, Михаил брел сам,
поддерживаемый Еленой, опираясь на пулемет, как на костыль.
- Зря ты, Пашка, меня не послушался, - говорил Гоша. - Шел бы себе со
свободными руками, а тючок впереди прыгал. Я его вперед по курсу -
эр-раз! - подошли, я его - эд-два!
- Ну и перебил бы все. Чем бы сейчас грелся?
- Э, ради такого дела я бы ювелирненько, не кантовать! Я, правда,
точно не уверен, тонко еще не пробовал...
- Долго, интересно, будет эта тьма египетская? Хоть бы дождь пошел,
все какая-то определенность.
- Не очень-то она теперь и тьма.
- Н-да, понять трудно...
Андрея Львовича взяли по настоянию Павла. Лично он вытащил его из
вертолета, на ноги поставил, прежде чем подорвать белую машину. Ничего
целого, ничего живого не осталось внутри забора. Даже дальние клумбы были
растерзанными, обугленными.
Куда шли они? Зачем? Михаил не смог бы ответить, но его никто и не
спрашивал.
Изнанка тучи продолжала без движения нависать над ними. Верхушки
сосен вдруг сгибались под порывами неизвестно откуда берущегося ветра и
вновь застывали в безмолвии.
Солнца не было, и светлее не становилось, но темноты непонятным
образом не было тоже. Исчезали тени, кроны казались освещенными одинаково
сверху, с боков, снизу. Каждый куст, каждый уголок, впадина в земле
делались равно различимы.
Если бы не боль от контузии, что скручивала голову, будто винтом, и
не еще более жестокая боль в простреленном колене, Михаил бы обратил
внимание на то, что видели уже все: изнутри высвечивалась структура каждого
древесного ствола, ветви, сосновой иглы, березового листа.
По мере их продвижения эта прозрачность и светлость перетекали и в
самую почву, и в них самих, превращая шаги в неверную поступь
козявок-стеклянниц на дымно-хрустальной доске.
Последнего, правда, они не замечали пока, да и касалось это не всех.
Его угостил Батя. Собственной рукою. Случайно, навскидку,
автоматически. Бес попутал. Наверное, нервы сдают и у гранитных гераклов, и
им начинают мерещиться черт знает какие штуки.
Павел рубанул очередью, как шашкой - от плеча до седла, но попало
только тремя. Касательная в голову, глубокая борозда изнутри на ляжке, и в
чашечку. Известны случаи, когда при таком ранении умирали от одного
болевого шока. Перевязав, Михаилу приладили доску от под мышки до пятки,
чуть длиннее, прикрутили ногу намертво, и он пошел. Сознания ни на секунду
не потеряв. Опять. Как всегда. Елена Евгеньевна не закатывала истерик,
держалась как надо и ни на шаг не отходила. Только они почти не
разговаривали.
- Что ты говоришь, Мишенька?
- Я ничего не говорил, - сказал он, каменея от усилия, которое
понадобилось, чтобы разжать зубы. - Тебе послышалось. А вот что там Зиновий
наш вещает?
Подбирая сухие веточки, Зиновий Самуэлевич заставлял их вспыхивать,
держа перед собой, а потом бросал в костер. Он то отдалял, то приближал
руку с веточкой и, похоже, забавлялся, как ребенок.
- Но подумайте сами, Павел, разве так называемые обстоятельства,
которые у каждого из нас независимо от других складывались, вас не
убеждают? - проникновенно говорил он. - Возьмите меня, возьмите Егора, да
вас самого! Нам как будто кто-то отрезает все пути, кроме одного. Рок,
судьба, что там еще? Почему у одного складывается так, а у другого иначе?
Одному всю жизнь везет, другой только и делает, что выкарабкивается из бед,
которые валятся не просто со всех сторон, а уж оттуда, откуда и придумать
нельзя. И все - с нормальной, обыденной точки зрения - ну просто ни за что!
Человек не виноват...
- О! Зинк, слушай анекдот на эту тему...
- Нет, нет, подождите. Вот вы - вам ведь совершенно не к чему
возвращаться. Не к чему и не к кому, вы сами это признаете, или я вас не
так понял? А мне? А Егору? Что еще нас держит здесь? Случившееся у
меня... - Зиновий Самуэлевич поднял, поджег и кинул в потрескивающие угли
веточку. - Это, конечно, страшно. Но я почему-то могу теперь об этом
свободно думать и даже говорить, вы видите. Не мог, не мог, а потом как
будто что-то прорвалось. Теперь мне все представляется очень-очень давним,
далеким, будто не со мной и уже быльем поросло. И смотрите, что я могу
теперь. Ведь раньше это было так, еле-еле, раньше почти совсем не мог.
Тоже - почему, в чем причина?.. Но я хочу сказать другое. Если мы - чужие,
если нам действительно здесь не место, то разве стоит удивляться и роптать,
что нас выдворяют отсюда столь жесткими, даже изощренно жестокими методами.
Нам сжигают мосты. Нет никакого выхода, кроме как подчиниться, и надо
только посмотреть правде в глаза...
- Расслабиться и получить удовольствие, - ввернул Павел.
- Или так, - поддакнул Гоша: - "Не знаю причин вашего спора, молодые
люди, но ехать нужно!"
- Да нет же! Ах, вы не понимаете, а я не умею сказать! Это как
перерождение, я будто бы обратился. Предопределение...
- Иди ты в такое-то место со своим предопределением! Слушай сказку,
про нас же, ну! Жил-был мужик, может, Иван, может, Абрам, не знаю.
Жил-поживал, как все, да только настигла его беда. Мор случился, оспа,
соседи-то кой-как перемоглись, у одного Ивана поголовно семейство на погост
переселилось. И старые и малые, и жена-красавица, и детки-крепыши. Один
остался, как перст, а мужик еще совсем молодой, навроде, скажем, меня...
Михаил и Елена Евгеньевна сидели вдвоем чуть поодаль. Елена
Евгеньевна сжимала его руку. На нее стали находить периоды странного
оцепенения, когда голоса у костра уплывали, и только твердая ладонь Михаила
держала ее, как якорь.
- Миша, - сказала она, не отрываясь от неведомой точки, - что вокруг?
Что это, ты понимаешь? Почему? И где мы все?
- А тебе осталось, к чему возвращаться? - вопросом на вопрос ответил
он. Что бы он мог ей сказать?
- Не знаю... Нет. Ты. Больше никого. Наверное, Зиновий прав, все как
будто нарочно складывается так, чтобы отрубить все наши нити здесь. Как же
бессердечны те, кто это сделал. Ну, взяли бы просто нас, то, что им надо,
зачем же так?.. Но я вовсе не чувствую себя чужой, посторонней. Другая -
да, быть может, но не чужая! Как же так, Мишенька? У меня ведь и впрямь
остался только ты, но ведь и ты - ненадолго?
- А этот? - Михаил указал на Андрея Львовича, занявшего место против
Павла и имевшего вид, будто он не просто слушает, а записывает самым
тщательным образом, стенографирует в памяти каждое слово, жест,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг