никак не могло всплыть. В ушах стучали настойчивые молоточки.
Ни одно, самое черное похмелье не сравнить с тем, что она испытывала.
Будь она одна, она бы сдалась, согласилась вновь провалиться в засасывающую
темноту, но их было две, и они помогали друг другу. Одна слабыми, но тонко
чувствующими пальцами искала и находила выход, путь к свету, пусть
хрупкому, но ясному сознанию, другая поддерживала, придавала сил, терпения
справиться, выдержать.
Та, которую здесь называли Леной, Лелькой, Еленочкой, "очаровашкой",
Еленой Евгеньевной, родилась, когда двойной Кастор и синий громадный
Поллукс, главные звезды созвездия Близнецов, имели наибольшую власть.
Сосуществование Елены-первой и Елены-второй было предопределено уже тогда.
А ведь в ней вопреки всем законам этого Мира жил и некто третий,
какая-то часть его, и теперь он все настойчивее пробивался наружу,
заставляя непрочное тело, порождение до безобразия медленных химических
реакций, корчась, вновь подниматься к свету, от которого ее попытались
отключить.
"Что со мною? Что они сделали? Больно как... Все разламывается,
страшно хотя бы подумать о возможности пошевелиться, и в то же время этот
неотвязный позыв куда-то идти и что-то делать. Кого я непременно должна
увидеть, с кем встретиться? Зачем? Миша, Мишенька, где ты, где наша с тобой
Река? Где земля печали, в которой так покойно?.. Но я не одна здесь, это
совершенно точно. Кто-то сидит рядом, только глаз никак не открыть..."
Внезапно внутреннее ее зрение приобрело особую остроту, закрытые и
крепко зажмуренные глаза узрели такое, что никогда прежде не представало
перед ними. Граница, сходная с той, которая отделяла уже привычный ей
пиктограммный Мир, стремительно надвинулась, пропустила через себя, и она
очутилась там, где никогда не бывала.
В этом Мире не было схематичных изображений, рисованных посланий ей,
действий, событий и предметов, обозначенных условными линиями, в которых
она только-только начала разбираться. Это было что-то совсем другое, не ее,
но и... ее тоже. Просто увиденное другими глазами. Так она чувствовала.
Холодные бесконечные пространства окружили ее. Они накладывались
горизонтальными слоями, чуть колыхаясь, укрывали ровным неживым холодом,
как складками савана. Впрочем, откуда она взяла, что - горизонтальными,
ведь здесь не было ни верха, ни низа, только слой за слоем ложащиеся
одинаково замерзшие пласты, без конца, края, числа.
И опять, опять, как тогда, - что-то еще... как будто это не все как
будто это лишь часть а посмотри туда видишь так замечательно падать в эти
добрые треугольники не бойся они примут тебя мягко как то старое лоскутное
одеяло вот только названия ничему здесь нет ни им ни всему остальному но мы
обязательно поймем когда соединимся когда будем вместе вместе вместе.
И еще почему-то казалось очень важным, что в этом другом Мире
холодных, колеблемых потусторонним ветром полотнищ никогда не бывает
огня...
...Матвей Кириллович Бусыгин опустился на колени рядом с уродливым
ложем в этой странной барокамере в подвальном помещении, где разметалась
его жена. Полагая, что она просто спит, он боялся лишний раз пошевелиться,
хотя ему так хотелось поцеловать ее, коснуться губами ее лба.
"Такая бледненькая. И лежит, как обиженный ребенок. Больное дитя".
Матвей Кириллович очень любил свою жену. Настолько, что прощал ей
любовников, о которых, конечно, знал. Не то чтобы ему было легче их не
замечать, и ревность и обиды душили его, временами все-таки прорываясь в
виде сцен, о которых он же первый и сожалел впоследствии. Но он заставлял
себя и в мыслях не употреблять слова "измена", говоря о Еленочкином
"легкомыслии" и "рискованной ветрености". Это была непростительная слабость
с его стороны, он понимал, но ничего с собой поделать не мог. Он так любил
ее. Она не ценила, но даже это он ей прощал.
Когда Елена Евгеньевна вдруг застонала, едва слышно, но до того
жалобно, что у Бусыгина перевернулось сердце, он вдруг заметил все.
Пересохший воспаленный рот, неровность дыхания, пятна нездорового румянца.
Он даже заметил точку укола на шее, неглупый мужчина Бусыгин, и понял
все. Все, что мог понять.
"Они пытали ее. Мою девочку. Твари. Это никакая не дача. Ну, я
вам..."
В мгновение ока подхватив Елену на руки, он бросился к низенькой
металлической дверце, почему-то вдруг смертельно напугавшись, что именно в
этот миг ее захлопнут снаружи.
Махом перешагнул высокий порог, заботясь, чтобы только осторожнее
перенести жену через узкий проем.
По ту сторону она сразу пришла в себя. Взгляд сделался осмысленным
и - невольно отметил Матвей Кириллович - странно, непривычно жестким.
Словно это была какая-то другая Елена, не его.
- Сейчас, сейчас, дорогушенька, сию минуту, мамочка. Что у тебя
болит?
У Елены Евгеньевны пролегла вертикальная черта меж бровей, которую он
прежде никогда не видел.
- Матвей! - сказала она строго. - Отчего ты здесь? Почему? Опусти
меня немедленно.
- Но, Еленочка...
Он повиновался, дал ей встать на ноги. Она удивительно изменилась.
Как-то отодвинулась. Из бедной замученной слабенькой Еленочки сделалась
абсолютно незнакомым жестким человеком. Чужим. Совершенно чужим. Причем за
считанные секунды.
В Матвее Кирилловиче шевельнулся какой-то сверхчеловеческий ужас. Он
попятился.
- Ты себе представить не можешь, насколько ты не вовремя здесь,
Матвей.
"И голос... Это не ее голос, это вообще не она! Куда вы подевали ее?
Что вы сделали с моей женой, сволочи?!"
Но и страх длился недолго. Елена Евгеньевна ухватилась за виски, по
вновь посеревшему лицу заструился пот, колени подогнулись.
- Мотечка, - жалобно проговорила Елена-первая, не отнимая рук. -
Мотечка, ну зачем же ты мне помешал! Уходи скорее отсюда, дурень...
А как его череп пронизала пуля, выпущенная из бесшумного пистолета с
верхней площадки решетчатой лестницы, он не почувствовал. Он почти кинулся
вновь к своей Еленочке-очаровашке, которая его сейчас так напугала, почти
смог наконец обнять, побаюкать ее. Почти.
В одном Бусыгин, полковник и муж, все-таки пригодился: не дал
непроизвольно выплеснуться сокрушитель
ной мощи. Сбил порыв, послужил невольным, но действенным препятствием
в первый неконтролируемый миг. Чего еще от него желать? Краткая отсрочка.
Глава 41
...НО САМОЕ СТРАННОЕ, САМОЕ УДИВИТЕЛЬНОЕ, ТАК ЭТО ТО, ЧТО ТВОЯ
ВЫДУМКА ВДРУГ ОКАЗАЛАСЬ ИСТИННОЙ. ПРИДУМАВ, ТЫ УГАДАЛ.
ЭТОГО ДАЖЕ Я НЕ МОГЛА ПРЕДВИДЕТЬ.
ТЫ ПРАВ, ИХ ЖДУТ. НЕ КАЖДОГО ИЗ НИХ, КАК ДУМАЛ И ГОВОРИЛ ИМ ТЫ, А
ЖДУТ ТОГО, КТО ИЗ НИХ, СОЕДИНИВШИХСЯ, ЯВИТСЯ МИРАМ.
НЕ ЗНАЮ, ЧТО ЭТО БУДЕТ И КАК ОБОЗНАЧИТЬ ТО, ЧТО ИХ ЖДЕТ. Я НЕ СУМЕЮ
НАЗВАТЬ, А ТЫ НЕ ПОЙМЕШЬ...
Оторвавшись от огненных строк, он открыл глаза. Действительность тоже
была наполнена пламенем. До горящего "восьмого" было шагов пятьдесят, но
жар вовсю чувствовался и здесь.
Внешние баки уже взорвались, огнем охвачены ближайшие кудрявые
березы, рыжие языки расползались по траве. Трещало дерево, ярко-белым пылал
корпус.
"Ну да, сплав-то с магнием, - отрешенно подумал он. - Как это я тут
очутился? Не иначе, снова Батя. В себя пришел в самый последний момент, а
потом, уже на земле, вытащил, сюда отволок".
Он осмотрелся. Павел ничком уткнулся в покрытые копотью руки.
Поодаль, наперекос, носилки с Зиновием. Только сейчас Михаил разглядел,
отчего тот не выпадает - тщедушное тело привязывали два тонких
перекрещенных ремня.
- Мишка, Мишка, на вот, испей, - прохрипели рядом. Приглядевшись, он
с трудом узнал Гошу.
Гоша был весь черный, с ног до головы, одежда висела палеными
клочьями, и где не было черно, ярко краснела свежая кровь. Он протягивал
бутылку, лежа на животе, приподнявшись. Увидев, что Михаил не берет,
приложился сам, блаженно глотая прямо из горлышка.
- Пашка, лось какой, еле я его допер, центнер, не меньше, - сказал,
отдуваясь.
- Так это ты нас?!
- Ага. - Гоша довольно осклабился и вновь протянул бутылку. К
удивлению, в ней оказалась простая вода. Она пахла тиной.
- Как же ты, ведь ты живое... или смог?
- Ни х... я не смог. На горбу, вот как. Я и не помню, как упали даже.
Просто - огонь, дымина, а я тебя от этой дуры, - указал на "восьмой", в
котором что-то оглушительно треснуло, - волоку. Последним вытащил, эти уже
тут были. И как это я, сам не знаю. - Гоша, по-настоящему удивляясь, пожал
плечами. Подниматься он отчего-то не спешил. - Водички в болоте сползал
набрал... Погоди, я его вообще уберу отсюда. Сообразить только - куда...
Облизываясь, уставился на дымящиеся развалины машины. В треск огня
вплелся иной звук, по поляне пронеслась тень.
- Стой, Гоша! Это что, они?
- Третий круг делает.
Пошевелился Павел. Еще не подняв затылка, проговорил в землю:
- Наколол он нас насчет мины-то или как, Братка? Тень вернулась,
остановилась.
- Сядет. Как пить дать сядет! Интересно ему, понимаешь, живые мы,
нет? Кончать с нами хочет.
Вдоль столба дыма сверху опускался белый вертолет. Это был шанс.
- Батя, работаем! Работаем, Батя!
- Есть!..
Очутившись у носилок, Павел оборвал, как нитки, оба ремня и выудил
из-под Зиновия не что-нибудь, огромный пулемет. Михаил узнал "Дегтярева" с
диском и раструбом пламегасителя. Даже растерялся.
- Откуда ж такое старье?
- У ребятишек ничего новее не сыскал. И то пришлось в морду дать. -
Батя вздернул на себя массивный, под корпусом, затвор. Сошек у пулемета не
было. Вновь улегся на живот, спрятал "Дегтярева" под себя. - Ох, жестко
нашему поджигателю было-то!
- О ком ты?
- Зинкины штучки с загоревшимися дачами. Я сразу понял. Он и
откинулся, едва заполыхали. Полный теперь у нас боекомплект, все друг про
дружку знаем. Кроме девочки. С ней к нам небось станет вообще не
подступись... Ты, Братка, как хочешь, а я бью сразу на поражение. Гошка,
молодец, так и лягай, торчать, засранец, не вздумай.
"Алуэтт" держался метрах в пяти над землей, медленно поворачиваясь.
Их искали, но пока не в той стороне.
- Машина должна на ходу остаться.
- Не учи ученого...
Три звонких выстрела, как дробь ударов над ухом в железную бочку - и
от синеватого лобового фонаря полетели, брызнули мелкие куски. Вертолет
словно споткнулся. Упал метра на три, завис над самой травой, улегшейся под
винтом. Вихрь трепал кусты тальника.
Еще два удара по бочке, еще осколки остекления. В той же точке, не
выше, не ниже, не в сторону, а что уж там крупная "трехлинейного" патрона
пуля разворотит дальше...
"Алуэтт" шлепнулся на полозья-амортизаторы строго прямо. Белый хвост
сперва качнуло назад, взвились клочья травы, но нос осел обратно, и
стабилизирующий винт каким-то чудом не пострадал...
...Твердый ветер жег через пробоины в стекле, Павлу приходилось
отворачиваться.
- Твою душу, Братка, я ж просил что-нибудь попроще! Откуда ж мне
знать, что здесь место пилота - по оси?! Сколько еще?
То ли от задувающего потока, то ли от нетвердого управления импортную
дареную машину временами кидало из стороны в сторону. Павел, сжимая
непривычную рукоять, матерился сквозь зубы.
Не приходящий в сознание Зиновий Самуэлевич и Гоша лежали в глубоких
креслах сзади. Михаил никак не мог понять, что же в конце концов с
Зиновием, а у Гоши оказались сломаны обе стопы.
"Двойной с подвывихом, - вынес свое заключение Батя, осмотрев Гошины
раздутые щиколотки. - Как ты нас на себе тягать-то смог?"
"Да не знаю я, братцы. Так как-то..."
"Неужели больно совсем не было?"
"Было, - сказал Гоша и засмущался, - еще как было, братцы. Так ведь
горело ж все, тут ведь хочешь - не хочешь, больно - не больно..."
Гошино увечье обнаружилось, когда они уже вынули из кабины тело
пилота, кроме которого с Андреем Львовичем в вертолете никого не было.
Михаил взял за грудки Андрея Львовича, со стянутыми руками и ногами,
уложенного Батей тут же, у подножки.
"Где кейс?"
"Зачем он вам? Без кода вы его все равно не откроете, не говоря уже о
пользовании..."
"Ничего. Как-нибудь. Российским способом. - Он передал чемоданчик
Павлу. - Вскрой, Бать".
И когда замки под железными пальцами подались, крышка с внутренним
экраном лопнула, достал фляжку.
"Держи, Гоша. Егор Кузьмич. Боевые сто грамм. Имеешь право".
...Михаил не стал заглядывать за спинки кресел, куда был засунут
связанный Андрей Львович. Коснулся шеи Зиновия, потрепал по плечу,
улыбнулся Гоше.
"Так куда же я их влеку все-таки? - подумал он. - К НЕЙ, к неминучей,
или будет им какое-то продолжение, пусть где-то далеко, в непостижимых
далях? А они, эти несчастные люди, останутся ли потом здесь, и каково им
здесь будет? А..."
Перегнулся через плечо Павла справа, где не так дуло.
- Скоро уже, если только мы не ошиблись!
Навигационная система оказалась разбита. Им пришлось ориентироваться,
как выразился Павел, "судя по солнцу". Он был очень близок к истине. Еще он
предложил, периодически снижаясь, спрашивать дорогу. Паша Геракл был Паша
Геракл.
Много чего оказалось разбито, но "Алуэтт" смог подняться и слушался
во вполне допустимых пределах.
"А во всем остальном будем надеяться на госпожу Фортуну и высшие
предначертания, - мрачно подумал Михаил. - Странно, мы почти час в
незаконном полете, а еще никого не послали на перехват. Странно. Странно,
или... ничего странного".
- Но мы не ошиблись. Батя! Жми, осталось уже немного!
- Ты, это самое, так... чуешь?
- Чую! В самую точку!
- Эх, несет нас окаянная сила!..
Михаил вовремя вспомнил, что "окаянной силой" вертолетчики и вообще
все летные люди называют свои машины, если они взлетают-садятся не с
помощью распластанных, как поется в старой песне, крыльев. "Например,
помело", - подумал он.
- Впереди-то гроза! Тучища какая, а?!
Глава 42
Подобно капле густых чернил в родниковой воде исполинская туча росла,
вспухала, закрывала собой прозрачную синеву. Ее движение было медленным, но
неотвратимым, безобидные домашние курчавые облака в испуге разбегались
прочь от нее, и тех, кто не успел, она поглощала своим клубящимся телом.
Лучи солнца, натыкаясь, не могли пробить его, скользили по выпуклостям
цвета спелых слив, терялись в беспросветной глубине ущелий и провалов.
Туча растекалась, брюхо, плоское и твердое, как могильная плита,
утюжило воздух, изгоняло его из-под себя, порождая короткие и страшные
вихри, воронки ветра.
Видевшие ее говорили потом разное. Кто-то находил в ней изломанные
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг