сейчас катится вдоль Вислы по направлению к Варшаве, сея на пути пожары,
смерть и разрушение.
Это было нечто совершенно непостижимое. Газеты утверждали, что все
случившееся - дело рук германских инженеров, бросивших на Польшу какой-то
адский механизм, создав инсценировку случайности, неудачного научного опыта
и так далее. Вся история была шита белыми нитками. Следом за этой
подготовкой должны были появиться колонны ненавистных швабов.
Майор вначале не очень верил сбивчивым россказням и считал их обычными
газетными утками. Но теперь он не знал, что думать обо всей этой странной
истории. Он сам видел вчера вечером только что приехавшего из Торна своего
приятеля, где тот служил в артиллерийском полку; у него рука была на
перевязи, ушибленная при взрыве форта, а язык заплетался, отказываясь дать
истинную картину виденного.
- Иисус, Мария, святой Иосиф! - восклицал злополучный капитан
Гзовский, растерянно потирая голову здоровой рукою, - это наказание,
ниспосланное Богом за наши грехи..
Так думал, конечно, не он один. Всюду, в городах и в селах, а мрачных
готических храмах Варшавы и Кракова и в скромных деревянных сельских
костелах, и под открытым небом, на межах между полосами желтеющих нив,
несся кверху кадильный дым, молитвенные песнопения, и тысячи людей
воздевали руки к небу, моля его отвратить надвигавшееся неведомое бедствие.
Это было понятно в конце концов: оно не приносило никому вреда, а может
быть, и в самом деле могло умилостивить высшую силу, - на этот счет майор
не был сам убежден твердо. Но вот такая задача - оберегать своими пушками
столицу от неведомой опасности - была ему совсем не по душе и заставляла
ворчать и цедить сквозь зубы далеко не изысканные выражения, поеживаясь в
седле и прикрывая рукою глаза от все усиливающегося ветра, гнавшего вдоль
дороги тучи песку и пыли.
Вот и место впереди старого форта крепости, указанное для батареи.
"Ненависть, звериная злоба - на них строится жизнь", - подумал майор,
и вдруг ему показалось, что фантастический враг, которого они ждали сегодня
и готовы были встретить огнем и железом, - таинственный шар, - был
материализовавшимся, оформившимся духом вражды и смертельной ненависти, в
котором человечество задыхалось все эти страшные годы. Майор содрогнулся.
Козловский снял фуражку и машинально перекрестился. Он хотел что-то
сказать вновь подошедшему хорунжему, когда с фланга батареи, протяжно
перекликаясь, словно падая со ступеньки на ступеньку, покатилась
разноголосая команда:
- Командира батареи к телефону...
- Командира - к телефону...
Майор, придерживая рукою саблю, побежал к телефонному посту. В трубку
глухо забубнил знакомый бас командира группы, с которым он еще третьего дня
мирно играл в преферанс.
Голос вздрагивал нервными нотами и срывался, так что нельзя было
понять, командует ли он или смертельно испуган и сам ищет совета и
поддержки.
- Противник показался, движется вдоль западного берега Вислы... Быть
готовыми к открытию огня по видимой цели... гранатой... - Потом другим
тоном: - Пан Болеслав, гвоздите этого дьявола в хвост и в гриву, выручайте,
голубчик... Нельзя пустить его дальше Млоцин...
Козловский взобрался на наблюдательную вышку и стал осматривать
далекий горизонт. Уже через четверть часа можно было различить в бинокль
столб дыма, подымающийся за синей стеной леса. Он увеличивался с каждой
минутой, словно вырастая из земли. Еще немного, и на далекую опушку из-за
деревьев брызнуло ослепительным потоком света в ореоле дымной завесы,
клубившейся черными вихрями. Было похоже, будто солнце сорвалось с голубого
свода и катилось по земле пламенным шаром. Нельзя было различить
подробностей, но веяло стихийной, неодолимой силой от этого невиданного
зрелища.
Козловский почувствовал, как скверный холодок заполз в сердце и сжимал
его медленной хваткой. Срывающимся голосом он передал команду на батарею:
- Батарея! К бою! - и потом отрывисто, словно ища спасения: - Огонь!
Ухнули резкие удары один за другим, и черные зевы плюнули огнем в
серое небо.
Стальные чудовища дернулись назад и снова уставились кверху круглыми
глотками.
- Огонь! - уже вне себя кричал Козловский, не отрывая глаз от бинокля
и глядя, как пламенеющий шар сквозь завесу черных взметов дыма, окутанный
ими слева и справа, плавно катился вперед, вырастая на глазах и вздымая
кверху вихри пыли, дыма и огня, то закрываясь облаками от разрывов
снарядов, то прорываясь сквозь них, как яростное солнце из-за клубящихся
грозовых туч. И снова грохали пушки, снова копошились вокруг них в дыму и
пыли оглушенные люди, и теперь гремело уже далеко вокруг все поле, справа и
слева, где линия орудий от леса за дорогой перекидывалась далеко на юг по
направлению к Повонзкам.
И уж нельзя было различить отдельных ударов в сплошном грохоте
канонады, как нельзя было разобрать вокруг приближавшегося огненного шара
отдельных вспышек снарядов, - он весь был окутан темным облаком и сквозь
него неизменно прорывался вперед неуязвимый и неотвратимый, как стихия.
Козловский растерянно оглянулся. Сзади батарей, шагах в двухстах, в
немом ужасе остановилась толпа людей под золотою парчою хоругвей. Ксендз
жестом отчаяния протягивал вперед распятие; вокруг толпа на коленях стонала
и плакала; длинные желтые свечи давно погасли и ненужными палками торчали в
дрожащих руках; колокольчик умолк, и тонкая струйка дыма вилась возле белой
фигуры священника, слабой и беспомощной.
Козловский взглянул вперед. Пламенный шар был уже впереди батареи
метрах в двухстах. Временами, в короткие промежутки между выстрелами,
оттуда несся треск и шум, словно от большого пожара, видны были тысячи
молний, брызжущих к земле от пламенного вихря.
Шар двигался.
- Орудия шрапнелью! На картечь! Беглый огонь! - В грохоте, шуме и
звоне потонули окончательно отдельные звуки. В дыму и пыли, поднятой
выстрелами, люди метались, как в адской кузнице. Орудия вздрагивали при
каждом ударе, точно живые, и от них веяло жаром раскаленной печи. Впереди
не было видно ничего из-за густого облака, окутавшего батареи. Пушки уже
без прицела брызгали огнем и дождем картечи в серую пропасть.
И вдруг, словно по команде, захлопнулись горластые зевы: пушки молча
осели, зарывшись хоботами во взрыхленную землю, а люди испуганными кучками
сбились в стороне, с ужасом глядя на невиданную картину: по металлическим
частям орудий и амуниции колебались и прыгали синеватые огоньки, при каждом
прикосновении к металлу из него вырывались с треском короткие искры молнии,
сотрясая тело людей резкими ударами, от которых они падали на землю,
вскакивали и бежали прочь, спотыкаясь и сбивая друг друга с ног.
В следующую минуту ветром снесло прочь завесу пыли, окутавшую батарею,
и на фронте пушек показался огненный шар, пульсировавший и вздрагивавший,
как огромная студенистая медуза, налитая огнем и дымом.
Майор окаменел, прислонившись спиною к дереву и обводя дикими глазами
фантастическую картину. Он видел, как подхваченный порывом ветра пламенный
шар вдруг прыгнул, словно сорвавшись с привязи, на толпу обуянных ужасом
людей. Правее, по направлению к хатам деревни, в паническом беге неслись
врассыпную люди, только что воссылавшие молитвы к безучастному небу.
Впереди дикими прыжками, подобрав белую сутану, мчался священник; блестели
в пыли на дороге брошенные хоругви, затоптанные ногами бегущей толпы.
Шар катился вслед за нею, подгоняемый ветром, и видно было, как
падали, будто сраженные молнией, люди, которых он настигал своими огненными
стрелами.
Левее кучка солдат бежала к лошадям. Майор хотел приказать им
вернуться к орудиям, но голоса его никто не слушал. Он видел, как хорунжий
первый вскочил на своего коня и, не оглядываясь назад, весь съежившись,
стал бешено пришпоривать, направляя дикий бег по шоссе к Варшаве. Рядом
бежали пешие и скакали, обгоняя друг друга, всадники.
Огненный шар катился к дубовой рощице, где стояли запряжки. Майор в
ужасе закрыл глаза. Еще минута, и грохот взрыва потряс землю, и море
пламени охватило лесок: шар налетел на зарядные ящики и взорвал их.
Теперь за дымом пожара не было видно пламенного вихря, несшегося между
рекою и дорогой к беззащитной Варшаве.
Глава IX
В ДОМЕ НА ДОРОТЕЕНШТРАССЕ
Эйтель Флиднер ходил один по опустевшему дому из комнаты в комнату и
не мог найти себе места. Смерть отца сильно поразила Эйтеля, но все, что
последовало за нею, было настолько необычно, что заслонило собою дела
семейные. Порою ему казалось, что он грезит и не может стряхнуть с себя
тяжелый кошмар. Развертывая утром газетные листы, он читал тревожные
телеграммы, крикливые, истерические корреспонденции, официальные и
полуофициальные, осторожные и лживые сообщения и чувствовал, что не в силах
справиться со всей этой путаницей.
Первые дни, пока сведения приходили из Германии, все происходящее хотя
и казалось загадочным, но не носило угрожающего характера. Писали о большой
шаровой молнии, вызвавшей пожары в нескольких селах и городах в долине
Нейсе, - и только. Это были сообщения, которые можно было поставить наряду
с другими, пестревшими обычно на газетных столбцах: где-то пронесся ураган,
где-то произошло наводнение или землетрясение, разразилась эпидемия. Все
это имело начало и конец, и затем, каковы бы ни были разрушения, проходило,
раны затягивались, и постепенно все забывалось
Но здесь было другое. Это был какой-то снежный ком который катился по
взбудораженной Европе, и перед ним бессильными оказались люди со всеми
орудиями и машинами, со всеми ухищрениями современной техники.
Пожар Варшавы был первым ударом такого рода, который заставил
почувствовать, что в мир ворвалось что-то новое Первоначальные сообщения
были смутны и сбивчивы, но затем газетная шумиха выбросила сразу столько
подробностей, что в них можно было захлебнуться.
В общем картина рисовалась в таком виде. После взрыва фортов в Торне
весть об этом облетела Варшаву с невероятной быстротой и взбудоражила
город, который к вечеру уже шумел, как разворошенный пчелиный улей.
Перед рассветом лязг и грохот катившихся орудий разбудили беспокойный
сон обывателей. Батареи, одна за другой в угрюмом молчании катились по
каменной мостовой на запад, к старой цитадели. С утра словно тяжелая туча
нависла над столицей, и в кочующих по улицам толпах поползли новые слухи,
сплетаясь со страшным словом "война!".
А затем сюда перебросилась родившаяся в редакциях газет нелепая
легенда - виноваты немцы. Это они напустили на Польшу страшное бедствие, их
инженеры бросили в ход свое дьявольское изобретение, и следом за ним надо
ждать наступления полков проклятых швабов.
Этого было достаточно. Лихорадочное возбуждение толпы нашло выход.
Людская волна хлынула к германскому посольству, разгромила и подожгла его.
Случилось это около 11 часов утра.
А в то же время у города показался увлекаемый ветром огненный шар. Он
был встречен огнем батарей, выставленных на запад от столицы, но вся эта
цепь пушек и гаубиц остановила его столько же, сколько могли бы это сделать
оловянные солдатики. Шар прорвал гремевшую линию около Млоцин, разогнал
крестный ход, взорвал несколько орудий и зарядных ящиков, через полчаса
миновал цитадель и очутился в лабиринте переулков старого города и
еврейских кварталов.
Спустя четверть часа узкие кривые переходы пылали, окутанные дымом.
Громовые раскаты, шум огня, треск падающих стен, крики и вопли обезумевших
людей наполнили собою тихие еще недавно улицы. Пламенный шар вылетел из их
путаной сети на площадь у съезда к Висле, задел статую Сигизмунда,
рухнувшую грудой мусора, и двинулся вдоль Краковского Предместья и Нового
Света. Крестные ходы, толпы людей, наводнивших с утра бульвары, праздные
зеваки на тротуарах, - все это неслось теперь, сломя голову, в невыразимом
ужасе среди свиста пламени и шума пожара.
В течение получаса грозный смерч пересек весь город по направлению к
Мокотову и исчез на востоке, а за ним в дыму и огне несчастный город
корчился в судорогах и клубился черными тучами.
Вот что случилось в Варшаве. И это, пожалуй, было не самое страшное.
Следом за катастрофой газетные столбцы сообщали, что возбужденные толпы
позволили себе ряд эксцессов, что к столице стянуты войска и, по всей
вероятности, порядок будет быстро восстановлен.
Да, на мир надвигалось что-то такое, перед чем стал в тупик не только
Эйтель, волонтер кавалерии, сведущий лишь в достоинствах лошадей и
эскадронном учении. По крайней мере, когда он пытался разобраться во всей
истории по двум-трем статьям в последних книжках научных обозрений и
журналов, пришедших уже после смерти отца на его имя, то и здесь не нашел
путеводной нити. Правда, в этом не было ничего удивительного. Статьи были
написаны языком, который сам по себе являлся китайской грамотой.
Две основные мысли то робко, то более открыто сквозили всюду:
во-первых, начавшийся процесс, несомненно, захватывал в свою сферу все
большую массу вещества, иначе говоря, проклятый шар, хотя и медленно, рос с
каждой минутой, будто снежный ком, катящийся по мягкому насту, и,
во-вторых, что было хуже всего, наука в данный момент была бессильна
бороться с этой неожиданной опасностью.
Наконец, самым страшным было даже не сознание растущей опасности, -
она казалась еще далекой, - а то, что виновником всех несчастий был ею
отец, что здесь было замешано их имя, которое трепали с пеною у рта газеты,
словно собака треплет грязную тряпку, подхваченную ею в мусорной яме.
Уже несколько дней, как отношение к Эйтелю в полку резко изменилось;
полковник стал сухо официален, сослуживцы сторонились его; он очутился в
зияющей пустоте, и мечта об офицерских погонах все более бледнела среди
странных событий дня.
Еще бы: ошибка, хотя и невольная, старика была виною тому, что выпущен
на волю проклятый огненный пузырь, который теперь мечется по Европе, и
следом за ним поднимается из дыма пожаров отвратительный призрак революции.
В тысячный раз вспоминалась Эйтелю предсмертная записка отца: "Это
сделал я, седенький маленький старичок... он растет с каждой минутой... я
больше не могу..."
Да, и тогда он предвидел все несчастья и не нашел в себе силы
взглянуть на дело своих рук.
Флиднер уже не сидел у стола, а бегал по комнате, меряя ее из угла в
угол неровными шагами. Когда на одном повороте он очутился перед дверью,
она тихо отворилась и на пороге показалась знакомая хрупкая фигура в темном
платье.
Эйтель круто остановился, увидев сестру. Он почти забыл обо всем, что
предшествовало злополучной катастрофе. Появление Дагмары, правда, удивило
его, как нечто неожиданное, но и обрадовало: это был свежий человек, за
которого можно было уцепиться, поговорить, поделиться хаосом нахлынувших
впечатлений. Он пошел навстречу девушке и протянул ей руку:
- Дагмара... Ну, вот... ты опять дома...
Она стояла бледная и напряженная и, казалось, не решалась войти в
комнату. Глаза смотрели устало, испытующе, лоб пересекала глубокая свежая
морщинка.
- Бедный старик, - сказала она тихо.
- Дагмара, скажи мне, что такое происходит? Повторяю: я не могу
понять... Ты больше меня смыслишь в этом... Что случилось?
Дагмара пожала плечами:
- Я знаю почти столько же, сколько и ты. Я сама ищу того, кто мог бы
объяснить мне, что делается в мире...
Эйтель насторожился.
- Ищешь?
- Да, я и у тебя хотела спросить: не знаешь ли ты случайно, где...
этот русский инженер, который работал у отца... Дерюгин.
- Ты смеешь меня об этом спрашивать, - с трудом выдавил он из себя и
вдруг выкрикнул с бешенством, чувствуя с наслаждением, как его захватывает
порыв неудержимой злобы: - Какая трогательная заботливость! Какое внимание!
И это немецкая девушка! Черт возьми!.. Впрочем, могу удовлетворить твое
любопытство. Интересующий тебя человек арестован в качестве шпиона и
агитатора во время последних беспорядков в Моабите и сейчас находится там,
где ему давно место.
Девушка встала, бледная и дрожащая.
- Арестован как шпион? - еле слышно выговорила она.
Эйтель засмеялся:
- Да, и если тебе интересно знать подробности, то могу сказать, что
это произошло третьего дня на Трумштрассе, когда наш эскадрон разгонял эту
сволочь, которая галдела там, на улицах...
- Значит, ты?.. - чуть слышный раздался шепот.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг