улицам, увлекаемый ветром, не исчез на восточной его окраине? Это были
факты, и они требовали объяснения.
Выйдя на улицу, Дерюгин машинально направился к институту, рассеянно
пробираясь в людском потоке, уже запрудившем собою тротуары. Так же
машинально взял сунутую ему в руки газету, заплатил не глядя и развернул на
ходу, натыкаясь на прохожих и не слыша нелестных замечаний по своему
адресу.
Вчерашнее событие было изложено обычным газетным языком, крикливым и
назойливым, с жирными заголовками, смакованием трагических подробностей,
подсчетом жертв, с самыми невероятными комментариями. Но рядом была
помещена короткая заметка за подписью одного из профессоров института, с
уверенностью приводившего единственно возможное с точки зрения автора
объяснение. Дело заключалось, по его мнению, в том, что покойному
профессору Флиднеру удалось получить искусственно большого размера
шаровидную молнию. Она-то и была виною пожара, возникшего в лаборатории; а
затем, вырвавшись на свободу, причинила все беды, всполошившие вчера
восточную часть Берлина. Надо думать, что затем, унесенная ветром в
окрестные поля, она и взорвалась где-нибудь около Фюрстенвальда.
Заметка, разумеется, являлась грубой передержкой. В институте знали
истинную причину происшедшего; знали прекрасно и то, что никаких опытов над
искусственной молнией Флиднер не производил. Это было умышленное извращение
значения происшедшего, попытка скрыть истину от общества. Зачем? Вот в чем
был вопрос.
Дерюгин не заметил, как дошел до института. По внешнему виду здесь все
шло обычным порядком: читались лекции, шли работы в лабораториях,
семинариях, практикумах, но чувствовалось, что жизнь идет только по
инерции. Сдержанное возбуждение царило в аудиториях. Студенты собирались
кучками, говорили тревожным шепотом и замолкали при приближении Дерюгина;
профессора выглядели смущенными, усталыми и растерянными. Два-три раза,
когда разговор поднимался о вчерашнем событии, они резко прекращали его под
тем или иным предлогом.
Гинце в лаборатории не было вовсе. Он явился около полудня, угрюмый,
молчаливый, почти больной на вид.
Дерюгин решил добиться от него истины о положении дела во что бы то ни
стало.
Ассистент сначала тоже отмалчивался, глядя куда-то в сторону и избегая
взгляда собеседника.
- Послушайте, - заговорил решительно молодой инженер, - я, наконец,
требую ответа. Вы прекрасно понимаете, чем угрожает все случившееся и какую
берут на себя ответственность те, кто смеет это замалчивать.
- А что же, прикажете трезвонить во все колокола, что Земле угрожает
неминуемая гибель? Кто же решится высказать подобную вещь?
- Да ведь это же дичь какая-то! - вскричал Дерюгин. - До каких же пор
молчать? Ведь надо сейчас же, сию минуту что-то делать, бороться, искать
выхода!
Гинце молча пожал плечами.
- Я сейчас же отправлюсь к профессору Миллеру и буду требовать, чтобы
он поставил в известность власти и общественность.
- Он с вами и разговаривать не станет.
- Послушайте, Гинце! Один из нас сошел с ума. Да вы понимаете ли, что
случилось? Какое право он имеет молчать?
- А кто рискнет заговорить об этом первым? - угрюмо спросил ассистент.
- Ведь это значит рисковать потерей репутации ученого и серьезного
работника, если в итоге обнаружится ошибка и дурацкий шар лопнет, как
мыльный пузырь...
- И это может помешать сказать истину? - резко спросил Дерюгин. - Ну,
все равно, я обращусь к Грубе, к Грюнвальду...
- Бесполезно. Вчера, поздним вечером, мы обсуждали положение, - и...
сейчас никто вас не станет и слушать.
- Ах, вот как? - Дерюгин почти задохнулся от гнева. - Тогда я
действительно попусту трачу здесь слова.
Он выбежал из аудитории, весь дрожа от негодования и смутной тревоги.
На улице он стоял несколько минут совершенно растерянный, не зная, что
предпринять.
Дерюгин обернулся, - перед ним стоял Горяинов, Он улыбался, как
обычно, одними углами рта, а глаза смотрели холодно и устало.
Молодой инженер в первую минуту хотел было уклониться от разговора с
соотечественником, которого он встречал всего раза два и в котором
чувствовал человека иного мира. Но пустота, окружившая его на грани близких
событий, о которых страшно было думать, остановила Дерюгина. Может быть
звуки родной речи усилили иллюзию близости.
Александр схватил протянутую ему руку.
И, торопясь и путаясь, рассказал о смерти Флиднера, о событиях
вчерашнего дня, о своем разговоре с Гинце.
Когда он кончил, Горяинов несколько минут смотрел на него молча, как
бы решая в уме какую-то задачу. Потом вдруг неожиданно рассмеялся,
остановившись среди тротуара, сдвинув шляпу на затылок и глядя на
собеседника глазами, в глубине которых вспыхивали странные огоньки.
- Послушайте-ка, земляк, - ведь это же великолепно, то, 41 о вы
рассказали В первую минуту я грешным делом подумал, не спятили ли вы,
извините за откровенность. Но, честное слово, это так хорошо, что было бы
жаль, если бы оно существовало только в вашем воображении.
Дерюгин смотрел на старика с изумлением, почти со страхом, и в свою
очередь ему начинало казаться, что перед ним кривляется буйно помешанный. А
тот продолжал хохотать.
- Подумайте, какая эффектная и своевременная развязка. Человечество
запуталось, зарвалось, залезло в тупик, барахтается в крови и болоте,
задыхается, как ломовая лошадь под непосильной тяжестью, и воображает, что
этим готовит почву какому-то будущему раю, и вдруг - пшик, этакий
головокружительный фейерверк, и в результате - немного гари и вони, которых
даже некому будет нюхать. Ей-Богу, теперь я доволен, что дожил до
сегодняшнего дня...
- Вы это говорите серьезно? - остановил собеседника Дерюгин.
- Как нельзя более, голубчик. Уверяю вас. Это самое лучшее, что могло
случиться. И напрасно вы это так близко принимаете к сердцу. Борьба, вы
сами говорите, бесполезна. Плюньте на все и созерцайте. А что вас не хотели
слушать там, - Горяинов кивнул в сторону института, - так иначе и быть не
могло. Вы слишком многого ждали от всех этих почтенных Geheimrath'ов и
превосходительств. Если хотите наделать шуму, - стучитесь в газеты, - там
скорее пойдут на риск, да и треску будет больше! А всего лучше - бросьте
волноваться и оставайтесь спокойным зрителем последнего спектакля.
Но Дерюгин уже не слышал последних слов старика.
В самом деле, как же он сам не подумал? Печать - вот где есть еще
надежда нарушить это проклятое молчание. Он бежал по улице, провожаемый
изумленными взглядами, ничего не видя и не слыша.
Однако в первых трех редакциях его ждало разочарование. Сообщение его
было выслушано с холодным изумлением, не оставлявшим никакой надежды. Тогда
он отправился в "Rote Fahne".
Он собрал весь запас своего спокойствия, он говорил медленно,
останавливаясь на деталях и стараясь не пропустить ни одной подробности,
чувствуя, как живые и острые глаза редактора не отрывались от его лица во
все продолжение рассказа.
Когда Дерюгин кончил, редактор молчал минут пятнадцать, неподвижно
сидя в кресле и не выпуская изо рта сигару.
- Видите ли, товарищ, - начал он, наконец, - вы, конечно, правы,
указывая на ответственность, которая ложится на меня, если подобно тем, к
кому вы уже обратились, я промолчу. Но вы должны понять и ту
ответственность, которую я беру на себя, предавая ваш рассказ гласности...
Через час я дам вам ответ. А пока взгляните на вечерние газеты...
По-видимому, они подтверждают ваше предположение.
Свежие листки, только что вышедшие из-под станка, рассказывали о
телеграммах с восточной границы, что шар не взорвался, как ожидалось, а,
увлекаемый ветром, двигался на восток вдоль долины Варты и Нетце, зажигая
леса и селения, убивая все встречающееся на пути и неизменно увеличиваясь в
размерах. Его все еще считали шаровидной молнией, но размер его был теперь
свыше полутора метров.
Глава VII
ТАЙНОЕ СТАНОВИТСЯ ЯВНЫМ
Утром в четверг в "Rote Fahne" появилась статья, которая произвела
поистине впечатление громового удара. Спокойно, без выкриков и истерики
сообщалась сущность всего происшедшего, давалось истинное освещение
дальнейшему движению атомного шара, сведения о котором были помещены
накануне в вечерних газетах и дополнялись сегодня утром. И затем следовали
выводы. Произошла катастрофа, не имеющая ничего аналогичного в истории
Земли. Человечеству угрожает гибель. Надо в это вдуматься спокойно и до
конца. Борьба с надвигающимся бедствием должна стать делом рабочего класса
и народных масс. Рассчитывать на разрозненные, друг другу враждебные силы
отдельных правительств - бессмысленно и преступно. Каждый день промедления
- лишний шанс против окончательного успеха в предстоящей борьбе. Лозунг дня
- сосредоточение всей власти в руках ученой ассоциации, куда должны быть
привлечены лучшие научные и технические силы всех стран, - под контролем
народных масс. Единственная возможность спасения - в объединенном
человеческом разуме, организующем коллективную волю. Или это, или -
распыление сил, бестолочь, анархия. В рамках современного строя другого
выбора нет. И притом все должно произойти немедленно, молниеносно, как бы
дико и трудно оно ни казалось. Надо спасать человечество.
Это было до того неожиданно, самое содержание статьи казалось таким
нелепым, что только к полудню власти спохватились и отдали распоряжение о
конфискации газеты. Но было уже поздно. "Rote Fahne" имела в этот день
небывалый еще, невероятный тираж, наводнив собою Берлин, - точно все
почтенные буржуа и худосочные клерки, официанты в ресторанах,
манекены-чиновники и нафабренные лейтенанты стали вдруг коммунистами.
Новость передавалась из уст в уста, комментировалась на бесконечное
количество способов, витала над улицами, рынками, в магазинах, банках,
торговых конторах, ресторанах, трамваях, казармах, - всюду, где по
заведенному порядку или случайно собирались люди. Незнакомые останавливали
друг друга на улице и расспрашивали о подробностях. А начавшаяся с полудня
охота полицейских за номерами газеты заставила только исчезнуть ее из
открытой продажи и стать предметом неожиданной спекуляции. Цена номера к
концу дня достигла двадцати марок. Какой-то чудак на Фридрихштрассе устроил
аукцион на три имевшихся у него экземпляра и успел-таки продать один из них
за сто марок - остальные два были захвачены подоспевшими блюстителями
порядка.
Мнения по поводу статьи были самые разнообразные. Большинство, однако,
отнеслось к ней с недоверием и считало, что это просто трюк, мистификация,
имеющая целью вызвать беспорядки.
А на рабочих окраинах было, действительно, неспокойно: начиналось
брожение, собирались летучие митинги, разгоняемые полицией, появились
группы, настроенные далеко не миролюбиво.
Было ясно, что бестолковая беготня по улицам огромного города не могла
привести ни к какому результату. Надо было действовать обдуманно. Но к кому
обратиться за помощью в этом чуждом человеческом муравейнике?
И вдруг Дерюгин вспомнил, что обещал вчера редактору "Rote Fahne" быть
у него не позже полудня. Через четверть часа инженер был у подъезда
редакции, - и вовремя: редактор садился в автомобиль, и вид у него был
встревоженный. Он жестом пригласил Дерюгина сесть рядом с собой, и они
помчались к Моабиту.
- Вы явились кстати, - сказал редактор Эйке, оглядываясь с еле
сдерживаемым волнением, - еще несколько минут, и вы застали бы там других
хозяев...
И добавил в ответ на вопросительный взгляд спутника:
- Обыск и арест. Любезные гости сейчас переворачивают у меня все вверх
дном. Ну, пусть развлекаются. Наше место теперь там, - он протянул руку к
дымному облаку над трубами заводов впереди. - Взгляните сюда: здесь
разгорается пламя, в которое мы бросили искру...
В самом деле, вокруг творилось что-то необычайное. Улица запружена
была народом. Группы синих блуз выливались из ворот заводов, хлопали двери
маленьких домиков, и живой поток метался взад и вперед, будто волны,
налетевшие вдруг на преграду и закружившиеся в пенистом водовороте, прежде
чем хлынуть разом через препятствие.
Инженера охватило странное состояние полусна-полубодрствования;
картины сменялись одна другою, и порою ему казалось, что он когда-то, не то
в далеком прошлом, не го в смутном тумане сновидения видел все это, метался
и колыхался в живом потоке. Он смутно помнил рядом с собой Эйке, вокруг
которого всегда гуще и лихорадочнее завивался водоворот и глубже трепетала
тысячеголовая сила.
Но ворвалось слово в беспорядочную суматоху, осмыслило ее, и сонная
греза исчезла в грозно-веселой яви:
- Баррикады!
Дерюгин не помнил и не сознавал, сколько времени прошло в этой веселой
и страшной сумятице. Новый крик дошел до его сознания и захватил грудь
внезапным глубоким вздохом в ответ мгновенно затихшей толпе:
- Солдаты!
Вдоль улицы, звеня подковами о плиты мостовой, молча двигалась
вереница всадников с каменными лицами и неподвижным взглядом, устремленным
перед собою.
Он не успел еще отдать себе отчета во всем происходящем, как увидел
себя, Эйке и еще несколько десятков человек оттесненными от толпы,
окруженными синими мундирами и прижатыми к стене. Где-то неподалеку хлопнул
короткий гулкий выстрел. И в этот миг среди серых лиц, надвигающихся за
стеною храпевших лошадиных морд, Дерюгин увидел знакомые черты с выпуклыми
глазами и надменно сжатым ртом. На короткое мгновение взгляды их
встретились, и лицо волонтера кавалерии зажглось злорадным торжеством.
Узкой полоской блеснула сталь, описав свистящий круг, и Дерюгин упал ничком
под ноги лошади.
Очнулся он поздно ночью и долго не мог осознать свое положение. Он
лежал на узенькой койке в темной, маленькой и сырой комнатке. Голова была
забинтована и болела невыносимо; все тело ныло, и каждое движение
отзывалось острою болью.
С трудом повернув голову, он увидел высоко над полом узенькое окно,
забранное железной решеткой.
Он вскочил, преодолевая страдания, и потащился к двери. Она была
заперта. Дерюгин стал стучать в нее кулаками. Через несколько минут
загремел замок, и на пороге в узкой щели появился человек.
- Если арестованный будет буйствовать, то он рискует большими
неприятностями.
Дерюгин молча повернулся, с трудом добрел до койки и повалился на нее,
потрясенный внезапным открытием.
В тюрьме! Сейчас, когда каждая минута дорога, когда ужасный шар
несется по воле ветра, как ангел смерти, растет с каждым мгновением,
втягивая все новые массы воздуха в свое раскаленное жерло!
Сейчас, когда Дагмара одна, запертая среди сумасшедших!
Что они делают, безумцы!
О чем они думают!
Глава VIII
ПОД ВАРШАВОЙ
Майор Козловский был сильно не в духе. Уже несколько дней, как в
воздухе пахло грозою. Положим, это бывало не раз и раньше. Правительство
Речи Посполитой любило побряцать оружием, огрызаясь на соседей то на
восток, то на запад, то на север, а услужливая печать находила тысячи
поводов, чтобы напомнить "нашей славной армии" ее былые подвиги, и неуклюже
намекала, что, быть может, в недалеком будущем "великие тени прошлого"
укажут путь молодым орлам.
Все это как две капли воды похоже на то, что бывало и раньше, но есть
кое-что и похуже. Совершаются таинственные передвижения войск на запад, и
не сегодня-завтра ожидает отправки к границе и их полк. Это уже совсем
скверно. Но мало того. Вот и сейчас, ранним пасмурным июньским утром он
едет во главе своей батареи по полученному накануне секретному предписанию,
чтобы занять позицию около Млоцин на случай появления со стороны Модлина
таинственного огненного шара, из-за которого и поднялась вся эта сумятица.
Вот уже двое суток, как он пересек границы Польши, сжег и уничтожил
несколько сел, задел Торн, где взорвал два форта и пороховые склады, и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг