Владимир ОДОЕВСКИЙ
ПЕСТРЫЕ СКАЗКИ
____________________________________________________________________________
Сказки о кладах (сборник).
Составитель Владимир Васильевич Безбожный.
Ростов-на-Дону, Ростовское книжное издательство, 1988.
OCR и редакция Dauphin, август 2006.
____________________________________________________________________________
СКАЗКА О МЕРТВОМ ТЕЛЕ,
НЕИЗВЕСТНО КОМУ ПРИНАДЛЕЖАЩЕМ
Правда, волостной писарь, выходя на
четвереньках из шинка, видел, что месяц ни с
сего ни с того танцевал на небе, и уверял с
божбою в том все село; но миряне качали
головами и даже подымали его на смех.
Гоголь, в "Вечерах на хуторе"
По торговым селам Реженского уезда было сделано от земского суда
следующее объявление:
"От Реженского земского суда объявляется, что в ведомстве его, на
выгонной земле деревни Морковкиной-Наташиной тож, 21-го минувшего ноября
найдено неизвестно чье мертвое мужеска пола тело, одетое в серый суконный
ветхий шинель; в нитяном кушаке, жилете суконном красного и отчасти зеленого
цвета, в рубашке красной пестрядинной; на голове картуз из старых
пестрядинных тряпиц с кожаным козырьком; от роду покойному около 43 лет,
росту 2 арш. 10 вершков, волосом светло-рус, лицом бел, гладколиц, глаза
серые, бороду бреет, подбородок с проседью, нос велик и несколько на
сторону, телосложения слабого. По чему сим объявляется: не окажется ли оному
телу бывших родственников или владельца оного тела; таковые благоволили бы
уведомить от себя в село Морковкино-Наташино тож, где и следствие об оном,
неизвестно кому принадлежащем, теле производится; а если таковых не
найдется, то и о том благоволили б уведомить в оное же село Морковкино".
Три недели прошло в ожидании владельцев мертвого тела; никто не
являлся, и наконец заседатель с уездным лекарем отправились к помещику села
Морковкина в гости; в выморочной избе отвели квартиру приказному
Севастьянычу, также прикомандированному на следствие. В той же избе, в
заклети, находилось мертвое тело, которое назавтра суд собирался вскрыть и
похоронить обыкновенным порядком. Ласковый помещик, для утешения
Севастьяныча в его уединении, прислал ему с барского двора гуся с подливой
да штоф домашней желудочной настойки.
Уже смерклось. Севастьяныч, как человек аккуратный, вместо того чтоб,
по обыкновению своих собратий, взобраться на полати возле только что
истопленной печи, - рассудил за благо заняться приготовлением бумаг к
завтрашнему заседанию, по тому более уважению, что хотя от гуся осталися
одни кости, но только четверть штофа была опорожнена; он предварительно
поправил светильню в железном ночнике, нарочито для подобных случаях
хранимом старостою села Морковкина, - и потом из кожаного мешка вытащил
старую замасленную тетрадку. Севастьяныч не мог на нее смотреть без
умиления: то были выписки из различных указов, касающихся до земских дел,
доставшиеся ему по наследству от батюшки, блаженной памяти подьячего с
приписью, - в городе Реженске за ябеды, лихоимство и непристойное поведение
отставленного от должности, с таковым, впрочем, пояснением, чтобы его впредь
никуда не определять и просьб от него не принимать, - за что он и
пользовался уважением всего уезда. Севастьяныч невольно вспоминал, что эта
тетрадка была единственный кодекс, которым руководствовался Реженский
земский суд в своих действиях; что один Севастьяныч мог быть истолкователем
таинственных символов этой Сивиллииой книги; что посредством ее магической
силы он держал в повиновении и исправника и заседателей и заставлял всех
жителей околотка прибегать к себе за советами и наставлениями; почему он и
берег ее как зеницу ока, никому не показывал и вынимал из-под спуда только в
случае крайней надобности; с усмешкою он останавливался на тех страницах,
где частию рукою его покойного батюшки и частию его собственною были то
замараны, то вновь написаны разные незначащие частицы, как-то: _не, а_ и
проч., и естественным образом Севастьянычу приходило на ум: как глупы люди и
как умны он и его батюшка.
Между тем он опорожнил вторую четверть штофа и принялся за работу; но
пока привычная рука его быстро выгибала крючки на бумаге, его самолюбие,
возбужденное видом тетрадки, работало: он вспоминал, сколько раз он
перевозил мертвые тела на границу соседнего уезда и тем избавлял своего
исправника от излишних хлопот; да и вообще: составить ли определение,
справки ли навести, подвести ли законы, войти ли в сношение с просителями,
рапортовать ли начальству о невозможности исполнить его предписания - везде
и на все Севастьяныч; с улыбкою вспоминал он об изобретенном им средстве:
всякий повальный обыск обращать в любую сторону; он вспоминал, как еще
недавно таким невинным способам он спас одного своего благоприятеля: этот
благоприятель сделал какое-то дельце, за которое мог бы легко совершить
некоторое не совсем приятное путешествие; учинен допрос, наряжен повальный
обыск, - но при сем случае Севастьяныч надоумил спросить прежде всех одного
грамотного молодца с руки его благоприятелю; по словам грамотного молодца
написали бумагу, которую грамотный молодец, перекрестяся, подписал, а сам
Севастьяныч приступил к одному обывателю, к другому, к третьему с вопросом:
"И ты тоже, и ты тоже?" - да так скоро начал перебирать их, что, пока
обыватели еще чесали за ухом и кланялись, приготовляясь к ответу, - он успел
их переспросить всех до последнего, и грамотный молодец снова, за неумением
грамоты своих товарищей, подписал, перекрестяся, их _единогласное_
показание. С не меньшим удовольствием вспоминал Севастьяныч, как при
случившемся значительном начете на исправника он успел вплести в это дело
человек до пятнадцати, начет разложить на всю братию, а потом всех и
подвести под милостивый манифест. Словом, Севастьяныч видел, что во всех
знаменитых делах Реженского земского суда он был единственным виновником,
единственным выдумщиком и единственным исполнителем; что без него бы погиб
заседатель, погиб исправник, погиб и уездный судья, и уездный предводитель;
что им одним держится древняя слава Реженского уезда, - и невольно по душе
Севастьяныча пробежало сладкое ощущение собственного достоинства. Правда,
издали - как будто из облаков - мелькали ему в глаза сердитые глаза
губернатора, допрашивающее лицо секретаря уголовной палаты; но он посмотрел
на занесенные метелью окошки; подумал о трехстах верстах, отделяющих его от
сего ужасного призрака; для увеличения бодрости выпил третью четверть
штофа - и мысли его сделались гораздо веселее: ему представился его веселый
реженский домик, нажитый своим умком; бутыли с наливкою на окошке между
двумя бальзаминными горшками; шкап с посудою и между нею в средине на
почетном месте хрустальная на фарфоровом блюдце перешница: вот идет его
полная белолицая Лукерья Петровна; в руках у ней сдобный крупичатый каравай:
вот телка, откормленная к святкам, смотрит на Севастьяныча; большой чайник с
самоваром ему кланяется и подвигается к нему; вот теплая лежанка, а возле
лежанки перина с камчатным одеялом, а под периною свернутый лоскут
пестрядки, а в пестрядке белая холстинка, а в холстинке, кожаный книжник, а
в книжнике серенькие бумажки; - тут воображение перенесло Севастьяныча в
лета его юности, ему представилось его бедное житье-бытье в батюшкином доме;
как часто он голодал от матушкиной скупости; как его отдали к дьячку учиться
грамоте, - он от души хохотал, вспоминая, как однажды с товарищами забрался
к своему учителю в сад за яблоками и напугал дьячка, который принял его за
настоящего вора; как за то был высечен и в отмщение оскоромил своего учителя
в самую страстную пятницу; потом представлялось ему: как наконец он обогнал
всех своих сверстников и достиг до того, что читал апостол в приходской
церкви, начиная самым густым басом и кончая самым тоненьким голоском, на
удивление всему городу; как исправник, заметив, что в ребенке будет прок,
приписал его к земскому суду; как он начал входить в ум; оженился с своею
дражайшею Лукерьей Петровной; получил чин губернского регистратора, в коем и
до днесь пребывает да добра наживает; сердце его растаяло от умилия, и он на
радости опорожнил и последнюю четверть обворожительного напитка. Тут пришло
Севастьянычу в голову, что он не только что в приказе, но хват на все руки:
как заслушиваются его, когда он под вечерок в веселый час примется
рассказывать о Бове Королевиче, о похождениях Ваньки Каина, о путешествии
купца Коробейникова в Иерусалим - неумолкаемые гусли, да и только! - и
Севастьяныч начал мечтать: куда бы хорошо было, если бы у него была сила
Бовы Королевича и он бы смог кого за руку - у того рука прочь, кого за
голову - у того голова прочь; потом захотелось ему посмотреть, что за
Кипрский таков остров есть, который, как описывает Коробейников, изобилен
деревянным маслом и греческим мылом, где люди ездят на ослах и на верблюдах,
и он стал смеяться над тамошними обывателями, которые не могут догадаться
запрячь их в сани; тут начались в голове его рассуждения: он нашел, что или
в книгах неправду пишут, или вообще греки должны быть народ очень глупый,
потому что он сам расспрашивал у греков, - приезжавших на ре-женскую ярмарку
с мылом и пряниками, и которым, кажется, должно было знать, что в их земле
делается, - зачем они взяли город Трою, - как именно пишет Коробейников, - а
Царьград уступили туркам! и никакого толка от этого народа не мог добиться:
что за Троя такая, греки не могли ему рассказать, говоря, что, вероятно,
выстроили и взяли этот город в их отсутствие; - пока он занимался этим
важным вопросом, пред глазами его проходили: и арабские разбойники; и Гнилое
море; и процессия погребения кота; и палаты царя Фараона, внутри все
вызолоченные; и птица Строфокамил, вышиною с человека, с утиною головою, с
камнем в копыте...
Его размышления были прерваны следующими словами, которые кто-то
проговорил подле него:
- Батюшка, Иван Севастьяныч! я к вам с покорнейшею просьбою.
Эти слова напомнили Севастьянычу его ролю приказного, и он, по
обыкновению, принялся писать гораздо скорее, наклонил голову как можно ниже
и, не сворачивая глаз с бумаги, отвечал протяжным голосом:
- Что вам угодно?
- Вы от суда вызываете владельцев поднятого в Морковкине мертвого тела.
- Та-ак-с.
- Так изволите видеть - это тело мое.
- Та-ак-с.
- Так нельзя ли мне сделать милость, поскорее его выдать?
- Та-ак-с.
- А уж на благодарность мою надейтесь...
- Та-ак-с. - Что же покойник-та крепостной, что ли, ваш был?..
- Нет, Иван Севастьяныч, какой крепостной, это тело мое, собственное
мое...
- Та-ак-с.
- Вы можете себе вообразить, каково мне без тела... сделайте одолжение,
помогите поскорее.
- Все можно-с, да трудновато немного скоро-то это дело сделать, - ведь
оно не блин, кругом пальца не обвернешь; справки надобно навести... Кабы
подмазать немного...
- Да уж в этом не сомневайтесь, - выдайте лишь только мое тело, так я и
пятидесяти рублей не пожалею...
При сих словах Севастьяныч поднял голову, но, не видя никого, сказал:
- Да войдите сюда, что на морозе стоять.
- Да я здесь, Иван Севастьяныч, возле вас стою.
Севастьяныч поправил лампадку, протер глаза, но, не видя ничего,
пробормотал:
- Тьфу, к черту! - да что я, ослеп, что ли? - я вас не вижу, сударь.
- Ничего нет мудреного! как же вам меня видеть? я - без тела!
- Я, право, в толк не возьму вашей речи, дайте хоть взглянуть на себя.
- Извольте, я могу вам показаться на минуту... только мне это очень
трудно...
И при этих словах в темном углу стало показываться какое-то лицо без
образа; то явится, то опять пропадет, словно молодой человек, в первый раз
приехавший на бал, - хочется ему подойти к дамам и боится, выставит лицо из
толпы и опять спрячется...
- Извините-с, - между тем говорил голос, - сделайте милость, извините,
вы не можете себе вообразить, как трудно без тела показываться!.. сделайте
милость, отдайте мне его поскорее, - говорят вам, что пятидесяти рублей не
пожалею.
- Рад вам служить, сударь, но, право, в толк не возьму ваших речей...
есть у вас просьба?
- Помилуйте, какая просьба? как мне было без тела ее написать? уж
сделайте милость, вы сами потрудитесь.
- Легко сказать, сударь, потрудиться, говорят вам, что я тут ни черта
не понимаю...
- Уж пишите только, - я вам буду сказывать.
Севастьяныч вынул лист гербовой бумаги.
- Скажите, сделайте милость: есть ли у вас по крайней мере чин, имя и
отчество?
- Как же?.. Меня зовут Цвеерлей-Джон-Луи.
- Чин ваш, сударь?
- Иностранец.
И Севастьяныч написал на гербовом листе крупными словами:
"В Реженский земский суд от иностранного недоросля из дворян Савелия
Жалуева, объяснение".
- Что ж далее?
- Извольте только писать, я уж вам буду сказывать; пишите: имею я...
- Недвижимое имение, что ли? - спросил Севастьяныч.
- Нет-с: имею я несчастную слабость...
- К крепким напиткам, что ли? о, это весьма непохвально...
- Нет-с: имею я несчастную слабость выходить из моего тела...
- Кой черт! - вскричал Севастьяныч, кинув перо, - да вы меня морочите,
сударь!
- Уверяю вас, что говорю сущую правду, пишите только знайте; пятьдесят
рублей вам за одну просьбу, да пятьдесят еще, когда выхлопочете дело...
И Севастьяныч снова принялся за перо.
"Сего 20 октября ехал я в кибитке, по своей надобности, по реженскому
тракту, на одной подводе, и как на дворе было холодно, и дороги Реженского
уезда особенно дурны..."
- Нет, уж на этом извините, - возразил Севастьяныч, - этого написать
никак нельзя, это личности, а личности в просьбах помещать указами
запрещено...
- По мне, пожалуй; ну, так просто: на дворе было так холодно, что я
боялся заморозить свою душу, да и вообще мне так захотелось скорее приехать
на ночлег... что я не утерпел... и, по своей обыкновенной привычке, выскочил
из моего тела...
- Помилуйте! - вскричал Севастьяныч.
- Ничего, ничего, продолжайте; что ж делать, если такая у меня
привычка... ведь в ней ничего нет противозаконного, не правда ли?
- Та-ак-с, - отвечал Севастьяныч, - что ж далее?
- Извольте писать: выскочил из моего тела, уклал его хорошенько во
внутренности кибитки... чтобы оно не выпало, связал у него руки вожжами и
отправился на станцию в той надежде, что лошадь сама прибежит на знакомый
двор...
- Должно признаться, - заметил Севастьяныч, - что вы в сем случае
поступили очень неосмотрительно.
- Приехавши на станцию, я взлез на печку отогреть душу, и когда, по
расчислению моему, лошадь должна была возвратиться на постоялый двор... я
вышел ее проведать, но однако же во всю ту ночь ни лошадь, ни тело не
возвращались. На другой день утром я поспешил на то место, где оставил
кибитку... но уже и там ее не было... полагаю, что бездыханное мое тело от
ухабов выпало из кибитки и было поднято проезжим исправником, а лошадь
уплелась за обозами... После трехнедельного тщетного искания я, уведомившись
ныне о объявлении Реженского земского суда, коим вызываются владельцы
найденного тела, покорнейше прошу оное мое тело мне выдать, яко законному
своему владельцу... к чему присовокупляю покорнейшую просьбу, дабы
благоволил вышеписанный суд сделать распоряжение, оное тело мое
предварительно опустить в холодную воду, чтобы оно отошло; если же от
случившегося падения есть в том часто упоминаемом теле какой-либо изъян или
оное от мороза где-либо попортилось, то оное чрез уездного лекаря приказать
поправить на мой кошт и о всем том учинить как законы повелевают, в чем и
подписуюсь.
- Ну, извольте же подписаться, - сказал Севастьяныч, окончив бумагу.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг