Стынут руки, стынут ноги,
А его все нет и нет...
Девушки возвращались домой с пристани. Отмахиваясь от комаров ветка:
ми, каждый вечер они встречали и провожали пароходы, подолгу выстаивая на
берегу.
Студенты приехали сюда еще днем. Митяй вспоминал все, что случилось за
последние двое суток. Левка первым узнал шпиль Химкинского речного вокзала;
измерения и расчеты лаборантки подтвердили правильность его догадки. Надо
было скорее мчаться в порт.
Никогда не простит Митяй позорного легкомыслия этой пустой девчонке
Колокольчиковой (как бы ни защищал ее Журавлихин) Вместо того чтобы держать
машину наготове, она отпустила шофера, хотя в этом не было никакой
необходимости. Решили поискать такси, а денег не хватало, занимать у
лаборантки неудобно. Хорошо, что машин поблизости не оказалось. На
троллейбусе добрались до центра. Колокольчикова сама взяла такси, но...
Митяй не мог об этом спокойно вспоминать - вся улица Горького, от ее начала
до Белорусского вокзала, была запружена машинами, они стояли в несколько
рядов друг за другом и нетерпеливо гудели, не в силах сдвинуться с места.
Знакомая картина! Через полчаса начиналась международная футбольная встреча.
Митяй был отомщен. Колокольчикова опаздывала на футбол. Вначале она
хотела ехать в порт, но Женя отговорил ее, зная, как тяжело этой болельщице
пропустить такое интересное зрелище. Решили Надю подвезти к стадиону. Ведь
это по пути в Химки. Вполне понятно, если бы не "Альтаир", то и Левка сидел
бы рядом с этой поклонницей "Спартака". В тот вечер ему было не до этого.
Пусть с опозданием, но Колокольчикова все же попала на стадион, а Митяй и
его друзья приехали в порт слишком поздно.
В багажном складе им показали груз, подготовленный к отправке. Ничего
похожего на ящик "Альтаира" не оказалось. Стали искать на. других складах -
там его тоже не было.
Подошло время передачи. Ребята уселись на лавочке в Химкинском парке
возле речного вокзала и развернули антенну. На экране прыгали темные линии,
"Альтаир" работал, находясь на предельном расстоянии, - сигналы были слишком
слабы, никакого изображения не примешь.
Левка побежал к дежурному, хотел узнать, что за пароходы, теплоходы,
баржи ушли из порта за последние часы. Он был близок к отчаянию, когда
выяснил, как велик грузооборот порта. За какие-нибудь два часа отправилось
по каналу имени Москвы и дальше более трех десятков судов. Сюда не входили
ведомственные катеры, экскурсионные пароходы, яхты, хотя, по мнению Жени, и
на них мог бы оказаться ящик с аппаратом.
"Поисковая группа" не располагала достаточными данными, чтобы
определить, куда отправился груз экспедиции. Решили: если экспедиция
"южная", то груз должен доехать хотя бы до Горького. Там его можно
перехватить, следя за ежечасными передачами. Это был единственный способ,
причем научный, что особенно привлекало ребят. Нельзя осмотреть все трюмы
теплоходов, облазить все баржи и катеры. По выражению Журавлихина, это не
поиски, не исследования, а "голый эмпиризм". Он был уверен, что по
интенсивности сигнала нетрудно будет определить, сколь далеко от телевизора
находится "Альтаир". Кроме того, с помощью лаборантки Колокольчиковой
студенты приспособили к телевизору остро направленную антенну; она позволит
определить, с какой стороны летит к ним невидимый луч "Альтаира".
Точное изучение графика движения судов, сопоставление его с
железнодорожным расписанием и картой привели к тому, что ребята отправились
поездом в Горький. Никакой, даже самый быстроходный теплоход не мог
оказаться там раньше поезда.
Студенты выехали в Горький на другой день после того, как узнали, что
"Альтаир" уже отправился в путешествие по Волге. Так начинался их летний
отпуск.
Всю зиму Лева и Митяй копили деньги. Стипендия не так уж велика, а
других "денежных поступлений", как говорила Левина мама, не предвиделось.
Расходы по дому, холодильник, новое пальто отцу, отрез на костюм Левке - все
это повлияло на бюджет семьи Усиковых. Митяю и того хуже: кроме стипендии,
рассчитывать не на что. Примерно такие же материальные возможности были и у
Жени.
Но в конце концов, когда в "поисковой группе" подсчитали все свои
отпускные средства, накопленные за несколько месяцев, вышло, что при
строжайшей экономии можно путешествовать двадцать пять - тридцать дней.
Расчетами занимался Митяй, а Женя оказался распорядителем кредитов.
Как студенты ждали отпуска! Готовились к нему, но он не принес им
счастья. "Альтаир", гордость всего коллектива, пока еще не найден, и ни
Гораздый, ни Усиков не могли чувствовать себя честными комсомольцами до тех
пор, пока не вернут аппарат в институт.
Левка снова включил телевизор: хоть бы что-нибудь увидеть на экране! Но
затея его была напрасной. Точные расчеты Журавлихина убедительно доказывали,
что сейчас еще слишком рано принимать сигналы "Альтаира". Даже самые быстрые
теплоходы, отправившиеся позавчера из Москвы, находятся еще далеко отсюда.
На таком расстоянии передачу "Альтаира" не примешь. Дальность его действия
хорошо известна Левке, хотя он и утверждал, что ультракороткие волны сулят
много неожиданностей, а поэтому надо дежурить у телевизора целую ночь.
Ночь обещала быть холодной. Одна рубашка, без пиджака, и парусиновые
брюки вряд ли могли служить Левке надежной защитой от холода. Собираясь в
путешествие, он так торопился, что позабыл даже куртку, и ежился сейчас у
потухающего костра. Да и Журавлихину с его хлипким здоровьем не очень-то
жарко.
Митяй все еще ходил по берегу, слушал одинокие всплески сонной рыбы,
вкрадчивое воркование лягушек...
Впереди темнели заросли ивняка. Митяй направился к ним. Под ногами при
каждом его тяжелом шаге жалобно всхлипывали мшистые кочки. Обламывая сухие
ветки для костра, он думал о своем чудаковатом друге, о его детской
наивности и полном отсутствии какого бы то ни было практического познания
жизни. Это сказывалось и в мелочах, как сейчас, - отправился в путешествие
совсем налегке - и во многом другом.
Митяй наломал охапку сухих веток и возвратился к костру.
- Никакого намека на передачу, - вздохнув, сказал Усиков, потирая руки
от холода.
- Что и требовалось доказать. - Митяй бросил несколько веток в
костер. - Перешел на второй курс и уже начал пересматривать теорию. Не дорос
еще, Тушканчик!
Лева скривил рот в пренебрежительной улыбке и демонстративно повернулся
к Жене.
- Я насчет блуждающего глаза. Понимаешь, Женечка, когда я
по-настоящему... в общем, глубоко подумал об "Альтаире" - мне стало не по
себе.
Журавлихин слабо улыбнулся:
- А как же ты думал? Если виноват, то должен отвечать не только перед
ребятами, но и перед своей совестью.
- Вот именно, перед ней! - быстро согласился Лева. - Но я говорю в
более широком смысле. Ведь "Альтаир" все видит, все слышит... Конечно, за
такое растяпство, когда аппарат посеяли, снисхождения нет. - Он искоса
взглянул на Митяя. - За это самое надо здорово вздрючить, прямо ноги
вырвать! И если мы не найдем его, пусть до самой смерти нас совесть мучает.
Так и надо растяпам.
- Заладила сорока... Совесть, совесть! заворчал Митяй, ломая сухие
ветки. - Без тебя тошно!
Он говорил с нарочитой грубостью. Больше всего на свете он ненавидел
сентиментальное отношение между друзьями. Вот и сейчас он не хотел, чтобы
Левка почувствовал его заботу. Ветки для костра мог сам принести, не барышня
на высоких каблуках - "ах, ах, испачкаюсь!"
Митяй смотрел на него с досадой - Левка действительно вымазал углем
свои парусиновые брюки. Как за малым ребенком надо ходить.
- Вы подежурьте, ребята, а я на почту слетаю, - рассеянно глядя на
разгорающееся пламя, сказал Женя. - Может, телеграмма пришли.
- Не мое это дело старшим указывать, но думаю, что ты скоро
соскучился, - съязвил Митяй, садясь напротив Журавлихина. - Впрочем,
извиняюсь, ошибся, мы все ждем технической консультации от лаборантки
Колокольчиковой.
- Вовсе не остроумно, - вступился Усиков. - Тебе известно, что Надя
обещала найти того парня... Помнишь, собирался ехать в экспедицию. И нечего
подкалывать. Я бы мог спросить о нумерованных письмах, но лучше помолчу.
Выстрел попал прямо в цель. Митяй даже крякнул от досады, хотел что-то
сказать, не нашелся и сгоряча бросил в костер полную охапку сухих веток. Они
затрещали, пламя взметнулось вверх, скрывая от Митяя ехидную физиономию
Левки, - он с удовольствием наблюдал за впечатлением от сказанных слов.
Странный характер у Митяя. Даже от самого близкого друга, Левки, он
прятал все, что касалось его отношения к одной весьма заслуживающей внимания
девушке из отдела технического контроля Харьковского велозавода. Совсем
случайно Левка узнал, что Митяй очень часто пишет ей, причем каждое письмо
нумерует. Возможно, беспокоится, что некоторые письма могут не дойти, и она
обидится - позабыл, мол, ее там, в столице, - но следующее письмо, с
номером, сразу рассеет ненужные тревоги. Значит, где-то еще бродит ласковое
письмецо под номером, скажем, 348.
- Ты бы заказал себе специальные бланки со штампом: "При ответе
ссылаться на наш номер", - подтрунивал Левка, посматривая на мрачного,
раздосадованного Митяя сквозь высокое полупрозрачное пламя костра.
Освещенный оранжево-красным огнем Митяй напомнил ему одного из героев
детских книг - похож на вождя краснокожих, только бы перьями убрать его
жесткие, как проволока, волосы, немножко изменить форму широкого,
добродушного носа, вычернить брови, разрисовать щеки татуировкой - на это
Лева мастак... Нет, даже здесь, при свете костра, останется Митяй самим
собой, далеким от романтических героев Купера. Ничего общего - завтракает
простоквашей и отмечает письма к любимой в журнале исходящих.
- Смотрю я на тебя, Митяй, и удивляюсь. - Усиков привстал, чтобы лучше
видеть его над пламенем. - Кровь у тебя в жилах или снятое молоко? Конечно,
если рассказать нашим девчатам о твоей редкой привязанности, о письмах через
день, о встречах раз в году, то они, растроганные, вытащат платочки и будут
сморкаться от умиления... Нет, уж извините, - Левка развел руками, - я так
не могу! Любовь - это самое... как пламя... Вот, смотри на него! Оно
согревает нас, оно светит не только нам, но и окружающим... Правда, Женечка?
Снисходительно поглядывая на него - что может понимать этот
первокурсник! - Журавлихин ворошил палкой горячую золу, где блестели золотые
искорки, такие же веселые, как в Надиных глазах. "Сегодня же отправлю ей
письмо, как пойду за телеграммой", - подумал он и мечтательно заговорил:
- Каждому свое, дорогой Левка. Я, например, всегда представлял себе
любовь огромной, почти беспредельной. Она раздвигает границы мира... Нельзя
забыть Аэлиты. С далекой планеты она зовет человека Земли. Помнишь, как
роман заканчивается? "Голос Аэлиты, любви, вечности, голос тоски, летит по
всей вселенной, зовя, призывая, клича - где ты, где ты, любовь?"
Он замолчал, словно прислушиваясь к тишине, будто звенели в ней еще
отголоски, прилетевшие из глубины вселенной. Казалось ему, что сам он ждет
именно такой любви. Иногда чувствовал, будто пришла она, властная и
настойчивая. Захватывало дух от смутного волнения, хотелось делать глупости,
не спать до утра, не расставаться с любимой ни на минуту, завидовать солнцу,
что ее греет, звездам, на которые она смотрит, земле, по которой она
ступает.
Это беспокойное состояние длилось довольно долго. Но судьба не
улыбалась Журавлихину. Девушек отпугивали его задумчивая молчаливость,
робость. Он был неловок, весь как бы в себе, а подчас и скучноват.
Оскорбленный Журавлихин, в постоянной привычке к анализу разных
явлений, препарировал свое сердце, как бы вскрывая его скальпелем, смотрел,
что там еще осталось от выдуманной им любви, и с горькой иронией проверял
себя на примерах самопожертвования. Очень часто оказывалось, что из-за этой
любви он не мог бы броситься в воду, так как не считал себя опытным пловцом.
А спасение означенной девушки, скажем, из огня более целесообразно поручить
специалистам, то есть пожарникам. Проходили недели, и в конце концов Женя
убеждался, что все это было ненастоящим. В такие минуты он мог бы даже
позавидовать Митяю с его перенумерованными письмами и встречами раз в году.
Вероятно, это и называется любовью.
Пламя костра погасло. Подернутые золой, тлели продолговатые угли,
похожие на раскаленные гвозди в кузнечном горне. Остывали они медленно, и
долго еще бегали вокруг синие тревожные огоньки.
- Так вот и у Митяя получается это самое... - нарушил молчание Лева,
кивнув на костер. - Еле заметное горение. А он говорит - любовь.
Митяй не возражал. Не хотел вести пустую беседу, слишком уж запросто
спорить о самом сокровенном. Неглупый парень Левка, а не понимает, что есть
у человека в душе, или как ее там назвать, маленький уголок, куда нельзя
пройти в сапогах и калошах. Не всегда между друзьями обсуждаются эти
вопросы, и напрасно Женя призывает на помощь писателей, доказывая, что
любовь должна быть космической и тысячеградусной.
Видно, Митяй был прав. Все придет в свое время. Пусть тлеет глубоко от
любопытных глаз спрятанный в золе неугасимый уголек. Настанет день, и
вспыхнет пламя. Нужно ли торопиться?
Женю одолевали иные вопросы. Личные, касающиеся только его самого.
Трудно жить молодому: столько неясностей, мучительных загадок, неразрешимых
задач! И все они не похожи на формулы. Их не выведешь, как в математике, не
найдешь в учебнике, не спросишь у профессора.
Если бы оставался Багрецов в Москве, то почему бы не писать Наде
ежедневно, тем самым побивая рекорд, поставленный Митяем? Но, как выяснилось
в день отъезда "поисковой группы", обиженный парень бесследно исчез, причем
никто из его друзей даже не знал, в каком направлении. Надя обещала навести
самые подробные справки о Багрецове, так как ему должен быть известен
маршрут экспедиции Толь Толича. Если что-нибудь выяснится, пошлет
телеграмму.
Женя собирался на почту. Ему было не ясно, стоит ли отправлять Наде
заготовленное еще в поезде ласковое письмо. Багрецова нет в Москве. И все же
положение неравное. Понятно, что он, вдвойне обиженный - из-за гордости и
оскорбленного самолюбия, Наде писать не будет, а если так, то удобно ли
воспользоваться этим обстоятельством и настойчиво бомбардировать ее
письмами?
Дело тонкое, щекотливое, требует такта. Здесь не помешали бы искренние
советы друга. Но что в этом понимают первокурсники?
Молча Лева смотрел на задумавшегося "Женечку", как он привык его
называть, потом взглянул на дремавшего Митяя и, комично шмыгнув носом,
сказал:
- Ты, Митяй, не обижайся на меня... Насчет исходящих номеров я не со
зла говорил. Почем знать, может, это самое... мне завидно... - он стыдливо
опустил глаза. - Хочется мне послать письмо одной... ну, скажем, студентке,
да вот не знаю, как тут быть... - Ой вопросительно посмотрел на Женю, затем
на Митяя.
- Пустой ты парень, - неожиданно заключил Митяй. - Разве об этом
спрашивают? Если можешь не посылать, значит, и не посылай.
- Конечно, могу, но... это самое...
- Дальше и разговаривать не о чем. Значит, пока несерьезно. Ты вот тут
насчет пламени распространялся. Бывают, конечно пожары... А у тебя сердце -
Как коробок спичек. Много их, но каждая спичка горит не долго, да и пламя
маленькое, тусклое.
Лева молчал. Правильно сказал Митяй. Вероятно, с ним согласился и
Женечка.
Отойдя в темноту, чтоб не видели друзья, Женя вытащил письмо, разорвал
его на мелкие части и бросил в воду.
Закружились белые бумажки, как лепестки кувшинок. Упав в реку, они
поплыли по бледной лунной дороге, исчезая вдали.
*
Все тот же берег Волги. Месяц отражался в черной воде, как раскаленная
добела подкова.
Усиков бегал по берегу, чтобы согреться. Женя ушел на почту за
телеграммой от Колокольчиковой; кроме того, ему необходимо было поговорить с
Москвой. В комитете комсомола с нетерпением ждали результатов поисков
"Альтаира". Ясно, что ничего утешительного Женя сообщить не мог. Вот уже
несколько часов прошло с тех пор, как ребята стали дежурить на берегу, но на
сером экране не было ни малейшего проблеска, никакого намека на передачу.
За эти часы проходило много судов. Лева насчитал их не менее сорока.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг