Мела поземка, ветер все яростнее расшвыривал снег, кидал его в низкое,
серое небо. Вертолет изрядно бросало. Всем стало очевидно, что до
обсерватории не добраться. Обратно на Вечный порог - тоже... Мы почти
вслепую перевалили хребет, и Марк приземлился у какого-то зимовья.
- Придется ночевать здесь! - прокричал он, открывая дверь. Ветер
заглушал его голос. Из зимовья выскочили несколько парней и помогли нам
закрепить вертолет. Мы поспешили укрыться в бараке.
Это было одно из последних старых зимовий. Построили его еще, наверно,
в двадцатых годах, когда люди валом валили на золотые прииски. Давным-давно
отработанные- там уже ни грамма золота,- они еще попадались в тайге; иногда
даже целые заброшенные поселки.
Бревенчатые стены, проконопаченные мхом, сверкали от инея. С двух
сторон шли длинные сплошные нары. Посредине - ладно сколоченный стол,
неподъемные скамьи, отполированные за долгое время до блеска. Над столом
покачивалась от сквозняка керосиновая лампа "чудо". Никогда не видел в
продаже таких ламп. Может, их доставляли из прошлого столетия на машине
времени?
Нас с поклонами встретил хозяин зимовья, пожилой якут Егор Слепцов, и
усадил, видимо, на почетном месте, между раскаленной плитой и цветастой
штапельной занавеской, за которой стояла железная кровать.
Плита нещадно палила, и мы поспешили снять пальто, после чего уселись
на табуретках за небольшим квадратным столом.
Мне показалось, что Егор тревожно поглядывает в сторону остальных
гостей. Их было пятеро - бледных, худосочных, горластых парней, как-то
неестественно оживленных, Одеты они были кто во что горазд, только башмаки
одинаковые. Парни с наигранной лихостью играли в карты, уснащая речь
дичайшим жаргоном, и с детским любопытством поглядывали на нас. Я подумал,
что это, наверное, бывшие уголовники. Где-то в этих краях была колония.
Слепцов заварил чай прямо в большом закопченном чайнике, булькавшем на
плите, и налил нам по кружке. Сахар он подал на тарелке. Черствый хлеб
положил прямо на чисто выскобленный стол.
Я посмотрел на встревоженного зимовщика, на картежников, на этот
мрачный барак и от души пожалел, что мы не добрались до обсерватории. Не
знаю, жалел ли об этом Марк. Он, к моему удивлению, поздоровался за руку с
одним из парней, назвав его Миша Мору, и коротко спросил его о чем-то.
Только этот Миша, видимо цыган, и имел имя. Остальные вместо имени носили
клички. К концу этого бесконечного вечера я их усвоил: "Гусь", "Сурок",
"Топорик" и "Рахит". Самый противный среди них был Гусь: с большим кадыком,
носатый, жилистый, изжелта-смуглый. На висках его набрякли жилы. Волосы были
редкие и жирные, серого цвета. Маленькие водянистые глаза смотрели
подозрительно, недоверчиво. Несомненно, он был самый злой в этой компании,
где явно повелевал. Наверно, ему нравилось быть вожаком. Забегая вперед,
скажу - этот прожженный тип все же имел имя: Семен Шашлов. Он был
рецидивист, но уже два года, как освободился от заключения, работал и пока
законов не нарушал.
С первого взгляда этот подонок внушил мне неописуемое отвращение и
страх. Почему-то лишь мне одному. Женя Казаков и Лиза явно не жалели о
неожиданном приключении. Им было интересно и весело.
Лиза разрумянилась от близости огня, черные глаза радостно блестели, на
полных губах сияла улыбка. Кажется, Женя был очарован ею с первого взгляда.
Он глаз с нее не сводил, а Женя был не из тех, что заглядываются на каждую
встречную девчонку. Уж я-то его знал. Меня разобрал смех: знал бы Женя, что
она - Абакумова. Я нарочно, когда знакомил их, сказал просто: "Лиза, наш
метеоролог-наблюдатель".
Как она слушала - вся внимание, сочувствие. Она каждого выслушивала с
интересом -и меня, и Марка,- но так она, пожалуй, никогда не слушала. Женя
рассказывал о своем новом проекте - проекте "парового котла".
- Если сжать подземное море газами до высокого давления, получится
нечто вроде парового котла. Можно нагреть его до трехсот или пятисот
градусов.
- Разве это возможно... вскипятить подземное море?- чуть задохнувшись,
спросила Лиза. Глаза ее округлились.
Женя не сразу ответил. Он, кажется, потерял нить. Серо-синие, с
постоянной смешинкой глаза потемнели и посерьезнели. Он как-то странно
смотрел на Лизу, а она на него - ожидала ответа. У Жени был матовый цвет
лица, не поддающийся загару, тяжеловатый подбородок, волевой рот и красивый
лоб. Светло-каштановые волосы за эти годы поредели, со лба обозначились
залысины, но пока они его только красили. На Жене был теплый пушистый свитер
очень яркой расцветки. Он привез его из Норвегии.
- Нужно расплавить породы, граничащие с водой, и вызвать искусственные
подземные извержения. Если вы слышали, вулканическая лава обладает очень
ценным свойством - малой теплопроводностью... Основная задача- добраться до
магмы. Над этим бьются ученые всего мира.
Его способ, как я понял, заключался в том, чтобы пробурить направляющую
скважину до дна подземного моря. Опустить в нее атомный буровой снаряд -
реактор, заключенный в тугоплавкую оболочку. Снаряд будет расплавлять породу
и, под действием собственного веса, опускаться к центру Земли. Как только
атомный бур достигнет магмы, она начнет извергаться в бассейн. Давление в
подземном "котле" повысится до 10 000 атмосфер. Температура подымется до 700
градусов. Из скважины на поверхность хлынет вода. Вода приведет в движение
турбины мощных электрогенераторов, обогреет города, даст заводам ценное
сырье.
- Это и есть ваша работа на докторскую диссертацию?- спросила Лиза.
Женя рассмеялся.
- Что вы! Эти проекты - мое хобби. Тема диссертации более прозаична и
суха.
- Вы уже забыли о своем "проекте кольца"? - спросил я.
Женя усмехнулся.
- Почти забыл. Это было наивно. Но о нем тогда много писали.
- Какого кольца? - спросила Лиза, и Казаков стал рассказывать ей о
своем полузабытом проекте.
Марк молча слушал и пил чай - вторую кружку. Слушать он не умел: быстро
задумывался о чем-то своем, как бы мысленно уходил от собеседника. Это
всегда раздражает людей. И о чем он всегда думал? Но в тот вечер он был
здесь и почему-то все посматривал на меня.
Женя стал рассказывать о поездке в Норвегию. Ему очень понравилась эта
страна - ее фиорды, скалы, фиолетовые ели, островерхие крыши фермерских и
рыбачьих домиков. Женя выезжал с группой советских геофизиков по
специальному приглашению ученых. Несмотря на молодость, его труды уже
переводились за границей.
- ...интеллигенция! - донеслось до меня, конечно, с соответствующими
эпитетами.
Я испугался, что Лиза услышит. Парни кончили играть в карты, что-то им
не игралось. Может, им было обидно, что мы не обращали на них внимания? Мы
были попутчиками, и, пожалуй, нехорошо от них отделяться.
Усадив нас за маленьким столом, якут как бы отделил "чистую" публику от
"нечистых". Меня это сразу покоробило (как-то неловко!). Ведь за их столом
было много места. Но Женя принял это как должное, и я промолчал.
Я поднялся и нерешительно подошел к ребятам.
- Черт знает, когда кончится эта пурга,- сказал я для начала разговора.
- Вы из Черкасского, что ли? - спросил белобрысый парень в женской
фуфайке - Сурок.
- Мы из обсерватории на плато,- пояснил я и присел на край скамьи.
Парни миролюбиво подвинулись, давая мне место.
- Загадка мантии Земли скоро будет разгадана...- донесся до нас голос
Жени.
- Профессор? - кивнул на него Топорик (почему Топорик?). У него была
противная привычка подмигивать. А Рахит все время хихикал, к месту и не к
месту. Может, это у него было нервное? В пятом классе со мной учился
мальчик, он всегда смеялся у доски, за что ему снижали отметку. Но он
действительно не мог удержаться.
- Просто научный работник,- ответил я Топорику,- кандидат.
- Ах, просто научник? Кандидат... в профессора или академики?
- Кандидат наук.
- А ты тоже кандидат?
- Мне девятнадцати не исполнилось, учиться да учиться еще надо,-
спокойно пояснил я, делая вид, что не замечаю насмешки.
- Будешь учиться?
- А как же? - удивился я.
- А кто у тебя папаша? - Это спросил сам Гусь.
- Географ.
- Преподает в школе географию?
- Нет, он исследователь. Сейчас в Антарктиде.
- Ишь ты! Ну, а мы -чурки с глазами,- представился Гусь. Водянистые
глазки его злобно сощурились. Пожалуй, ему было все сорок лет...
Топорик подмигнул. Рахит захихикал. У меня заныло под ложечкой. Я
ощутил что-то вроде тошноты. И жалко мне их было и как-то противно. А перед
Гусем они явно заискивали, хотя он был худший из них.
- Из-за интеллигенции все беды,- изрек Гусь. Застарелая, как
туберкулез, ненависть прозвучала в его надтреснутом голосе.- Я не
какой-нибудь там контрик. Против Советской власти ничего не имею, но
интеллигенцию ненавижу от всей души. Интеллигенция и атомную бомбу
придумала...
Я с удивлением посмотрел на Гуся. Такого дурака я встречал первый раз.
А он продолжал, красуясь перед товарищами, которые слушали его совершенно
серьезно и даже одобрительно}
- Попался мне один такой, из интеллигенции, в очках и с портфелем... В
глухом переулке. Решил я позабавиться. Показал ему перочинный ножик и
говорю: "Встань на одну ногу и кукарекай, да погромче у меня, не то..."
Парни так и закатились, уж очень им было смешно. Особенно заливался
Рахит.
- Ну и что, кукарекал? - лениво спросил Сурок.
- Еще как! Это ж, доложу я вам, было зрелище. Кукарекал, пока мне не
надоело слушать. Тогда я поддал ему ногой под зад: "А ну беги, пока я тебе!"
Ох и удирал!
Все хохотали до слез, только цыган Мору как-то странно посмотрел на
меня.
- Какая чушь! - не выдержал я. Гусь сощурился.
- Слышите, ребята, он не верит! Ты не веришь мне?
- Конечно нет. Не понимаю, зачем вам надо выдумывать такое? Что за
удовольствие!
- Значит, я это выдумал?
- Вам лучше знать... Этого просто не могло быть.
- А ты... чудак! Почему же не могло?
- Потому что интеллигентный человек никогда не унизит своего
достоинства ни перед кем. Это узнали еще фашисты. И задолго до фашистов было
известно.
- А ты, видать, интеллигенцию выше всех ставишь?..
- Народ, у которого нет интеллигенции, называется дикарями. Чем
культурнее народ, тем он больше любит и бережет свою интеллигенцию. Когда
физик Ландау попал в автомобильную катастрофу... Вы, наверное, знаете, как
он несколько раз умирал, а его спасали и спасали.
- Не знаем, расскажи! - поспешно сказал Мору. Парни слушали, как ребята
в детском саду, не дыша и заглядывая мне в рот. Гусю это не понравилось.
Вообще я ему не понравился с самого начала. С какой злобой он поглядывал на
меня!
[VSTREC30.JPG]
Едва я закончил рассказ, как в зимовье вошли сразу трое: двое
работников милиции и шофер. Кажется, и Гусь, и его компания милицию любили
еще меньше, чем интеллигенцию. Все они молча, с великим неодобрением
наблюдали, как прибывшие отряхивались от снега, раздевались, здоровались.
Егор Слепцов предложил чаю, назвав старшего по имени и отчеству: Михаил
Михайлович. Это был начальник районной милиции Захарченко.
Я вздохнул с облегчением. Я немножко знал Захарченко, он раза два был у
нас в обсерватории. Меня он вряд ли запомнил. Зато с Марком они были хорошо
знакомы. Марк так и просиял, когда его увидел.
Они обнялись, и Марк, к великому изумлению всех присутствующих,
простодушно чмокнул Михаила Михайловича в щеку. Гусь, не выдержав, сплюнул.
Прибывшие подошли к большому столу. Сюда пересел и Марк. Якут, довольно
улыбаясь, подал крепчайший чай, хлеб, консервы и сахар. Кроме Марка, который
за что-то любил Захарченко, только я да Егор от души ему обрадовались. Гусь
и его гоп-компания явно скисли, а Лиза и Женя так разговорились, что даже не
заметили их прибытия. Я подошел к ним и постоял минут пять. Теперь говорила
Лиза, а Женя слушал, не сводя с нее глаз. Что-то он запоет, когда узнает,
что она дочь Абакумова? Ведь Казаков очень злопамятен и расчетлив.
- Когда я была маленькой, я верила, что до радуги можно
дойти...-улыбаясь рассказывала Лиза.- Радуга сияла за березами, совсем
близко, просто рядом. И я бежала через рощу, так что пересыхало во рту и
начинало колоть в боку. Ох! Потом оказывалось, что радуга за холмами, и я
снова шла, хотя знала, что дома ждет нахлобучка. Мама боялась, что из меня
выйдет бродяжка. Если бы я сказала ей про радугу, мне досталось бы еще
больше: в Кедровом не жаловали все то, что не имело здравого смысла.
Лиза замолчала, задумавшись.
- Вы странная девушка! -сказал Женя.
С обидой я почувствовал, что сейчас лишний, и медленно отошел. Вряд ли
они это заметили.
Пурга вроде стала завывать тише. К утру, наверно, стихнет, и мы
отправимся домой. Хоть бы вертолет не повредило. Я взглянул на часы. Только
девять вечера. Мне стало грустно.
Милицейские работники уже утолили голод и теперь не торопясь попивали
чай. Я присел на нары.
Милиционер Сережа Прошкин был не старше меня (доармейский возраст), у
него был вздернутый конопатый нос и обиженные голубые глаза. А начальник
милиции Михаил Михайлович Захарченко походил на комиссара Мегрэ.
Широкоплечий, сильный и, кажется, добрый. Надо спросить Марка, откуда он его
знает.
Когда я подошел, разговор об интеллигенции, оказывается, продолжался.
Но Захарченко был не я, он парировал нападки Гуся.
- Где справедливость? - вопрошал Гусь, закатывая глаза.- У меня злость
кипит на этих "высокообразованных". Все эти светила науки гребут деньги, дай
боже. Какой-нибудь профессор за час получает пять рублей. Считать умеете?
Сколько он за семь часов отхватит?
- Наверное, чтобы восстановить справедливость, ты и грабил квартиры
светил науки?
Парни заржали. Гусь обиженно поморгал.
- Кто старое помянет, тому глаз вон. Я завязал накрепко. А вообще я
что? Я простой колхозник!
- Какой ты, к черту, колхозник,- махнул рукой Захарченко и налил себе
еще чаю.
- Колхозник, из Саратовской области. В деревне и восемь классов кончал.
У меня и сейчас там вся семья работает. А я в город подался, на завод.
- Понятно. С грехом пополам кончил восемь классов - по два, по три года
сидел в одном классе. Учиться дальше не захотел, ведь ученье - это тяжелый,
изнурительный труд. В колхозе работать тоже нелегко. Пришел в город на
завод. А лодыри и там не нужны. Куда ни подайся, везде трудиться надо. А
тебе хочется иметь все блага жизни. Вот и пошел воровать, грабить,
убивать...
- Я по мокрым делам не ходил,- буркнул Гусь.
- В колонии тоже заставляют работать. За пайку. До чего обидно! Лучше
уж "завязать" и работать на воле, где-нибудь на Севере, где платят "длинный
рубль"... Вот ты, Шашлов, завидуешь "высокообразованным", а ведь для них эти
блага-только возможность целиком отдаться любимому труду. Все, что им
действительно необходимо, это возможность делать свое дело. А это уж
государство, ценя их время и здоровье, заботится о них. Я не академик и
никогда им не буду, но мне бы и в голову не пришло завидовать, что у
кого-то, например, дача или там машина. Вот ерунда! Ничто так не растлевает
человека, его душу, как зависть, лень, нежелание трудиться в полную меру.
- Так... Значит, я - растленный тип? - обиделся вконец Гусь.- Обрисовал
меня товарищ начальник в полную меру. Чего скалите зубы? - накинулся он на
парней. Те мгновенно спрятали улыбки.
- Куда же вы теперь направляетесь? - спросил Захарченко, обращаясь к
Гусю и остальным.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг