-- Странно, -- сказал я. -- Сколько тайн нам приходится прятать в
собственном доме. В один прекрасный день вы посчитаете, что я тоже чересчур
много...
-- Ты можешь не беспокоиться, -- пообещал Джо. -- Поверь мне, мы ставили
тебе достаточно барьеров, ты очень хорошо закончил скачку. Не каждого
страхует женщина, которую он любит, а они замечают всё.
Я уставился на Ханта.
Джо виновато сморщил губы:
-- Она хорошая девчонка. В ней течёт одна восьмая негритянской крови,
это портит ей карьеру. А кому хочется из-за давно загнувшихся предков терять
свой шанс? Я не переношу чёрных, ты знаешь, но я служил с её братом на
Филиппинах в дни Пирл Харбора: Берт был настоящим парнем -- он вытащил меня
из пекла.
-- Я тебе благодарен, Джо -- сказал я. -- Я постараюсь отплатить.
Хант слабо махнул рукой.
-- Мне уже никто не отплатит.
-- Ты болен?
-- Я уезжаю к Уэстморленду, -- криво усмехнулся Джо. -- Тебя проводит
Паркер.
Я вышел в холл.
"Значит, Клэр? -- звенело у меня в мозгу. -- Клэр"? Что же, Джо
совершенно прав: не каждого страхует женщина, которую он любит.
22
Я сказал много, достаточно много, чтобы обвинить меня в измене. Но я ещё
в сознании и буду продолжать, пока меня не прервут.
Сонарол действует на меня медленно, только на пятые сутки я стал
испытывать то чувство, которое бывает после карусели -- голова тихо
кружится, глаза тяжёлые, мысли ленивы и расплывчаты. Наверно, я пишу с
ошибками, но нет желания перечитывать и исправлять. Если успею, запечатаю
записки в цинк и брошу в реку, куда-нибудь их прибьёт. Неважно, рано или
поздно: война продлится долго, мы ещё разожжём множество пожаров, и никогда
не будет слишком поздно рассказать о тайнах, которые мы прячем за
благочестивой вывеской.
Судьба захотела, чтобы тайна Сонарола на какое-то время оказалась в
руках одного человека. Сид давно не нравился тем, кто закупил идею
Линдмана -- они считали Биверли чересчур ленивым, а с тех пор, как он запил,
боялись, что он начнёт говорить. Покуда Эмерих был жив, он держал Сида --
наверно, потому, что привык к нему. После похорон шефа Сиду пришлось уйти,
они предложили ему место на какой-то базе в Тихом океане. Сид не поехал --
напился и забыл закрыть газовый кран. Я не попал на его похороны и благодарю
судьбу: не верю, что это был несчастный случай. Но Сида нет, и все ключи
Сонарола оставлены мне. Если меня не станет, Сонарол превратится в ничто до
тех пор, пока не будет открыт заново другими людьми в другой стране. Не
может быть, чтобы человечество не увидело, что платит слишком дорогую цену,
не пытаясь исправить упущение природы. Оно научится освобождаться от сна,
как научилось использовать ядерную энергию, но это должно произойти в мире,
который исключил из своей жизни войну.
Я служил потому, что побоялся остаться без стипендии, потом плыл по
течению, не позволяя себе остановиться и задуматься, боясь того, к чему
должен был прийти, размышляя. Но наступает день -- от него не уйдёшь -- и
это созревает внутри тебя, и ты понимаешь, что все слова, которыми ты
защищался -- ложь, и всё, что тебе говорили в оправдание -- ложь, и кровь
проливается не ради благородных идеалов, и те, кто подписывает приказы,
думают только о себе, и паста в их авторучках никогда не превратится в
сукровицу -- она не пахнет и не взывает к мщению. И тогда ты должен либо
искупить свое соучастие в преступлении, либо признаться, что ты -- последний
скот и ничем иным быть не можешь.
Сид отравился газом. У него под руками было много иных средств, но он
хотел, чтоб обошлось без вскрытия, чтобы у Мэри оставалась лазейка для
надежды: это был несчастный случай. Мне всё равно, что они скажут Тэсс.
"Погиб при исполнении служебных обязанностей", -- скажут ей, и она поверит,
как поверила Нэнси и как верят тысячи других, которые ещё не научились
спрашивать, что это за обязанности, и по какому праву их налагают? Мне всё
равно -- я могу застрелиться, могу принять яд -- они следят за мной, но я
сильней: они удержат моё тело, над моей жизнью они потеряли власть. Я умираю
медленно, у них на глазах, издеваясь над их слепотой и бессилием, я хохочу,
когда пытаюсь представить себе преподобного Дрю и его святых наставников и
тех, наверху, генералов и министров, когда им скажут: Миссионер покончил с
собой Сонаролом!
Решение зрело во мне постепенно, сперва неясное, затем пугающее, пока не
стало окончательным и единственно возможным. Я помню, когда мои мысли
получили толчок в этом направлении. Перебирая бумаги Сида, я нашёл странную
запись:
"Главная беда медицины -- мы не испытываем болей пациента. Когда врачи
научатся чувствовать боль того, кого лечат, тогда и выйдут из потёмок".
Я читал бумаги в кабинете Эмериха, у дверей дежурил офицер по особым
поручениям. Рядом со мной сидел полковник, читавший каждый листок, который я
откладывал в сторону. Меня привезли сюда ночью из Форт-Броунса, где на одном
из заводов "Хоук кэмиклз" готовилась большая партия ампул, предназначенных
для лаборатории Си-2.
Я не повидал никого из персонала клиники, не успел зайти в гостиницу.
Полковнику было просто невтерпёж немедля познакомиться с бумагами Биверли.
-- Слава богу, -- сказал полковник, когда мы кончили, -- это можно
спокойно отправить в печку или перевязать голубой ленточкой и передать на
память родственникам. Да, я слыхал, жена доктора Биверли умирает? Как вы
думаете, он мог ей что-нибудь сболтнуть?
-- Не думаю. В клинике приучены не разговаривать вне службы о служебном.
-- А ваш начальник был философ! -- сказал полковник. -- Могу себе
представить, как вытянулись бы физиономии симулянтов, пытающих увильнуть от
армии, если бы Биверли успел заняться этим "чувствованием". Ха-ха...
Занятная идея, надо будет рассказать о ней в штабе. Вы свободны, доктор.
Можете навестить знакомых.
Я отправился в гостиницу, мой здешний дам, позвонил Клэр. К телефону
никто не подходил. "Может быть, она дежурит", -- подумал я. В ординаторской
парка дежурила Элен Браун.
-- Вы ничего не знаете, Язевель? Мисс Парфен уволилась.
-- Она не говорила, куда едет?
-- Нет. Только просила передать какую-то странную фразу: "Джо показал
себя с лучшей стороны".
Я положил трубку. Как она сказала тогда: "Ты будешь меня ненавидеть,
Язевель, но помни, я не притворялась"? Мы не рассчитали своих сил. Я
заигрывал с нею в надежде на лёгкую интрижку, она была любезна по
обязанности. Любовь оказалась сильнее игры. Вот этого они не могли
допустить. Я знал, что мы уже не встретимся с Клэр.
С завода "Хоук кэмиклз" меня вызвали вечером, лил дождь, посадка
задерживалась -- мы стояли на бетонке под ливнем. Болела голова, знобило. Я,
видимо, простыл.
Я принял аспирин и лёг. Спал очень плохо, во сне видел себя на
больничной койке, а Тиллоу выслушивал меня и, поджимая губы, говорил:
-- Врач, к сожалению, не испытывает болей пациента. Мы отсекаем у вас
проявление сентиментов, но я не гарантирую вам абсолютного избавления от
чувств.
Зачем я здесь? Эта страна -- за тысячи миль от нашей...
Привезли пленных. Пойду принимать.
23
...Мы принимали пленных. Каждую ночь приходит вертолет, и Танарат зовёт
меня:
-- Доктор, прилетели.
Ночью он надевает длинные брюки и гамаши и ждёт меня под окном,
похлопывая стеком по гамаше.
Мы проходим всю миссию и останавливаемся у реки -- другой посадочной
площадки нет. Из вертолётов выталкивают пленных: молодых парней в трусиках,
с руками, связанными за спиной телефонным проводом. Иногда на одном-другом
есть рубашка, порванная, в крови.
Сегодня они все были выпачканы кровью. Я сказал лётчику:
-- Я говорил вам, мне нужны здоровые, совсем здоровые, в этом весь
смысл. Побои ослабляют организм.
Лётчик покрутил головой:
-- Это партизанская война, доктор! Скажите спасибо, что их не прикончили
на месте.
-- Вы бьёте их при погрузке!
Танарат стеком пересчитывал партию.
-- Не стоит волноваться, док. Они сделали бы с нами то же.
-- Проклятая работа! -- сказал лётчик. -- Живёшь совиной жизнью, я уже
засыпаю, как увижу солнце. Хотите рому? У нас один парень летал в
Гонконг... -- Он вынул из кармана плоскую бутылку и протянул Танарату.
-- Один глоток, -- предупредил майор. Он выпил свой глоток и вернул
бутылку, и тогда лётчик протянул её сержанту. Сержант запрокинул голову и
пил, а пленные не отрывали глаз от питья. Им не давали ничего с того
момента, как отобрали для доставки в миссию, чтобы они не нагадили в
вертолёте.
Сержант выпил ром и бросил бутылку, и она угодила в пленного. Наверно,
парень просто промахнулся, но пленный вырвался из ряда и ударил сержанта
головой в живот. Сержат пошатнулся, а конвойный солдат подскочил к пленному
и выстрелил в него в упор. Это был первый случай, когда пленный бросался на
охрану, никто к этому не был готов.
Он упал на песок, а кровь всё била, и тогда Танарат ударил солдата
стеком по лицу, и все мы почувствовали что-то вроде облегчения, как будто
смыли с себя часть вины. Танарат приказал увести колонну. Когда пленные
проходили мимо нас, лётчик и майор отвели глаза. Я продолжал смотреть на
этих шестерых, которые завтра станут ничем, буду я или перестану быть:
отсюда им не выйти, чтобы на грядущем суде не было свидетелей.
Я услыхал, как лётчик сказал Танарату:
-- Вот нервы!
И тут появился Дрю. Он запыхался и ещё издали кричал:
-- Кто стрелял? В миссии запрещено стрелять!
-- Это была ошибка, -- сказал Танарат. -- Я прикажу выпороть виновного.
-- Убитого надо похоронить, -- потребовал Дрю. -- Пусть его внесут в
церковь. Он мог быть христианином.
Официально Дрю ничего не знает о секретах Си-2; за все её дела я один
отвечаю перед господом и государством, но я не пошёл отпевать пленного:
боялся, что спрошу, почему они не служат панихиды по всем остальным.
СТРАНИЦА ДЛЯ КЛЭР
Ты приходишь ко мне, ведёшь за руки детей, которых у нас не будет.
-- Ты меня ненавидишь, Язевель?
-- Я молюсь за тебя.
-- Но ты меня любил?
-- Я проклинаю тех, кто уничтожил мою любовь.
Я чувствую твои руки на моих висках, тёплые руки, которые хотят
пеленать, водить по тетрадкам маленькие пальцы и гладить детские волосы.
-- Я была искренней, когда звала тебя с собою.
-- Что это меняет? У нас один хозяин, но его не устраивало, чтобы мы шли
одной дорогой.
-- Ты убиваешь себя, потому что убивал других?
-- Я не могу тебе сказать "поэтому" и не могу сказать "не потому". Я
довершаю то, что позволил сделать с собою другим. Они прикончили во мне
человека, которым я мог быть. Я уничтожаю того, который нужен им.
-- Ты не забыл, как монах поджигал себя?
-- Я принял Сонарол в тот день, когда солдат наступил на змею. Они
пронесли его мимо меня, и фельдфебель начал выдавливать из раны кровь. Я
думал, что они пронесли его впопыхах, в растерянности, но Танарат остановил
меня:
-- Не ходите к ним, док.
-- Но он умрёт!
-- Все умрут.
Я думал, что он меня не понял.
-- Солдат умрёт очень скоро.
Танарат вежливо улыбался.
-- Вы, белые, вырождающаяся раса. Вы слишком цепляетесь за жизнь и
боитесь смерти, словно чего-то неестественного. Вы управляете миром, потому
что у вас лучшая техника, но другие учатся, и когда они перегонят вас, вы
станете рабами и увидите, как просто жить, когда принимаешь смерть так, как
жизнь. Отсюда никто не уйдёт живым -- ни пленные, ни остальные.
Я не был слишком ошарашен. Что-то подобное уже давно казалось мне
естественным. Сонарол был, как знаменитый Фиолетовый бриллиант: все, кто
владел им, кто прикасался к нему, умирали.
-- Спасибо, майор. Я постараюсь принять неизбежное не как белый.
Танарат убрал улыбку.
-- Вы всегда останетесь белым. Умирать будут пешки. Мы стоим слишком
дорого, чтобы так быстро заменить нас другими. Ваша жизнь строго охраняется,
разумеется, до той поры, пока вы заслуживаете.
Он поклонился и ушёл распорядиться насчёт погребения солдата.
Мне стало легче на душе. Теперь я знал, что я сильнее их, тех, кто
послал меня сюда, кто пустил Ханта на поиски дешёвых душ, и кто направляет
за ними всё новых вербовщиков. Они всё время сужали кольцо вокруг Сонарола.
Теперь оно срабатывало против них. Я был единственным, кто владел тайной:
сам препарат -- не в счёт, секрет в методике владения, в дозировке. Они
убрали Эмериха, Сид отомстил им -- полковник скрежетал зубами от ярости,
когда выяснилось, что, кроме бумаг, прочитанных нами в кабинете Линдмана, о
Сонароле ничего не сохранилось.
Моя голова была единственным сейфом, вмещавшим сведения о наших опытах,
и они глубоко ошибались, полагая, что вольны распоряжаться этим сейфом, как
моей любовью...
Для них я перестал быть врачом, для медицины -- нет. Поколения врачей
прививали себе чуму, холеру, тиф, испытывали на себе хлороформ, чтобы хоть
чуть проникнуть в боль больных. Я должен был пройти муки Сонарола, чтобы
смыть с медицины...
...Кто-то идёт сюда.
Меня зовут Язевель Рей, доктор Язевель Рей, я кончил университет в
Мервиле.
Я не знаю, кто эти люди, которых убиваю.
Тиллоу знал, что образованность -- троянский конь.
Надо кончать.
Цинк...
Идут."
24
-- Вставайте, лейтенант! -- позвал Гордон. -- Давайте завтракать. Солнце
уже высоко.
-- Вы не ложились? -- спросил Браун.
-- Читал. Вы сами меня подстегнули.
-- Они его прикончили?
-- Да. Кто-то из персонала миссии.
-- Когда вы будете сжигать пакет, не забудьте пепел спустить в воду. Я
не хочу, чтобы вы расстались с жизнью.
-- Хорошо.
Гордон нагнулся к углям и стал ворошить их, раздувая огонь.
Браун расстегнул рубашку, солнце легло на грудь, пригрело. Лейтенант
смотрел на небо, и ему было странно, что он всё-таки видит солнце и редкие
облака, а не лежит с накрытым лицом в ожидании похорон.
-- Машина? -- насторожился Гордон.
Они поднялись и увидели за холмом встающую пыль, а потом и грузовичок,
утыканный по бортам ветками для маскировки. Машина странно петляла, и они не
могли понять, в чём дело, пока не увидели самолёт. Он шёл на бреющем,
опережая звук, и не стрелял, выжидая удобного момента.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг